Служение святителя Феофана Затворника (Вышенского) в Палестине в первом составе Русской духовной миссии (1847—1853 гг.). Часть 1
Служение святителя Феофана Затворника (Вышенского) в Палестине в первом составе Русской духовной миссии (1847—1853 гг.). Часть 2

Еще весной 1849 года в переписке русских дипломатов на Ближнем Востоке упоминалось «о глазном недуге архимандрита Порфирия», из-за которого он был вынужден «слишком ограничивать свои занятия, как ученые, так и по духовной жизни и по церковным своим обязанностям»[1]. Очевидно, болезнь прогрессировала, поскольку с самого начала 1851 года глава миссии был уже не в состоянии самостоятельно вести официальную переписку. Сохранились письма, которые иеромонах Феофан писал в Бейрут российскому генеральному консулу К.М. Базили от имени архимандрита Порфирия[2]. В этих письмах изложен широкий спектр вопросов церковной политики на Ближнем Востоке. В частности, в них сообщалось о представительстве Эфиопской церкви при храме Святого Гроба, о православных учебных заведениях для арабов, об оказании помощи митрополиту Алепскому и монастырю святой Феклы в Сирии, о согласии Иерусалимской Патриархии прислушаться к советам Русской миссии в деле «о восстановлении гробницы Готфрида и Болдуина и о мире с армянами», опровергались распространяемые в Константинополе слухи, связанные с действиями православных в Иерусалиме, и осуждалось намерение опубликовать жизнеописание всех бывших в Антиохии патриархов, «ибо весьма многие из сих патриархов были еретики»[3].

В течение следующих месяцев здоровье архимандрита Порфирия существенно ухудшилось. За это время он «два раза страдал жестоко, в январе и феврале, от сильного развития давнего недуга, и в июне, июле и августе – от внезапного ушиба»[4]. Во время путешествия из Иерусалима в Яффу для отправки на лечение его ногу сильно поранил камень, отлетевший из-под копыта лошади с такой силой, что пробил голенище сапога и два слоя одежды.

В начале октября 1851 года архимандрит Порфирий был вынужден выехать на лечение в Россию[5], и на основании предписания обер-прокурора Святейшего Синода управление миссией было поручено иеромонаху Феофану[6]. Это нисколько не изменило скромного подвижника. Проходящему лечение архимандриту Порфирию иеромонах Феофан писал по-прежнему как подчиненный начальнику, подчеркивая отсутствие каких-либо изменений. В первом письме он сообщает, что «наши дела текут обычно», и словами «ничего нового-важного» начинает рассказ о новостях церковной жизни Иерусалима.

Под руководством иеромонаха Феофана в отсутствие архимандрита Порфирия в Русской духовной миссии сохранялись все правила, установленные в ней изначально. Это касалось и внутреннего распорядка, и ученых занятий, и изучения языков. Изменения происходили только в частностях. Так, в миссию прибыл новый учитель греческого языка «из Халкинского училища»[7].

Характеризуя внутреннюю ситуацию в миссии, будущий святитель пишет кратко и емко: «Мы благодушествуем»[8]. В этих словах, с одной стороны, отражены глубокое смирение, безропотное приятие всех жизненных обстоятельств, а с другой стороны, они указывают на то, что эти обстоятельства не были легкими и удобоприемлемыми для самого иеромонаха Феофана. В реальности отсутствие архимандрита Порфирия сильно осложнило его служение на Святой Земле.

Помимо исполнения своих постоянных обязанностей иеромонаху Феофану приходилось представлять Русскую Церковь на общеправославных мероприятиях и ощущать на себе двойственное отношение греческого священноначалия, заинтересованного в укреплении позиций православия да и в щедрых пожертвованиях из России, но опасавшегося усиления русского присутствия в Палестине. Со свойственной ему мягкостью будущий святитель писал архимандриту Порфирию: «Вчера был праздник здешний – Св. Иакова, брата Божия. Я ходил в церковь и на поздравление. На меня только Св. Петр (митрополит Петры Аравийской Мелетий – прим. авт.) добре смотрел, другие крепко косо. И о Вас спрашивали – примаргивая. Чудной народ! Но немощному и это больно»[9].

В декабре 1851 иеромонах Феофан сообщал, подразумевая под «нашими» представителей Иерусалимского Патриархата: «Между нашими и армянами разлад. Подрались гефсиманские канделайты (возжигатели свечей – прим. авт.). И еще: в Вифлееме склали где-то стену наши. Армяне с католиками восстали и довели до того, что ее разорили»[10]. За весь период отсутствия архимандрита Порфирия в Иерусалиме протестантское и католическое присутствие в Палестине заметно усилилось[11].

Замещение главы миссии также возлагало на будущего святителя обязанности по внутреннему устроению и развитию миссии. В ноябре 1851 года иеромонах Феофан с радостью сообщал архимандриту Порфирию, что в монастыре Святой Екатерины были оборудованы палаты для оказания врачебной помощи паломникам. По тем временам это была настоящая «больница со всеми удобствами, на манер публичных. Чисто – и кровати с приборами, и пища, и лекарства»[12]. За больными ухаживали несколько медсестер под руководством смотрительницы. Но из-за конфликтов с медиком вскоре это начинание расстроилось, и 18 декабря 1851 года иеромонах Феофан с горечью писал: «Больница, открытая было в Екатерининском, закрыта»[13]. Одной из причин своего возвращения в Иерусалим архимандрит Порфирий считал необходимость возобновления больницы путем «сметливого уравновешения обязанностей местного врача и русских посиделок у одра болящих»[14].

Другой важной причиной он считал продолжение устройства православного училища для арабских девушек в Иерусалиме. Эта школа была устроена по благословению Иерусалимского Патриарха, который определил наставницу для девушек, и при содействии Русской духовной миссии на пожертвования русского генерал-адъютанта Е.В. Путятина[15]. По сообщениям иеромонаха Феофана, сначала школа не могла начать работу из-за отсутствия подготовленного помещения и болезни прибывшей в Иерусалим учительницы[16]. Когда же в январе 1852 года занятия начались с первыми девушками (их первоначально было примерно двенадцать человек), наставница проявила неуважение к традициям местных арабов, потребовав от учениц, «чтобы они ходили без покрывал своих обычных и в дороге, по улице»[17]. Это нововведение отталкивало от учебы даже тех немногих, кто был настроен посещать русскую школу, и будущий святитель был вынужден прибегнуть к помощи русских дипломатов для разрешения возникшего конфликта, грозившего уничтожить благое начинание, тем более полезное «при возрастающих усилиях миссионеров католических и протестантских распространить и на девиц иерусалимских проселитическое свое воспитание»[18].

Так, российский консул в Сирии и Палестине К.М. Базили выражал просьбу русскому посланнику в Константинополе В.П. Титову, «чтобы Патриарх Кирилл вник бы в сие дело <…> и повелел бы от своего имени выбранной Его Блаженством наставнице, чтобы она приняла иное направление <...>, ограничиваясь обучением вверенных ей девиц разным рукоделиям, приличию и скромности»[19]. Архимандрит Порфирий, хотя и находился на лечении, но продолжал заботиться о созданном училище для арабских девушек и хотел наладить его работу. Для чего, по его словам, было необходимо «словом и делом заохотить арабские семейства посылать в оное девочек»[20].

При еще большей занятости будущий святитель не оставлял забот о поиске рукописных памятников христианских подвижников. Так, он писал архимандриту Порфирию в Киев, что новый учитель греческого языка видел в Смирне (современный город Измир, Турция) древние рукописи. Предполагая, что автором их может быть преподобный Симеон Дивногорец, иеромонах Феофан просил отца архимандрита посмотреть их на обратном пути из России[21].

За период отсутствия архимандрита Порфирия иеромонаху Феофану пришлось претерпеть весьма неприятный инцидент, связанный с пересылкой в миссию денежных средств по дипломатическим каналам. В середине декабря 1851 года русский посланник в Константинополе В.П. Титов сообщил иеромонаху Феофану о направлении в его адрес через посредство российского консульства в Бейруте 700 серебряных рублей от митрополита Московского Филарета (Дроздова) на поминовение усопшего раба Божия Герасима. Из данной суммы 500 рублей предназначались на снабжение утварью арабских церквей в Патестине и 200 рублей – для передачи в лавру Саввы Освященного[22]. При этом посланник упоминал, что за вычетом почтовых расходов на доставку денег из Санкт-Петербурга в Константинополь (всего 1 рубль 75 копеек) высылаемые суммы составляли 498 рублей 75 копеек и 199 рублей 50 копеек соответственно.

Полтора месяца спустя 29 января 1852 года иеромонах Феофан сообщал архимандриту Порфирию о получении пожертвований в турецкой золотой монете, что помимо почтовых расходов значительно уменьшило изначально высланные суммы. В ходе пересылки из российского консульства в Бейруте серебряные рубли переводились по местному невыгодному курсу: сначала в пиастры[23], а затем в турецкие золотые[24], причем «такие золотые, кои не выдерживают веса»[25]. В то время русские серебряные рубли свободно обменивались в Иерусалиме, и, если бы пожертвования не переводили в турецкую монету, то, по мнению иеромонаха Феофана, «прибавка против русского курса» могла бы компенсировать даже почтовые расходы. Но денежные суммы поступили в распоряжение будущего святителя, по его словам, «обгрызенные – и довольно безжалостно»[26]. Так что даже было стыдно их выдавать.

Более того, начальнику духовной миссии предстояло дать письменный отчет в их употреблении[27], в то время как иеромонах Феофан уже выслал расписки о получении пожертвований до их поступления в миссию, указав полные суммы: 500 и 200 рублей[28]. Таков был общий порядок получения денег всеми членами духовной миссии через российское консульство в Бейруте, в том числе и магистерского оклада иеромонаха Феофана, назначенного ему Санкт-Петербургской духовной академией. И прежде, и в последствии иеромонах Феофан получал от К.М. Базили уведомление о поступлении в консульство предназначавшегося ему оклада и направлял расписку об их получении[29]. Только затем деньги из Бейрута высылались или передавались с оказией в Иерусалим[30].

Когда дело касалось лично иеромонаха Феофана, он не принимал во внимание, что его оклад сокращался при доставке. Но на этот раз в результате перевода чужих денег сумма уменьшилась весьма значительно – почти на 1000 пиастров по сравнению с указанной им в расписке о получении, и это глубоко ранило честную душу иеромонаха Феофана. «Завязал бы глаза и бежал»[31], – писал он, передавая свое состояние.

Из переписки с архимандритом Порфирием и русским посланником в Константинополе В.П. Титовым можно заключить, что иеромонах Феофан чувствовал свою неготовность исполнять обязанности начальника миссии. «При отправлении меня на настоящее место, – сообщал он посланнику, – его превосходительство господин Сербинович лично говорил мне, что я назначаюсь в Иерусалим за тем, чтобы прожив при о. архимандрите определенный срок, присмотреться к ходу дел и после занять его место. Между тем, с самого почти начала я пришел к мысли, что не могу достойно занять место о. архимандрита»[32]. Иеромонах Феофан считал себя неспособным к исполнению любой начальственной должности и писал в Киев архимандриту Порфирию: «Не стыжусь объявить о своем бессилии, ибо это не порок; и притом известно, что не у всех есть правительственный дух. Можно иметь смысл, любить труд и трудиться, – но не уметь управлять делами», – и просил перевести его либо в Академию, либо в монастырь[33].

Его желание устраниться от управления миссией было продиктовано отнюдь не эгоистическими побуждениями, но, напротив, стремлением к упрочению дела, начатого архимандритом Порфирием. Переживая за судьбу миссии более, чем за свою репутацию, иеромонах Феофан в октябре 1851 года, сразу же после отъезда архимандрита Порфирия, предлагал ему найти в России кандидата, способного возглавить миссию: «Не лучше ли Вам при настоящем удобном случае попещись о будущем Миссии, избрав себе другого преемника вместо меня. Ему непременно надобно пробыть несколько времени под Вами, чтоб свыкнуться с ходом дел, лицами и отношениями. Судя по тому, что у меня теперь в мысли, я непременно откажусь. Пришлют нового – не бывалого здесь; кажется, это нехорошо. Так изберите – и привезите с собою»[34].

Но сам архимандрит не видел на своем месте никого лучше добросовестного, бескорыстного и нечестолюбивого иеромонаха Феофана. Весной 1852 года архимандрит Порфирий вернулся в Иерусалим, что было принято с радостью иеромонахом Феофаном. Жизнь Русской духовной миссии вошла в привычное русло.

На следующий год, 8 апреля 1853, сотрудники миссии, а также русские паломники, отправились на Иордан в район города Иерихон, где было совершено таинство Крещения над местным жителем, абиссинцем. Ему было 13 лет, и он воспитывался при миссии. Новокрещенному было дано имя Фрументий. Таинство совершил иеромонах Феофан, а восприемником стал архимандрит Порфирий[35]. После Иордана участники миссии направились в интересующие архимандрита Порфирия «места, мало кем посещаемые»: источники Эйн-Хаджла, Эйн-Фешка и Эйн-Жегаир[36], и исследовали остатки древнего монастыря преподобного Герасима Иорданского[37]. Завершая пребывание в районе Иерихона, они взошли на гору Искушения (Сорокадневная гора). С вершины горы, по описанию архимандрита Порфирия, открывалась «панорама широкая, обширная и увлекательная при многих и многих библейских и исторических воспоминаниях»[38].

Следует упомянуть, что, находясь вдали от родных, будущий святитель не забывал об их нуждах и находил способы оказывать материальную помощь тем, кто более всего в ней нуждался. Подтверждение этому можно найти в частном письме иеромонаха Феофана своему однокурснику по академии С.А. Серафимову[39],[40]. Из содержания этого письма следует, что он оказывал помощь некоторым русским дамам, посещавшим Иерусалим для паломничества и «случайно понуждавшихся в деньгах». Будучи состоятельными особами, они обязались вернуть взятые в долг суммы Серафимову, который проживал в Одессе. И иеромонах Феофан просил своего друга переправить эти деньги овдовевшей двоюродной сестре по матери Александре Ефимовне Щеголевой.

Судя по письму, иеромонах Феофан вполне примирился со своим положением, был полон надежд и настроен на продолжение ученых занятий: «Все идет порядком обычным. Строят нам новый дом, что довольно утешительно после пятилетнего житья в конурах – и тесных, и сырых, и темных. Верно, и Вы слышали о сумятицах по случаю вмешательства католического преобладания в местах поклонных. Много беспокоились; но, слава Богу, на днях получено известие, что все кончилось удовлетворительно. Поклонники отъехали. Иерусалим пуст. Все тихо. Сиди, умствуй, работай!»[41]. Однако это спокойствие оказалось обманчивым, и вскоре для миссии наступили тяжелые времена.

Продолжение следует.