На портале рускатолик.рф вышла статья Анастасии Татарниковой о искусстве витражей Марка Шагала
Библия – величайшее произведение искусства,
содержащее в себе высочайший на земле жизненный идеал.
Марк Шагал
Над интерпретацией загадочного искусства Марка Шагала до сих пор размышляют и спорят искусствоведы. На его творения завороженно смотрят, как на таинственный диковинный цветок. Кто он, этот чудаковатый романтик, проживший жизнь длиною почти в целый век и при этом до конца своих дней не перестававший восхищаться миром? Откуда явилась его инопланетная, феерическая живопись, с яркими красками, с детским наивным рисунком, с летающими вверх и вниз по плоскости фигурками людей, невиданными животными и причудливыми птицами? Между тем, ключ к разгадке образного мира Шагала следует искать в Библии. Шагал – библейский художник. Что бы он ни делал, к каким бы образам он ни обращался, он всегда оставался в контексте Священного Писания. Его Библия – это Ветхий Завет, подготавливающий воплощение Сына Божьего. С мудростью пророка именно в любви он усматривал альфу и омегу жизни и искренне верил в то, что «мир и все в мире спасется любовью».
Марк Шагал никогда в открытую не позиционировал себя, как человека верующего. Но все же лукавил, говоря о том, что он «человек не религиозный и никогда им не был». На самом деле, его религиозность – в крови, она уходит корнями в далекое детство, в традиции еврейской семьи, в которой он родился и вырос. «Когда наш ребе брал Библию в руки, я воспарял под облака и чувствовал, ради чего стоит жить» , – вспоминал он, будучи уже зрелым человеком. Это именно та особая религиозность, которая на подсознательном уровне принимает форму завета между Богом и человеком и позволяет видеть Творца в окружающем мире. Через всю жизнь Шагал пронес сокровище заветного, сокровенно личного общения с Богом. «Я выхожу ночью в поле, смотрю на звезды, раскидываю руки в стороны и лечу, шепчу только: „Прими меня“», – его слова на открытии персональной выставки в Иерусалиме в 1951 году. Такой внутренней близостью со Всевышним проникнуты все живописные образы Марка Шагала. Особенно это чувствуется в позднем творчестве, когда он был уже совершенно свободен и не старался чему-то соответствовать или кому-то нравиться. Кажется, что в конце жизни художник творил только для самого Создателя, во славу Его и в благодарность Ему. В 1973 году, когда за плечами была уже целая жизнь, Шагал скажет: «Библия с детства завораживала меня. Она всегда казалась мне, и до сих пор кажется, величайшим источником поэзии на все времена. И с тех самых пор я непрестанно искал ее отражение в жизни и в искусстве. Библия – как эхо природы, и этот секрет я попытался поведать людям» .
Мовша Хацкелевич Шагал (впоследствии Марк Захарович) родился в 1887 году в Витебске, в многодетной еврейской семье, в которой все хорошо знали Библию, ходили в синагогу и усердно молились (об этом художник достаточно подробно рассказывает в своей автобиографии ). Он получил традиционное еврейское образование, изучал Тору и Талмуд и даже пел в синагоге. Витебск в то время находился на западной окраине Российской империи, в черте еврейской оседлости. Это был глубоко еврейский город. Как свидетельствует «Еврейская энциклопедия», в конце XIX века в Витебске проживало 34 420 евреев, что составляло 52 % от всего населения города. Более того, Витебск был один из главных центров хасидизма – религиозного течения иудаизма, распространившегося в еврейской среде в Восточной Европе с середине XVIII века.
Марк Шагал родился в семье, исповедовавшей хасидизм. Еврейство Шагала – важная составляющая его мировоззрения, во многом определившая феномен шагаловского художественного языка. Без учета еврейской культуры и религиозного контекста разгадать код Шагала невозможно. Как напишет поэт и переводчик Лев Беринский, «еврейская тема для Шагала – не тема, а естественно-природный наклон бытия». Сам Шагал говорил: «мне кажется, если бы я не был евреем, я бы не был художником – или стал бы совсем другим художником». Профессор Иерусалимского университета Зива Амишай-Майзельс в статье «Еврейские аллюзии Шагала» продемонстрировала, что многие произведения художника являются буквальным переводом на изобразительный язык еврейских идиом.
Хасидизм стал одним из крупнейших духовных переворотов в иудаизме. Согласно учению хасидизма, Бог присутствует повсюду, каждое явление имеет отношение к Его сущности, каждая песчинка на земле несет в себе частичку божественного света. Основатель хасидского движения Исраэль Баал-Шем-Тов (1698–1760) говорил: «Человек должен постоянно думать о том, что Бог везде и всегда с ним, что Он есть как бы тончайшая материя, разлитая повсюду. Пусть человек знает, что, когда он смотрит на материальные вещи, он в сущности всматривается в лик Божества, в вещах присутствующего». Из священности обыденной жизни следовала необычность обычного, а соответственно, и постоянное ожидание чуда. Второе ключевое начало хасидизма, после вездесущности Бога, – положение о непрерывном взаимодействии между Божественным миром и миром человека. Хасидизм основывается на принципе: «Во всех путях твоих познавай Его» (Притч.3:6). При этом особое значение придается эмоциональному постижению Творца и сердечной привязанности к Богу. Отношения с Богом у хасидов особые – интимные, почти домашние. Хасиды словно все время разговаривают с пророками и ждут посланников Божьих. На ощущении постоянной близости к Творцу зиждется тот самый необыкновенный хасидский оптимизм.
В духовных практиках хасидизма и христианства, основанных на любви, немало общих черт и буквальных совпадений. Хасидизм со своим учением о преодолении абсолютной трансцендентности Божества, о нисхождении Бога к человеку является чем-то вроде еврейского христианства.
Мировоззрение и искусство Шагала насквозь пронизано хасидской культурой. Будучи еще мальчиком, он бродил по улицам Витебска и молил Бога, который казался таким близким и доступным, указать ему путь, научить не быть похожим на других и видеть мир по-своему: «Господи, Ты, что прячешься в облаках или за домом сапожника, сделай так, чтобы проявилась моя душа, бедная душа заикающегося мальчишки». Хасидизм стал основой его изобразительного языка. Унаследованное от хасидизма чувство божественного всеприсутствия отразилось в искусстве Шагала в особом внимании к деталям. Его композиции усыпаны подробностями, порой даже перенасыщены. Ощущение радости от мира звучит в ярких, ослепительных красках и непостижимых контрастах цвета. Он, кажется, и не декларирует ничего, а просто и искренне выражает свое восхищение перед Божьим миром. Представление о Боге, как о ком-то очень близком, у Шагала проявляется во всем. В его произведениях Бог спускается на землю в виде крылатых Ангелов, Скрижалей Завета, Неопалимой купины, радуги, россыпи ярких красок, лучей света, загорающихся в стеклах витражей. Все его творчество – это постоянное ожидание чуда.
Шагал уехал из своего родного Витебска, сначала – в Петербург, потом – в Париж, но так до конца своих дней и не сумел убежать из своего детства. Хотя его детские годы и не были раем, все его искусство устремлено в детство. Вспоминая свои первые неустроенные и голодные годы в Петербурге, Шагал писал: «и рисовать хотелось безумные картины. Сидят где-то там и ждут меня зеленые евреи, мужики в банях, евреи красные, хорошие и умные, с палками, с мешками, на улицах, в домах и даже на крышах. Ждут меня, я их жду, ждем друг друга».
Где же искать ключ к разгадке шагаловского искусства, столь непохожего ни на что, не вписывающегося ни в одну из существующих парадигм, начиная от импрессионизма до абстракционизма и сюрреализма?
В личных записях и высказываниях художника есть два момента, которые, пожалуй, являются ключевыми для понимания шагаловского образного языка. В заметке, посвященной одному из своих учителей – Баксту, признаваясь в том, что ему сложно учиться и что он не укладывается ни в какие рамки, стили и направления, Шагал скажет: «В сущности, я учиться не могу. То есть, вернее, меня научить не могут. Я беру лишь внутренним чутьем». В автобиографии, вспоминая свой родной Витебск, он обронит совершенно исповедальную фразу: «Я вижу реку, мост, а за ним – кладбищенский „вечный“ забор и надгробия. Вот где моя душа. Ищите меня здесь. Здесь все мои картины, все мое искусство. Моя тоска». Исходя из этих проникновенных слов мастера, можно понять, что черпал он вдохновение в своих детских грезах, в том мире, откуда он был родом, где «с молитвенником в руках [он] глядел в окно […], где сквозь шум молитв [ему] небо казалось еще синее».
Шагал считается одним из главных представителей художественного авангарда XX столетия. Безусловно, на него оказали влияние модернистские направления изобразительного искусства конца XIX – начала XX века – кубизм, фовизм, примитивизм. Но было бы ошибкой считать его последователем одного из этих течений. Более того, он открыто заявлял о своем непростом, двойственном отношении к модернизму, считая его тупиковым путем развития. По его мнению, искусство, сведенное к поиску формул и решению чисто технических задач, поверхностно и бездуховно. Диссонанс появляется тогда, говорит Шагал, «когда мы перестаем прислушиваться к голосу сердца» . Разложение объекта на простые элементы (кубизм) не дает возможности раскрыть внутренний мир, не говорит ничего о сути вещей, а голые цвета (фовизм) приводят к украшательству.
Шагал воспринял идеи модернистов на свой лад, преломив их сквозь призму личного мироощущения, глубинной религиозности и еврейских фольклорных традиций. Позаимствовав ряд авангардных приемов, он на их основе создал свой собственный, оригинальный изобразительный язык, на котором он говорил с миром и которому он не изменял на протяжении всей своей жизни. Почерк Шагала узнаваем, его трудно спутать с другим.
Простой, наивный, почти детский рисунок, намеренная плоскостность и яркий, чистый цвет – самые характерные особенности изобразительного языка Шагала. Цвет Шагал ставит превыше всего. Для него цвет – это кровь и пульс всего произведения. Следует отметить, что Марк Шагал с детства обладал обостренным чувством цвета. В автобиографии художника можно заметить, насколько красочным он видел мир. Он с малых лет смотрел на все окружающее словно сквозь призму калейдоскопа, выделяя яркие светящиеся цветовые пятна рыжих коров, изумрудных зарослей, синего неба с голубыми звездами, фиолетовой земли и голубого воздуха. Шагал, в первую очередь, – это художник цвета, который слова заменял на звонкие, яркие, чистые краски. Именно поэтому он впоследствии настолько влюбился в технику витража, позволяющую оживлять цвет солнечным светом.
Традиционный еврейский мир внепространственный и вневременной. Как сказано в псалме, «Бог твердыня моего сердца» (Пс. 72:26). Для того, у кого есть сердце, время и место значения не имеют, так как обитель его – вся Вселенная. Шагал визуализировал эту концепцию – в его произведениях в рамках одной композиции и одной плоскости сосуществуют разные времена, разные события, множество параллелей, не пересекающихся в реальной жизни. Живопись Шагала абсолютно лишена повествовательности и иллюстративности, в его картинах нет никаких развернутых сюжетов. Но за кажущейся простотой и наивностью скрывается удивительная философская глубина. Что же это? Сны? Видения? Воспоминания? В том числе и они. Все его работы – это восхищение красотой Божьего творения и в каком-то смысле ностальгия по раю. Как скажет мастер: «В искусстве главный источник творчества – это жизнь художника, его внутреннее „я“, в том числе и бессознательное». Он был против того, чтобы его картины считали фантазиями и небылицами, поскольку был уверен, что внутренний мир реален, и даже более реален, чем мир видимый. «Неправда, что мое искусство фантастично. Наоборот, я реалист. Я люблю землю», – утверждал Шагал. В своих произведениях художник демонстрирует неразрывность двух миров – земного мира и мира духовного.
Шагал выстраивает живописное пространство архитектурно, наполняя его образами в определенном порядке, который не имеет никакого отношения к логике, а относится, скорее, к той «химии», которая открывает доступ в новое измерение, находящееся за гранью видимого. «Я стараюсь наполнить картину объектами и фигурами, которые я рассматриваю как звучащие формы… формы, полные чувственности, придуманные для того, чтобы придать всему видимому новое измерение», – говорил художник. «Химия» – ключевое понятие в шагаловской концепции живописи. По Шагалу, искусство – это «химия сердца», которая дается от рождения, которой невозможно научиться в академиях и которую невозможно перенять на занятиях в мастерских. Под «химией» художник подразумевал внутреннее состояние, замешанное на любви и соответствующем природном настрое, которое позволяет складывать из цветовых пятен и форм партитуру живописи, воздействующую на зрительное восприятие. «Моей кистью водит что-то идущее изнутри, – говорил Марк Шагал. – А только это и имеет значение – что движет кистью».
Так случилось, что художник, сам того, возможно, не осознавая, своим искусством примирил два мира – иудаизм и христианство. Сохранив чрезвычайно сильную связь с национальной культурой, Шагал создал свой собственный мир, в котором синтезировал духовный опыт всего человечества. Иными словами, он не разделял, а соединял. В изобразительной форме он выразил ту идею богочеловечества, которая получила распространение в русской религиозной философии конца XIX века. Как писал Владимир Соловьев (1853–1900), «эти два Завета [Ветхий и Новый] не две различные религии, а только две ступени одного и того же богочеловеческого процесса».
Пророки – одни из самых важных персонажей Шагала. Почему? Потому что в пророках проявляется высшая энергия человеческого духа, основанная на вере. Не доказать разумом, а увидеть грядущее внутренним взором и объявить о сокровенном – в этом великий подвиг духа. «Если бы люди повнимательнее читали слова библейских пророков, они нашли бы там ответы на все вопросы», – говорит Марк Шагал.
В произведениях Шагала почти всегда рядом с пророками появляется распятый Христос. Еврейский художник, кажется, преодолевает противоречие двух религий. Цель иудеев и христиан одна и та же – осуществление божественного закона в мире человеческом, соединение Бога и человека. Христианство открывает путь к этому союзу неба и земли. И этот путь – крест. Светлый образ Христа, как признавался Шагал, всегда тревожил его душу. В Иисусе он видел образ всего страдающего человечества. «Еврей с лицом Христа спускается на землю, о помощи моля: кругом разгром и жуть», – напишет он в одном из своих стихотворений. Как ветхозаветный Исайя, пророчествовавший о Христе–страдальце, принявшем на себя все людские беды и грехи: «Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни […] Он изьязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание мира нашего было на Нем» (Ис. 53: 4–5).
Техника витража, как никакая другая, отвечала концепции Шагала, рассматривавшего живопись в качестве окна, через которое можно попасть в другие миры. На открытии в Иерусалиме синагоги с его витражами, художник скажет: «Для меня витраж – это прозрачная перегородка, разделяющая два сердца: мое и всего мира». Именно в витраже, соединяющем в себе цвет и свет, Шагал нашел средство для реализации своей мечты о чистоте цвета и его слиянии со светом. В живописи по стеклу стиль мастера обретает ту свободную живописность и красочную светозарность, к которой он стремился всю свою жизнь.
Витражи – венец творчества Шагала. Подумать только, первые свои витражи он создал на склоне лет, когда ему уже исполнилось почти 70. Но какой восторженной радостью перед лицом Божественного бытия проникнуты эти творения!
Это были витражи в церкви Богоматери Всеблагой в городке Пасси на Плато д’Асси в Верхней Савойе во Франции. Необычный храм, больше похожий на шале, чем на церковь, был построен в 1937–1946 годах по проекту архитектора Мориса Новарина (1907–2002).
Организацией внутреннего убранства занимался священник доминиканец Мари-Ален Кутюрье (1897–1954), который, помимо всего прочего, был еще и художником, а также написал несколько теоретических трудов, посвященных религиозному искусству. По его совету, для украшения церкви были приглашены такие известные художники, как Жорж Руо, Фернан Леже, Пьер Боннар, Жорж Брак, Жак Липшиц, Анри Матисс, Жан Базен, Марк Шагал. Своим созданием храм Богоматери на Плато д’Асси поднимал животрепещущие вопросы, волновавшие Церковь в середине XX века: как говорить о Боге в тот период, когда Бог «отсутствует» там и тогда, когда на Него больше всего уповают (речь идет о самой страшной войне XX столетия)? как решить невероятно сложную задачу соединения традиции с требованиями нового времени? как соотнести миссию церковного искусства и индивидуальность художника? нужно ли быть верующим, чтобы создавать произведение религиозного искусства?
Приглашенные мастера, несмотря на разные вероисповедания, жизненные и политические взгляды, превратили католическую церковь в настоящий храм искусства. К приглашению Мари-Ален Кутюрье Марк Шагал подошел со всей долей скрупулезности. Размышляя о противоречиях иудеев и христиан, он терзался сомнениями, имеет ли право еврейский художник оформлять христианскую церковь. С этим вопросом Шагал обратился к главному раввину Франции и даже написал письмо президенту Израиля Хаиму Вейцману. Вирджиния Хаггард, спутница Шагала, в своей книге воспоминаний рассказала об этой истории и указала, что ни у раввина, ни у друзей Шагала не нашлось никаких возражений, а президент посоветовал художнику поступать так, как ему подсказывают совесть и интуиция [39]. Однако прошло еще несколько лет, прежде чем Шагал, в 1956 году, решился на создание своих первых витражей для католической церкви Плато д’Асси. Это были образы Ангелов.