Протопоп Аввакум по таланту и самобытности, пожалуй, самый яркий идеолог начального периода раскола. Все его публицистическое творчество органически связано с конкретными условиями Руси второй половины XVII в., помогает понять эпоху и духовный мир человека того времени. Очень метко охарактеризовал значение этого писателя-публициста для своей эпохи А. Н. Толстой: "Только раз в омертвелую словесность, как буря, ворвался живой, мужицкий полнокровный голос. Это были гениальные "житие" и "послания" бунтаря, неистового протопопа Аввакума... Речь Аввакума - вся на жесте, канон разрушен вдребезги, вы физически ощущаете присутствие рассказчика, его жесты, его голос. Он говорит на "мужицком", "подлом" языке..."6.
Приблизительно 350 лет назад в Нижегородских пределах за рекою Кудмою, в селе Григорово7, у попа Петра и его жены Марьи родился сын, названный Аввакумом. О детстве и юности его почти ничего не известно. Только в одном из своих посланий Аввакум заметил о себе: "Я их (голубей. - В. Р.) смолода держал, поповичя, голубятник был"8. Аввакум рано лишился отца и, по-видимому, ему пришлось изведать нужду. На его плечи легла забота о младших братьях. Семнадцати лет мать женила его на такой же, как и он, бедной "сиротине" Анастасии (ей было 14 лет), дочери григоровского кузнеца Марка. Двадцати одного года от роду он был поставлен в дьяконы, а в двадцать три года, став священником, переселился в соседнее сельцо Лопатицы9, где прожил с 1644 по 1651 год. Спустя много лет Аввакум напишет об этом периоде жизни в традиционном духе христианско- книжной символики: "И воспомянух день смертный, престал от виннаго пития и начах книги почитати и люди учити к пути спасения. Сам же простирался паче на молитву днем и нощию. Слышавше же окрестныя люди мною проповедуемо слово божие, мнози приходяще послушати"10.В Лопатицах Аввакум начал читать поучения своей пастве, а это считалось большим новшеством в церковной практике того времени. Неизвестно, кто первый наставил молодого попа на такой путь. Удалось лишь проследить его дружбу с попом Иларионом из соседнего села Лысково. В 1648 г. Иларион принял постриг, а в 1649 г. стал игуменом Макарьева Желтоводского монастыря. С 1656 г. Иларион, архиепископ рязанский и муромский, находился в числе близких сподвижников патриарха Никона. Он пользовался особым доверием царя, изучал греческий язык. Впоследствии жизненные пути обоих земляков разошлись, ибо первый зарекомендовал себя одним из самых жестоких гонителей раскольников. Но еще в 1664 г. в Москве Аввакум поддерживал связь "древния ради любви с ним" и только в 1672 - 1673 гг. резко изменил свое отношение к Илариону, назвав его "губителем людей божиих" и "мучителем християнским". Важным событием в жизни Аввакума явилось знакомство его с царским духовником Стефаном Внифантиевым и протопопом Иваном Нероновым (состоявшееся не ранее 1648 г.), а затем с царем. С этого времени Аввакум выступает активным проводником идей московского придворного кружка.
Кружок боголюбцев (или ревнителей древнего благочестия), руководимый протопопом Благовещенского собора и духовником молодого царя Стефаном Внифантиевым, ставил задачи нравственно-церковных преобразований для поднятия в обществе авторитета официальной церкви. Внифантиев окружил себя представителями главным образом среднего провинциального духовенства. В их числе были костромской протопоп Даниил, муромский протопоп Логгин, темниковский протопоп Даниил и др. К кружку были близки любимец молодого царя Ф. М. Ртищев, а также митрополит новгородский Никон. Вспоминая позже уже покойного Стефана (умер в 1656 г.) и подчеркивая его политическую роль, Аввакум напишет царю, что он "безпрестани о державе царствия твоего бога молил, сему и други своя научил"11. Влиятельным членом кружка боголюбцев был также протопоп Иван Неронов. В 1647 - 1648 гг. он переехал из Нижнего Новгорода в Москву и служил в Казанском соборе на Пожаре (Красной площади). Еще в Нижнем Новгороде Неронов стал популярен своими проповедями и поучениями, читаемыми, по свидетельству его биографа, не только в церкви, но и "по стогнам града и на торжищи"12. Позже, в челобитных царю, торопя его с избранием нового патриарха после отставки Никона, он высказывал критические замечания в адрес церкви. В его мыслях проглядывало осуждение духовных иерархов, для которых "покой и честь и слава" превыше всего13.
Под влиянием Внифантиева и Неронова в церковном богослужении Аввакума в Лопатицах появился ряд новшеств. Он читает проповеди и настойчиво вводит в службу принцип единогласия, выступая против многогласия, при котором все церковнослужители одновременно пели, читали и т. д.; решительно борется с суевериями, нравственными "пороками" и пережитками языческих увеселений. Все эти мероприятия входили в программу кружка боголюбцев и получили одобрение царя. В 1648 - 1649 гг. по всей стране рассылались царские грамоты о запрещении плясок, качелей, скоморошеских игр, игры в карты и шахматы и пр. Ревностно внедряемые в церковную практику новшества внесли осложнения в жизнь честолюбивого деревенского попа. Продолжительностью церковной службы были недовольны прежде всего крестьяне, но Аввакум не считался с их нуждами. Затем один из представителей вотчинной администрации ("началник" - называет его Аввакум) вместе со своими людьми избил его в церкви, два раза стрелял в него из пищали, но промахнулся и изгнал его с семьей, "всево ограбя", с двора. "Сердитовал на меня за церковную службу, - читаем в "Житии", - ему хочется скоро, а я пою по уставу, не борзо, так ему было досадно"14. Аввакум приехал в Москву искать помощи у Стефана Внифантиева и Ивана Неронова, которые выхлопотали для него у царя охранную грамоту, после чего Аввакум с семьей возвратился на старое место. В начале 1652 г., изгнанный со своего двора другим "началником", Аввакум опять прибыл в Москву. На этот раз его поставили в протопопы и послали в Юрьевец-Повольский, в соборную церковь. Юрьевец-Повольский входил в патриаршую волость, и протопоп должен был собирать налоги в казну патриарха. "И по государеву указу велели (ему. - В. Р.) духовныя патриарховы дела ведать, живучи у церкви"15. Аввакум принялся так сурово насаждать строгое благочестие, что через два месяца пребывания в Юрьевце вызвал против себя возмущение, зачинщиками которого стали местные попы. Ему пришлось тайно ночью покинуть город и с собранными деньгами спасаться бегством в Москву, оставив на произвол судьбы жену и детей. В приходной книге Патриаршего казенного приказа за 1653 г. указано, что протопоп Аввакум юрьевской "Входиеросалимской" церкви собрал "неокладных денежных доходов" с 1 апреля по 26 августа 1652 г. "с 34 отроков, с 37 двоеженцов, с 4 троеженцов, с 16 похоронных, с 4 почеревых пошлин 10 рублев 13 алтын 2 деньги; да ленных денег 17 рублев 17 алтын; да с судных дел пошлин и пересуду, и праваго десятка 5 рублев 10 алтын, всего 33 рубли 7 алтын. Да лишних денег... с тех же венечных знамен сверх указных пошлин 9 рублев 22 алтына 3 деньги"16. Как показывает перечень произведенных сборов, наряду с решительной борьбой за "християнскую" нравственность протопоп не менее решительно (используя батоги) выколачивал и денежные штрафы.
В Москве беглеца приютил Неронов. Вскоре Аввакум перевез сюда свою семью. О жизни в Москве в 1652 - 1653 гг. "Житие" умалчивает, однако документы и разбросанные в его сочинениях воспоминания помогают представить Аввакума того времени. Вместе с Иваном Нероновым он служит в Казанском соборе, а во время отъездов последнего на правах заместителя пользуется "первенством" в чтении поучений. Свой досуг протопоп посвящает чтению: "При духовникове благословении и Неронова Иванна тешил над книгами свою грешную душу..."17. Читаемая им литература не выходит, конечно, за пределы церковно-богословской книжности. Тем не менее чтение расширяло его кругозор. Часто бывая во дворце и у Стефана Внифантиева в Благовещенском соборе, Аввакум завязывает дружбу с царским постельничим Ф. М. Ртищевым. Среди знати у протопопа появились доброхоты: ему покровительствуют царица Марья Ильинична, старшая царевна Ирина Михайловна; в числе его "духовных детей" - боярин В. П. Шереметев и его сыновья, стольник Петр и "бритобратец" Матфей. Он пристраивает в дворцовые церкви двух младших братьев. Ему самому предлагали место протопопа в церкви Спаса, "что у государя на сених" (в Теремном дворце в Кремле), но он предпочел остаться в Казанском соборе. "Любо мне, у Казанъские тое держалъся, чел народу книги. Много людей приходило"18. Уже тогда абстрактные христианские догмы он перетолковывал так, что они становились понятны прихожанам. Его проповедническая деятельность не выходила за круг обличения нравственных пороков и была направлена на укрепление авторитета господствующей церкви и освящаемого ею феодально-иерархического общественного устройства. Семья его узнала достаток. Аввакум теперь мог себе позволить дорогостоящее удовольствие иметь собственные книги, дорогую одежду ("шубы шелковые", "отласные и тафтяные"). Но благополучная жизнь в Москве продолжалась недолго, до избрания на патриаршество Никона. Властолюбивому патриарху влиятельный при дворе кружок боголюбцев стал мешать. В первой челобитной царю Аввакум вспоминал: "А бывшей патриарх Никон мучил меня на Москве: бил по ногам на правеже недели с три по вся дни без милости, от перваго часа до девятаго"19. По всей вероятности, правеж был учинен "отставленному" юрьевскому протопопу как несостоятельному должнику. Покинув внезапно свое протопопство в Юрьевце, Аввакум не успел собрать остальные ("окладные") налоги в патриархову казну20. Никон отказался взять у Внифантиева деньги за откуп Аввакума. Стало быть, он просто воспользовался случаем, чтобы обесчестить его как одного из самых молодых членов кружка боголюбцев, но популярного в Москве и незаурядного проповедника. В конце зимы 1653 г. патриарх Никон разослал по церквам столицы "память" о замене двуперстия троеперстием и о сокращении поклонов на молитву Ефрема Сирина. Энергично проведенная патриархом реформа носила формально обрядовый характер. Унификация обрядов русской православной церкви с греческой церковной практикой XVII в. объективно способствовала политическому сближению стран Восточной Европы. С другой стороны, реформа Никона, не затрагивая существа дела - вопроса о секуляризации обширных земельных владений церкви, поднятого на Земском соборе 1648 - 1649 гг., отвечала интересам высшей церковной иерархии и внешнеполитическим устремлениям царя. Насильственная же ломка старинных обрядов и традиций всколыхнула все слои общества.
Кружок боголюбцев настороженно отнесся к "реформаторской" деятельности патриарха. Однако обстоятельства переменились: царь теперь во всем доверял Никону, своему "собинному" другу, и глава кружка Виифантиев отказался от какого-либо сопротивления. Противодействие патриарху попытался оказать Неронов. Аввакум вместе с костромским протопопом Даниилом при содействии Неронова составляет "ис книг выписки о сложении перст и поклонех". Вскоре последовали решительные действия со стороны патриарха: был осужден муромский протопоп Логгин, взят под стражу темниковский протопоп Даниил. Так распался кружок боголюбцев, а участники его попали в ссылку и заточение. Оставаясь на свободе, Аввакум старается облегчить участь своего наставника. С костромским Даниилом он пишет челобитную о Неронове и отдает ее протопопу Стефану для передачи царю; "и он государю и не снес", "всяко ослабел"21. 13 августа, проводив рано утром Неронова в ссылку в Спасокаменный монастырь, Аввакум не пошел в Казанский собор, а, придя к церкви Аверкия (один из приделов Казанского собора), "благовестить начал до попова приходу, и по благовесте и звонить начал". Поп Аверкиевской церкви сказал казанским попам, что "Аввакум де до благовеста, полу [но] шницу говорил. И больше того слов никаких не было"22. Накануне у Аввакума произошел конфликт с причтом Казанского собора. 12 августа он читал поучения на паперти при поддьяконах, разосланных патриархом для надзора за церковным "благочинием", и, по их доносу, "лишние слова говорил, что и не подобает говорить". Патриарший архидьякон предложил казанским попам заменить Аввакума в чтении поучений. На следующий день ему не разрешили вне очереди читать проповедь, и разгневанный протопоп покинул церковь. После этого он "к церкви не начал ходить, а завел у тебя на дворе, - писал Иван Данилов в ссылку Ивану Неронову, - свое всенощное, а у нас от церкви детей твоих и иных прихожан отозвал, а иные от них приходили нарочно позывать от церкви в сушило, а иной и так говорил: в некоторое время и конюшня-де иные церкви лучше"23. Казанские попы донесли о сушильных всенощных патриарху Никону, и в ночь на 21 августа Аввакум был взят под стражу.
В письме к Неронову от 14 сентября 1653 г. Аввакум сообщал: "Не пустили попы у Казанские в церкву и ис придела выбили, по приказу архидьяконову, сказывают. И я, грешник, ...собрался з братиею, о господе, в дому твоем в сушиле, после тебя в первое воскресение, побдети. И житие Златаустово... почел братье. И егда достигло время на завтрене перваго часа... вскочиша в молитвенный дом Борис Нелединской со стрелцами, и книги попраша, а меня почали бить взашей и за волосы драть в патрахели, а братью також перехватали, человек с сорок и болши"24. В действиях Аввакума прежде всего бросается в глаза протест против ссылки Неронова. Само по себе "всенощное бдение" в сушиле говорит о свободном отношении его к освященной веками феодально-церковной традиции уже в этот период его жизни.
Аввакума посадили в земляную палатку Андроньева монастыря, где он сидел на цепи три дня, без пищи, в темноте. На четвертый день его вывели на монастырский двор, и архимандрит с братией уговаривал его покориться патриарху. На него надели малую цепь и отдали чернецу, чтобы тот "волочил" Аввакума в церковь. "У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют"25. Из нарисованной картины видно, что протопоп не желал по принуждению идти в "храм божий". По истечении 10 дней его повели на патриархов двор "яко разбойника за спущенные рука". В Патриаршем дворцовом приказе допрашивали про челобитную о Неронове. Присутствовавший при этом патриарший архидьякон много "стязавея" с ним и, "побраня матерны", велел вести его опять в Андроньев монастырь. 15 сентября его повезли расстригать в Успенский собор, но благодаря заступничеству царя церемония не состоялась. Аввакума отвели в Сибирский приказ" За "ево многое безчинство" - так гласила указная грамота - "отставленный", но не лишенный священства юрьевский протопоп с женою и четырьмя детьми был сослан в Сибирь в распоряжение архиепископа сибирского и тобольского26. Для них был определен зимний, наиболее трудный путь через северные города - Переславль-Залесский, Ярославль, Вологду, Устюг Великий и др. "Недель с тринатцеть волокли, - вспоминал Аввакум, - телегами и водою, и санми половину пути"27.
В Тобольск ссыльные прибыли в конце декабря 1653 года. Сибирский архиепископ Симеон, в прошлом боголюбец, благосклонно отнесся к опальному протопопу, устроив его служить в соборную церковь Вознесения. Возможно, что от царя он получил какие-то негласные указания. Аввакум принялся активно внедрять в церковную практику новшества придворного кружка: реформа Никона еще не дошла до Сибири. Однако чтение поучений здесь не имело такого успеха, как в Москве. Единогласное пение он совершал в церкви почти без прихожан, не привыкших к продолжительной службе. Нельзя отрицать также личной нетерпимости и жесткости, проявлявшихся строгим ревнителем благочестия в борьбе с нравственными пороками. Канатными шелепами он "смиряет" чернеца-пьяницу, кричавшего под его окном: "Учителю, учителю! Дай мне скоро царство небесное!" Женщину, уличенную в блудном "промысле", держал ради исправления три дня под полом "во тме... на холоду"28. Не лишен был протопоп и тщеславия. По городу он ходил с золоченым посохом "с яблоки" - знаком епископской власти. В деле, заведенном на него по доносу дьяка И. Струны, указываются два таких посоха. Царевна Ирина Михайловна прислала ему в Тобольск "ризы... с Москвы и всю службу"29. По-видимому, протопоп гордился своею связью: с придворными доброхотами, с помощью которых участь его оказалась относительно счастливой по сравнению с другими членами кружка боголюбцев.
Вскоре по приезде Аввакума в Тобольск архиепископ Симеон был вызван Никоном на церковный собор. В конце января 1654 г. он почти на целый год покидает епархию и все "домовые" дела поручает двум своим приказным лицам, главным из которых оставался дьяк И. Струна. За месяц до приезда архиепископа между Струной и Аввакумом разгорелась вражда. Поводом для нее послужило не только заступничество протопопа за дьячка Вознесенской церкви, которого Струна "мучить напрасно захотел", но и поведение самого ссыльного протопопа, заманившего Струну в свою церковь и побоями пытавшегося его "смирить". Возвратившийся архиепископ продолжал сохранять к Аввакуму "доброе" отношение, несмотря на то, что согласился с никоновскими реформами и не поддержал епископа Павла коломенского, протестовавшего против них на церковном соборе 1654 года. Он принял сторону Аввакума, а Струну приказал посадить на цепь. Последний убежал с цепью к воеводам и сказал там "слово и дело государево", указав на "посох-де с яблоки вызолочен" "и про иные его, Аввакумовы, безчинства"30. За полтора года пребывания в Тобольске, по словам Аввакума, на него "пять слов государевых сказывали". Извет Струны решил его судьбу. По указной грамоте из Сибирского приказа велено было Аввакума с женою и детьми сослать на Лену, в Якутский острог. "А божественные службы... тому протопопу служить не велети", - гласил указ "великого государя святейшего Никона"31, фактически управлявшего страной в отсутствие царя, занятого войною с Польшей. На пути в ссылку Аввакум с семьей зазимовал в Енисейском остроге. Здесь была получена другая грамота из Москвы, согласно которой ему предписывалось отправиться в Даурскую землю с отрядом воеводы А. Ф. Пашкова. Характеристику Пашкову дал архиепископ Симеон в челобитной царю, отказываясь посылать в Даурию попов и дьяконов, "потому что он (воевода. - В. Р.) нравом озорник великой"32. Аввакум находился в отряде на положении ссыльного (Пашков отнял у него все атрибуты священнослужения), хотя послан был он "вместо белово попа". Воевода прекрасно понимал всю двусмысленность положения протопопа и называл его в официальной отписке "роспопой".
Отряд численностью до 600 человек на 40 дощаниках отплыл из Енисейского острога в середине июля 1656 года. Пашков отправился в Даурию со "всем домом своим". Столкновение Аввакума с воеводою произошло в сентябре того же года на реке Ангаре у Шаманского порога. Отряду повстречались люди, сопровождавшие двух вдов ("одна лет в 60, а другая и болши"), плывших "пострищись" в монастырь. Ввиду малочисленности русских женщин в Сибири царский наказ предписывал воеводе туземных "жонок и девок" крестить и выдавать замуж за своих людей33. Пашков захотел "замуж отдать" встречных пожилых вдов. Аввакум отказался участвовать в этом деле как священник и, по-видимому, ссылаясь на "писание", порицал действия воеводы. Тогда самодур-воевода, опасаясь за свой авторитет в отряде, стал "выбивать" протопопа с семьей из судна. Аввакуму грозила неминуемая гибель в горах и непроходимых дебрях. Он послал воеводе "писанейце", не отличавшееся смирением, судя по начальным строкам, сохранившимся в "Житии". После этого Аввакума избили кнутом на козле. Предварительно сам Пашков, вспоминает в "Житии" Аввакум, "ударил меня по щоке, таже да другой, и лаки в голову, и збил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева, по спине ударил трижды"34.
Видимо, Пашков позже испугался за свое самочиние над протопопом. Чтобы оправдать себя, он послал царю и патриарху отписку, а от имени казаков челобитную, в которых указывал на "воровскую", "подметную", память, составленную Аввакумом якобы с целью "учинить смуту", подобную казацким выступлениям в Верхоленском остроге и на Байкале-озере, между воеводою и служилыми людьми, "чтоб оне, вам, государем, изменили... и от меня б, холопа вашево государева, отказались"35. Ссылаясь на Соборное уложение, воевода требовал по сваей отписке "за многие неистовые речи" предать Аввакума смертной казни36. Избитого до потери сознания протопопа заковали в цепи и, бросив в лодку, повезли в Братский острог. Там его посадили в "студеную башню" и держали в ней семь недель. Затем перевели в теплую избу, где он сидел "скован" вместе с собаками всю зиму. Весною поплыли дальше. На Ингоде-реке (приток Шилки) в отряде начался голод. В челобитной царю, написанной по возвращении из Даурии, Аввакум рассказал о жестоком отношении воеводы к государевым служилым людям, трудами которых у Пашкова всего было запасено достаточно. Страшная картина подневольного труда изнуренных голодом людей нарисована в "Житии": "Лес гнали хоромной и городовой. Стало нечева есть; люди учали з голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палъки болшие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, - огонь да встряска, - люди голодные: лишо станут мучить - ано и умрет!"37. Отношение воеводы к ссыльному протопопу и его семье было таким же, как к подначальным государевым служилым людям. После "кнутнова биения" Пашков отнял у него хлеб и взамен продавал ему немолотую рожь "дорогою ценою" на оставшиеся книги и платье38. Аввакум вместе с казаками исполнял тяжелую работу: они тянули лямкою суда, гнали плоты, сплавляли строевой лес по сибирским рекам. Вдвоем с женой он волоком волочил по льду "нужную пищу и робят малых".
Между тем челобитная архиепископа Симеона о злоупотреблениях даурского воеводы, написанная по следам письма Аввакума, попала в начале 1658 г. во дворец, где против Никона уже сложилась оппозиция. Властолюбие патриарха, его необузданное стяжательство, страсть к роскоши, к тому же крутой нрав и низкое происхождение (сын крестьянина) вызывали ненависть придворных. Алексею Михайловичу, охладевшему к бывшему "собинному другу", напомнили о протопопе Аввакуме, пострадавшем из-за Никона. Царь тотчас дал указ: "Афонасья Пашкова от Даурские службы... отставити" за то, что он "попов бьет и протопопа Аввакума бил чеканом и кнутьем"39. Грамота об отставке Пашкова по неизвестным нам причинам задержалась. Другая грамота, о возвращении Аввакума из Даурии, была послана. В 1659 г. она была уже в Якутской приказной избе. След ее отразился в документах: "Грамота, велено сослався с Ылимским воеводою из Якуцкого и из Ылимского служилых людей сколко человек пригож в Дауры з грамотою великого государя к воеводе Афанасью Пашкову и, взяв у него протопопа Аввакума з женою и з детьми, и с людьми привесть в Ылимской"40. Весной 1662 г. новый даурский воевода, И. Б. Толбузин, прибыл в Иргеньский острог. В конце мая оттуда отплыл Пашков, а месяц спустя в лодке отправился и Аввакум с семьей, захватив с собой "старых, больных и раненых", брошенных воеводою.
И вот Аввакум снова в Москве. Его поместили на подворье Новодевичьего монастыря, которое находилось у Спасских ворот в Кремле, Первым делом он навестил Ф. М. Ртищева. Последний "ис полатки выскочил" навстречу протопопу и "три дня и три ночи" не отпускал его, расспрашивал о пережитом, затем известил об Аввакуме царя. Не разбираясь во всех политических интригах при дворе, куда он прибыл как противник Никона в наиболее благоприятный для себя момент (патриарх уже оставил престол), Аввакум вспоминает не без самодовольства милостивое к себе отношение царя и бояр: "Яко ангела божия прияша мя государь и бояря, - все мне ради... В поход (царь. - В. Р.) ходя мимо двора моего, благословлялся и кланялся со мною, сам о здоровье меня спрашивал часто. В ыную пору, миленькой, и шапку уронил, поклоняся со мною"41. Вскоре Аввакум посылает царю челобитную. В ней он не только рассказывает о жестокости даурского воеводы, но, воспользовавшись вниманием царя, пытается вмешиваться в государственные дела. По его мысли, "ничтоже тако раскол творит во церквах, якож во властех любоначалие"42. В его сознании насильственные действия Никона против тех, кто не согласен с его реформами, отождествлялись с действиями древних язычников, губивших первых христиан. Отрицательное отношение к обрядовым новшествам вытекало из сложившегося убеждения, что они связаны с "еретичеством", с "мучительством" над "християнами". В это время Аввакум ненадолго сближается с учеными монахами Андреевского монастыря, собиравшимися для диспутов в доме окольничего Ф. М. Ртищева (так называемое "Ртищевское братство"). Круг прочитанной Аввакумом литературы расширяется за счет переводных "латынских" сочинений, среди которых хроника Барония и ряд других43. Аввакум увлекается религиозно-мистическими мечтаниями о "втором пришествии Христа" и установлении царства любви и справедливости. "Страшный суд" над развращенным миром ("мир весь в зле лежит дияволе и мир весь бога не позна"44) казался ему близким. Любопытны его суждения о своем времени, передающие религиозным языком всю сложность и напряженность пульса тогдашней жизни: "Ныне бо время наста, еже разъсужъдати межъду святыми и не святыми и межъду чистыми и не чистыми, межъду пияными и не пияными, по словеси господну. Мнози бо от святых писаша о двою пришествию Христову, а о средосьтению их немнози писаша"45. Свое назначение в обществе он видел в том, чтобы стать обличителем тех, кто живет "неправедно", ибо настало время "разъсужъдати".
Аввакуму как человеку переходной эпохи наряду с традиционными понятиями древнерусской церковной книжности был свойствен и новый, отличный от средневекового мировоззрения взгляд на веру, на назначение человека в жизни и его роль в обществе. "Человек честнее церькви", - подчеркивал он, по-новому интерпретируя слова Иоанна Златоуста, у которого говорится лишь о том, что само учение христианства важнее церковных стен. Вера отождествляется в сознании Аввакума с евангельским, главным образом этическим, учением и с фанатичной приверженностью к дониконовской обрядности. С другой стороны, вера трактуется им как образцовая семейная жизнь, как деятельность на благо общества. В его записях и набросках читаем: "Во граде живущий человек з женою и з детьми благочестно паче отшельника в горы". "Тако же бо и тело без духа мертво есть, тако же и вера без дел мертва есть". Он считает "грехом", а не подвигом без причины идти на страдания: "...сие диявольское есть, еже туне и всуе пометати себя в напасти и беды и искушати, аще спасает бог"46.
Если в отношении веры Аввакум как будто отходит от узкой схоластической трактовки и в свое понимание ее вместе с приверженностью к букве, форме, обрядности вкладывает действенность и определенный этический смысл, то по отношению к знанию он остается в плену средневековых представлений и не принимает его гуманистического назначения независимо от самой христианской веры. Им отвергается "внешняя мудрость", ведущая к "философскаму кичению" и "лукавству". Ограниченность, безусловно, сказывается в таких суждениях, как "премудрость еллинская - мати всем лукавым дохматом"; "Христос не учил нас диалектики, ни красноречия, потому что ритор и философ не может быти христианин"; "и кроме философии, и кроме риторики, и кроме грамматики мощно есть верну сущу препрети всех противящихся истинне"47 и т. д. Но Аввакум в принципе не выступает против чтения книг "священнаго писания", против диспутов о церковных догматах, даже обучения грамоте женщин и изучения языков. Только все это он мыслит в соединении со "святостью", нелицемерием, любовью к "божьей" правде. Этим объясняется его разрыв со "Ртищевским братством", резкое осуждение придворного философа Симеона Полоцкого, пропагандиста и защитника научного знания. Именно тогда у Аввакума складывается отрицательное отношение к официальной церкви, воспринявшей "еретическое учение" патриарха Никона. Через полгода он посылает царю новую челобитную ("моленейцо"), в которой требует отказаться от "никониянских" нововведений и предлагает свои кандидатуры на высшие церковные должности ("Протопопова к великому государю роспись - хто в которые во владыки годятца"48). В числе кандидатур назван боярин С. Салтыков, которого вовлек в раскол его дворецкий; архимандрит Саввино-Сторожевского монастыря Никанор, впоследствии один из руководителей Соловецкого восстания. Аввакум поддерживал с ним связь, когда последний стал игуменом Соловецкого монастыря. В осажденный правительственными войсками монастырь он посылал своего верного ученика Федора с письмами и грамотками.
Аввакум окончательно связал себя с оппозицией к господствующей ("никониянской") церкви. Он переселяется с семьей в дом боярыни Ф. П. Морозовой, верной последовательницы его учения. Здесь тайно собираются его единомышленники. Круг "правоверных" растет за счет самых различных оппозиционно настроенных слоев посада. В ЦГАДА хранится дело о сожжении в Кольском остроге раскольницы, жены ссыльного московского стрельца Мартына Васильева Мавры Григорьевой. На допросе при пытках она сказала, что "уроженцем Нижегородского уезда села Мурашкина крестьянская дочь". Стала "духовной дочерью" Аввакума, когда он был еще попом в селе Лопатице. Была у него на исповеди со своим мужем в Москве, в доме боярыни Морозовой, "а не в церкви". "И заклинал-де он, Аввакум, ей и иным детям духовным своим, хто у него был на духу... в церковь ходить... и во всем священником покарятися не велел же, хотя-де станут и мучить вас до смерти и за то-де вам будут венцы", что "все-де ныне власти и священницы от веры отпали, а Никона патриарха называл он антихристом"49.
Власти неоднократно предпринимали попытки склонить Аввакума на свою сторону или заставить его молчать. Ему предлагали место, где он сам захочет служить; его звали в царские духовники, хотели поставить справщиком на Печатный двор. Царь разрешил ему исполнять службу по-старому в одной из московских церквей. О том, как Аввакум пропагандировал против официальной церкви своих прихожан, ярко свидетельствует дошедшее до нас следственное дело, к которому были привлечены лица, уличенные в церковной "противности" и связи с протопопом, в их числе - сторож Благовещенского собора Андрей Самойлов. Из показаний бывшего патриаршего подьяка Саввы Семенова, приставленного, может быть, следить за Аввакумом, но, в свою очередь, обвиненного в церковной "противности", явствует: "Протопоп Аввакум... от церкви Софии премудрости божий, что за Москвою рекою в Садовниках, прохожая учением своим отлучил многих, а Ондрюшка де протопопов ученик и советник... И кто тремя персты креститца и аллилуйя трижды говорит, тех называет никоновичами и еретиками"50. Активная пропаганда Аввакума против церкви, несмотря на уговоры и предложения властей, и в связи с этим растущая его популярность в Москве, его челобитные - все, вместе взятое, вызвало недовольство царя. В конце августа 1664 г. Аввакума с семьей ссылают в Пустозерск, но благодаря хлопотам Неронова местом ссылки назначается Мезень. Через полтора года Аввакума вызвали на церковный собор для окончательного суда.
В Москву он был привезен в начале марта 1666 года. Вместе с ним приехали два его старших сына, а жена с младшими детьми осталась на Мезени. Аввакума отдали в распоряжение крутицкому митрополиту Павлу, одному, из самых ревностных приверженцев никоновских реформ, инициатору наиболее инквизиторских мер преследования раскольников. Уговоры и угрозы последнего не подействовали на упрямого протопопа. Его отвезли в Пафнутьев Боровский монастырь, где держали на цепи десять, недель. Для увещевания к нему прислали ярославского дьякона с подьячим патриархова двора. Первый оказался сочувствующим, и с этими лицами Аввакум послал властям "скаску... с большою укоризною и бранью". 12 мая по приказу митрополита Павла Аввакума срочно привезли в Москву. Наутро в Крестовой палате Патриаршего дворца церковные власти, в их числе бывший друг Аввакума архиепископ Иларион, пытались примирить его с церковью доводами "от писания" ("стязавшеся" с ним). В своих записках Аввакум умалчивает о самом диспуте, но старается главным образом дискредитировать иерархов в глазах единомышленников доходчивыми и насмешливыми характеристиками. "Питирим же (будущий патриарх. - В. Р.), яко красная девка нишкнет - только вздыхает. Оне же не возмогоша стати противо премудрости и силы христовы, но токмо укоряху. И лаяше меня Павел, и посылаше к чорту"51. В Успенском соборе в этот же день протопопа Аввакума и дьякона Федора "остригли пред народом" и предали анафеме. Для человека XVII в. это была духовная и гражданская казнь.
Через два дня в полночь Аввакума вывели с патриархова двора, где он сидел "за решеткой", и через Тайницкие ворота привели на Тресвятский мост. Здесь его ожидал думный дьяк государева Приказа тайных дел Дементий Башмаков с царским словом: "Велел тебе государь сказать, - читаем в "Житии", - не бойся ты никово, надейся на меня! И я ему поклонясь, а сам говорю: челом, реку, бью на ево жалованье; какая он надежа мне? Надежа моя Христос!"52. В достоверности разговора с "всесильным" дьяком сомневаться не приходится. Как показывают факты, царь лично от своего имени не раз оказывал внимание осужденному церковниками протопопу. Аввакума отвезли в Николо-Угрешский монастырь в сопровождении конвоя из вооруженных стрельцов. О месте заключения вскоре стало известно его единомышленникам. Под видом богомольцев они стали проникать в монастырь. И в начале сентября власти поспешили перевести Аввакума в Пафнутьев Боровский монастырь под более суровый надзор. Игумену было строга наказано держать узника в тюрьме с прочими колодниками, "чернил и бумаги ему не давать и никого к нему пускати не велеть"53. Попытки властей заставить протопопа раскаяться в церковной "противности" не прекращались и здесь. В апреле его привезли в Москву, а в июле Аввакум предстал на церковном соборе перед вселенскими патриархами.
Сцена "судища" нарисована в "Житии" в остро гротескном плане с целью "посрамить" как русских, так и греческих иерархов, поведение которых автор отождествляет с насилием древних язычников над "християнами". Развенчивая "святость" высшего духовенства, обличая его лесть, угодничество, вероломство и т. д., Аввакум подчеркивает свое плебейско дерзкое к ним отношение в доходчивых для читателя чертах и образах. В ответ на его "посрамление" русские и греческие иерархи якобы единодушно прибегли к физической расправе, картинно представленной протопопом: "Возми, возми, распни его! Всех нас обесчестил! Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросилися грудою, человек их с 40, чаю, было!.. Велико антихристово войско собралося!"54. Вряд ли такая сцена имела место в действительности. Слишком уж явны в ней следы литературного подражания евангельскому тексту об осуждении Христа.
Собор вылился в страстный диспут о вере, об отношении к "латынству". Чтобы разобраться во взглядах Аввакума, нужно выяснить, какой смысл вкладывал он в эти традиционные понятия. Ответа на это "Житие", предназначенное для широкого читателя, не дает. Без сомнения, перед вселенскими и русскими иерархами Аввакум подробно изложил основы своего "правоверия", в какой-то степени они приводятся и в его беседе "Об иноческом чине". Ссылаясь на "латынских" и русских летописцев, используя даже отличную от древнерусской книжности лексику, отпадение "латынской" веры от "истинного християнства" Аввакум объяснял двумя причинами: несоблюдением евангельских заповедей и борьбой "менших" людей ("род христианский от простаго чина") с "болшими" ("велможами"), в результате чего на Флорентийском соборе победил папа, ставленник "болших", и узаконил их "лукавые" обряды, порядки, обычаи и нравы; эти-то "уставы" пришли в Польшу, Грецию, а теперь - на его светлую Русь. Флорентийский собор он сравнивал с церковным собором 1666 - 1667 годов. "Видите ли, вернии, римское-то дело родилося каково хорошо! А у нас на Москве-той не хуже-тово"55. В мировоззрении Аввакума, сформировавшемся на основе древнерусской христианской книжности, ясно прослеживается главная мысль - противопоставление современной ему церковной практики этическим нормам раннехристианских авторов. Но в его рассуждениях отсутствует реальная перспектива исторического процесса. Узость политического кругозора сказывается и в отрицательном отношении к такому по своему значению общеевропейскому событию, как Флорентийский собор. Вместе с тем Аввакум трезво осознает расстановку сил не только в России, но и во всей Европе и свои симпатии отождествляет с интересами "менших".
Собор 1666 - 1667 гг. поставил раскольников вне общества и церкви. Розыск "еретиков" и свершение "градского суда" над ними были поручены воеводам. В официальных документах собора Аввакум назван "клеветником" и "мятежником". "За расколы, мятежи и лжеучения", как гласил окончательный приговор, он лишен сана и сослан в Пустозерск56. Вместе с ним были сосланы инок Епифаний, романовский поп Лазарь и дьякон Федор. Однако попытки примирить Аввакума с церковью предпринимались еще и перед отправкой его на вечное изгнание. По инициативе царя Алексея Михайловича к нему посылался ряд лиц, в их числе Неронов, архиепископ Иларион, Дементий Башмаков, крутицкий митрополит Павел, боярин Артамон Матвеев, Симеон Полоцкий. С последним диспут был особенно ожесточенным. "Разошлись, яко пьяни, не могли и поесть после крику. Старец мне говорил: "Острота, острота телеснаго ума! Да лихо упрямство, а се не умеет науки!"... И говорил я ему: "Ты ищешь в словопрении высокия науки, а я прошу у Христа моего поклонами и слезами: и мне кое общение, яко свету со тьмою, или яко Христу с Велиаром?" И ему стыдно стало, и против тово сквозь зубов молвил: "Нам-де с тобою не сообщно"57. Будучи глубоко религиозным человеком, Аввакум чаще всего апеллирует к евангельскому образу Христа не как к божеству, а как к этическому идеалу, которому все должны следовать в жизни. Очеловечение мифического Христа прослеживается ив его "философских" размышлениях. "Яко же бо человек, - душа и тело, - един человек, тако бог и человек един Христос, - два естества во едином составе"58.
В суровых условиях пустозерской ссылки, погребенные заживо в земляные тюрьмы, Аввакум и его "соузники" подражали крайней форме аскезы раннехристианских мучеников, умерщвляя плоть постом и молитвами и убивая в себе самый образ человеческий. "Потому и рубашку с себя скинул и поверг неимущим, - сообщал он в письма к родным. - Наг оттоле и доныне, - уже три года будет, - да бог питает мя и согревает"59. В пустозерский период развернулась лихорадочная публицистическая деятельность Аввакума. Его социально-этические представления окончательно сформировались под непосредственным впечатлением бурных событий 1664 - 1670 годов. "Мучительство", совершенное "ад ним и его "соузниками", послужило причиной для разрыва с "сильными мира и власть имущими"; их он объединяет под одним именем "никонияне". Наибольшей силы обличительный пафос публициста достигает в "Житии", когда он обращается не к Никону, а к "никониянам" - высшим церковным и светским властям, за которыми стоят и исполняют их волю "началники", "силники", "гордые", "злые", "лютые", "самомнивые" - словом, все, кто имеет силу и власть и превращает их в насилие над "христианами". На материале сведений (достоверность которых порой очень сомнительна), присылаемых его единомышленниками, Аввакум бичует высшее духовенство, противопоставляя делам, образу жизни и поведению церковников евангельские образы и заповеди "отцов церкви". Он встает на путь развенчания не только авторитета церкви в массах, но и отрицания высшей церковной иерархии. "А о нынешних духовных не чаю, гак, словом духовни, а делом беси: все ложь, все обман! Какой тут Христос? Но и близко нет, а бесов полки. От плодов научил нас Христос познавати их, а не от басен"60. Созданный им собирательный сатирический портрет "никонианина" - представителя высшего духовенства своей жизненной правдивостью и грубоватым натурализмом (в духе эпохи) был понятен всем "чтущим и послушающим", вызывая здоров вый смех, и, конечно, "духовных злобу". "Наг ты благодати стал и христовых страстей отвергся. На женскую подклейку платишко наложил, да я-де-су инок, христовым страстей сообщник! Подобает истинному иноку делы Христу подобитися, а не словесы глумными... Помнишь ли? Иван Предтеча подпоясывался по чреслам, а не по титкам, поясом усменным, сиречь кожанным... да же брюхо-то не толстеет. А ты что чреватая жонка, не извредить бы в брюхе робенка, подпоясываесе по титкам! Чему быть! И в твоем брюхетом не менше робенка бабья накладено беды-тоя, - ягод миндалных, и ренсково, и раманеи, и водок различных с вином процеженным налил: как [н] и подпоясать. Невозможное дело, ядомое извредить в нем!"
Светские власти, действовавшие заодно с церковниками, подвергаются также резкому осуждению Аввакума. Он сравнивает их с евангельскими персонажами, осудившими на смерть Христа. Описывая казнь своих единомышленников в Москве (когда у попа Лазаря, старца Епифания и дьякона Федора "указано за их речи языки резати, а за крест руки сетчи"), вспоминая насмешки и глумление властей, Аввакум замечает: к умному человеку поглядеть, да лише заплакать, на них глядя"61. 300 лет назад, когда не только в России, но и по всей Европе церковь действовала насилием по отношению к инакомыслящим, сам "пострадавший за веру" Аввакум поднял негодующий голос против инквизиторских действий господствующей церкви. "Чудо, как-то в познание не хотят прийти: огнем да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить! Которые-то апостоли научили так? - Не знаю. Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, еже бы огнем да кнутом, да висилицею в веру приводить... И те учители явны, яко шиши антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают; по вере своей и дела творят таковы же"62. Конечно, мышление Аввакума, не освободившееся от средневековых религиозных иллюзий, нельзя считать рационалистическим. Тем больше удивляет глубина его наблюдений над социальной действительностью своего времени. Гневные обличения общественных порядков совершаются им в плоскости церковно-правовых и этических отношений. Через них он поднимается до осознания того, что в обществе царит несправедливость - произвол и насилие "гордых", а жертвами их являются не только раскольники, но и все люди труда - "смиренномудрые". При этом способ выражения мыслей и самая лексика автора, безусловно, архаические. Но в традиционные абстрактные понятия христианской книжности как бы вторгается напряженное дыхание жизни: "А гордый, и величавый, и самомнивый тщится раззорить, убить единовернова и брата, яко врага, оклеветать и на смерть предать. О смиренном и ушима не хощет слышати, понеже мерзок ему смиренномудрый, и тщится истребить и наметь его от земли; аще бы возможно, он бы жива его поглотил"63. Он полон любви и сочувствия к "смиренным", которые в человеческом отношении выше и лучше "гордых". "Живет миленькой, - писал Аввакум о "смиренном", - беззлобием, попросту посреде гордых, яко овча посреде волков, или посреде крагуев, яко птенец. Умышляют о нем, как бы уловить; а он к ним, ко псам, хлебом да солью противится, да любовию христовою, не помня их коварства и злобы к себе, единако промышляет и скорбит об них, как бы их спасти и в разум истинный привести"64.
Аввакум не только осуждает "гордых", но и отрицает какую-либо их значимость в обществе. "Грызут ево ("смиреннаго". - В. Р.) гордыя, поваля; а как нужа пристижет, так к нему же бегут: понеже не действенна их гордость ни в чем; токмо свойственна к пакости и ко греху". Он осознавал жестокость и бесчеловечность такого общественного порядка, при котором одни "смиренные" трудятся, а "гордые" пользуются результатами их труда и в то же самое время глумятся над "смиренными", унижают их достоинство, насилуют их совесть и волю. "Горе смиренному з гордыми жить! Не имать покоя души своей и телеси, беспрестанно в ропоте и в волнах: иное догоняет его и до слез, а он, переплакав, и забыв досаду их, паки печется об них: отколя что бог подаст, и он, сам не съедши, пихает им в горло, яко псам. Дондеже ядят, и оне ево блажат: миленькой, кормилец наш! А как съели... тако и паки... сукин сын стал"65. Не только абстрактная христианская "добродетельность", почерпнутая им из литературы, да личные жизненные невзгоды заставили Аввакума остро чувствовать страдания "смиренных". Он ведь вырос в крестьянской, нравственно здоровой среде и был полон любви к родной природе и человеку независимо от его положения на иерархической лестнице. Уважение к труду, пожалуй, - одна из самых характерных черт его морального облика, сближающая его с людьми труда. В "Житии" Аввакум рассказывает, как ему приходилось ставить избу, сеять хлеб, ловить сетями рыбу, ходить в лес за дровами, мастерить корыто для кормления кур, доить коз и делать многое другое. Каждодневный опыт приводит его к убеждению о непримиримости "смиреннаго" с "гордыми".
Но религиозно-идеалистическое мировосприятие наложило свои путы на его конкретные мысли и чувства, и он не видел выхода из угнетенного положения для "смиреннаго": "Куды же ему, милому, дется от них? Небо одно, земля одна, хлеб общ, вода такожде. Терпеть, стало не пособить, дондеже бог разделит и возмет коегождо к себе, яко милостив есть и щедр, - очищает смиреннаго от грех его мучением сим... Аще не внешния, ино внутренния беды, еже есть помыслы неподобныя, потом и дела. А егда ратует видимый враг, тогда сия ратники спят"66. Не смог понять Аввакум причин насилия властей и "гордых" над "смиренными" вообще, над раскольниками в частности, и подняться до осознания необходимости классовой борьбы с угнетателями. В его публицистике сильны религиозно-мистические настроения, идеи непротивления злу насилием, призывы "пострадать" на Земле во имя "царствия небеснаго". Аввакум не был прямым пропагандистам самосожжений. Он слишком любил жизнь и людей, близких ему по духу. Однако не следует забывать, что он посылал свое благословение тем, кто, чувствуя "слабость" в борьбе с "никониянами", принимал "огненное крещение". Все это налагает на его публицистику отпечаток религиозного фанатизма.
И все же объективное значение его творчества велико. Разоблачая общественный порядок, при котором царят насилие и произвол, Аввакум употреблял полные страсти и гнева выражения, приводил библейские пророчества и евангельские образы, разжигая ненависть ко всем, "власть и силу имущим". Этим самым он как бы противопоставлял "феодализированному христианству" своего времени (в котором "силники" и "гордые" творят "дьявольскую волю") идеализированные отношения христианских общин апостольских времен. В сочинении "О сотворении мира" он писал: "Бог землю общу сотворил, и небом, яко каморою покрыл, день равно всем светит, и солнце сияет равно, чтобы друг друга любя жили, яко во едином дому, советно и единодушно"67. Для Аввакума характерно идеализированное представление о прошлом всей Земли, когда она была якобы "райским садом", о прошлом Руси в особенности. Объективно это была реакция на феодальное устройство общества, раздираемого классовыми противоречиями, когда эгоизм и лицемерие господствующего класса обнажились и новыми, еще более тяжкими бедами начал оборачиваться для народа "твердый порядок" самодержавной монархии. Идеология Аввакума была царистской; государства без царя он не мыслил. Однако отношение к личности царя и пределам его власти у него меняется. В последних сочинениях Аввакума ставится под сомнение "божественность" происхождения царской власти. Од обвиняет царя в "мучительстве", сравнивая с библейским царем Манасией, который "жарил во Израили глаголющих истинну и правду". Строгий приговор выносится Алексею Михайловичу, которому уже нельзя царствовать за совершенные злодеяния. "Нам надобно царя-тово... постричь... да пускай поплачет хотя неболшее время". Осознавая всю необычность для своего времени критики "высочайшия" на Земле "власти", он замечает: "Дерзаю паче человека, выше меры моея, угнетаем болезнию по души заблудьшей его"68 (то есть царя. - В. Р.).
Несмотря на смелые мысли, Аввакум все-таки выступает против личности конкретного царя, а не царей вообще. Наивная вера в доброго царя, присущая народу на протяжении многих веков, и плебейско-аскетический идеал жизни, воспринятый им из христианской книжности, подсказывают ему образ идеального правителя-царя. "Подобна бо еси царю Феодосию, - обращается он к своей "духовной дочери" Ф. П. Морозовой, - управляющему добре царская, - порфиру и багряницу добре ношаше, внутрь власяницу под одеянием царским; едящу ему на колеснице царстей, и в то время книги своими рукама писаше, и труды рук своих, нищим вручаше, и пищу себе нужную от рукоделия своего строя"69. По мысли Аввакума, царь должен любить равно всех "християн", следовать истине и разуму, а не действовать "по стихиям сего мира". Обращаясь к Алексею Михайловичу, не отвечавшему его представлению об идеальном царе, он с горечью говорит: "А ты, миленькой, посмотри-тко в пазуху-ту у себя, царь християнской! Всех ли християн-тех любишь? Несть болщо, отбеже любы и вселися злоба. Еретиков никониян токмо любишь, а нас, православных християн, мучишь"70.Теоретическая слабость его учения в целом, перевес негативного содержания над позитивным, следы пессимизма и непротивленства, сильный налет мистики - все это черты идеологии переходной эпохи, когда старый порядок как бы "переворотился" "и когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков "укладывающийся" новый строй.., какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам "ломки"71.
Год проходил за годом, а в положении пустозерских узников, заживо погребенных в земляных ямах, не намечалось никаких изменений. Между тем послания Аввакума распространялись, их переписывали, передавали из рук в руки и даже продавали в столице - и все это тайно, негласно, без ведома властей. "Те писма светлея солнца, и вси добры", - заявляли его почитатели на Керженце в конце XVII века72. Круг его единомышленников расширялся; ему писали со всех концов страны, нуждаясь в советах, наставлениях, моральной поддержке. В своих посланиях Аввакум нередко обращается ко всем "верным" на всем "лице земном", "во свете живущим", "ищущим живота вечнаго" на единственно понятном им тогда языке религиозного пророчества, подкрепляя свои дела, мысли и поучения чудесами и видениями. Для него важно было убедить "верных" в том, что справедливость на их стороне. Себя он осознает в качестве "пророка", обличителя "греховнаго" мира и провозвестника будущего "царствия небеснаго". "Всем глаголю христовы ограды словесных овец, яко вси есте равно сынове и дщери Завета и Пророк. О всех и за вся умре Христос. И апостол рече: несть июдей, ни еллин, несть раб, ни свободь, несть мужеский пол, ни женский, но вси едино есть о Христе... В день он, егда воскреснут, ни женятся, ни посягают, но равни аггелом сут(ь). Вот каково хорошо! Смесимся в одно стадо з горними силами и мужики, и бабы, и паренки, и девушки. Во славе велицей и крепцей силе летать станут иноцы яко пернатии, а белцы, по них ходяще, последуют в том же нетлении и плоти легцей, могущей по воздуху ездити"73. В традиционном духе христианской средневековой книжности автором высказаны мечты о единении всех людей, независимо от их национальной принадлежности.
Наряду с наивными мечтаниями в последних посланиях Аввакума усиливаются бунтарские чувства, растет ненависть к властям - "никонианам". Недавно В. И. Малышевым опубликованы материалы, проливающие свет на причину казни Аввакума и его "соузников". Аввакум оказался вдохновителем выступления раскольников в Москве в январе 1681 года. Он посылал своим единомышленникам в Москву "свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя"74. Раскольники разбрасывали их в Кремле. А один из них, Герасим Шапочник, забрался даже на колокольню Ивана Великого и оттуда бросал "на смущение" народа свои "воровские писма"75. Раскольники, по свидетельству официальных документов, "аки татие, тайно вкрадучися в соборныя церкви, как церковныя ризы, так и гробы царския дехтем марали и сальныя свечи ставили, не умаляся ничим от святокрадцов и церковных татей"76. Эти сообщения перекликаются почти дословно с показаниями младшего сына Аввакума Афанасия, сказавшего в 1692 г. на своих старших братьев "слово и дело государево". От пустозерского стрельца Лодьмы, побывавшего на Мезени, где жила в ссылке семья Аввакума, он слышал, что отец его "велел великого государя гробницу дехтем марать, за что де... и сожжен"77.
Приговор и следствие, произведенные в Пустозерске капитаном стрелецкого стремянного полка И. С. Лешуковым, до сих пор не найдены78. Но именно январские события 1681 г. решили на церковном соборе 1681 - 1682 гг. окончательную судьбу Аввакума и его "соузников": инока Епифания, попа Лазаря и дьякона Федора. 14 апреля 1682 г. они были сожжены в срубе за "великия на царский дом хулы". Так на пороге царствования Петра I закончил свой жизненный путь огнепальный протопоп, в публицистическом творчестве которого столь ярко отразились и его эпоха, и крушение некоторых религиозных и политических иллюзий русского средневековья.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 361.
2. "Челобитная патриарха Иосифа 1649 года февраля 11 государю Алексею Михайловичу на царского духовника благовещенского протопопа Степана Вонифатьевича...". В кн.: Н. Ф. Каптерев. Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. Сергиев Посад. 1913. Приложение 1, стр. 173. По рукописи первой половины XVII в. (Рукописный отдел Государственной библиотеки имени В. И. Ленина (РО ГБЛ), ф. 209, N 452, л. 24), принадлежавшей протопопу Стефану, его фамилия - "Внифантиев".
3. Я. Е. Водарский. Численность населения и количество поместно-вотчинных земель в XVII в. (по писцовым и переписным книгам). "Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1964 год". Кишинев. 1966, стр. 226 (проценты исчислены мною).
4. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 351.
5. Дмитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере... Киев. 1866, лл. 6 об. - 7.
6. А. Н. Толстой. Собрание сочинений. Т. 10. М. 1961, стр. 263.
7. Это село принадлежало в ту пору окольничему Ф. В. Волынскому. В нем было около 150 крестьянских и бобыльских дворов (ЦГАДА, ф. 1209, 1646 г. Переписная книга N 296, лл. 450 - 457).
8. "Памятники истории старообрядчества XVII в.". Кн. I, вып. 1. "Русская историческая библиотека" (далее - РИБ). Т. 39. Л. 1927, стб. 775.
9. Сельцо Лопатицы принадлежало стольнику П. В. Шереметеву. В нем имелось около 60 крестьянских и бобыльских дворов (ЦГАДА, ф. 1209, 1646 г. Переписная книга N 296, лл. 471 - 471 об.).
10. Прянишниковский список "Жития". В кн. "Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения" (далее - "Житие"). М. 1960, стр. 311.
11. РИБ. Т. 39, стб. 733.
12. "Материалы для истории раскола за первое время его существования". Под ред. Н. И. Субботина (далее - "Материалы"). Т. 1. М. 1875, стр. 257 - 258.
13. Там же, стр. 176.
14. РИБ. Т. 39, стб. 92.
15. "Житие", стр. 312.
16. ЦГАДА, ф. 235, оп. 2, кн. 33, лл. 602об. - 603.
17. РИБ. Т. 39, стб. 168.
18. Там же, стб. 15.
19. Там же, стб. 734.
20. В. К. Никольский. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. "Ученые записки" РАНИИОН. Т. II. М. 1927, стр. 139.
21. "Материалы". Т. 1, стр. 25.
22. Там же, стр. 30.
23. Там же, стр. 30 - 31.
24. Там же, стр. 20 - 22.
25. РИБ. Т. 39, стб. 17.
26. В. К. Никольский. Указ. соч. Приложения, стр. 159 - 160.
27. РИБ. Т. 39, стб. 18.
28. "Материалы". Т. 5. М. 1879, стр. 200, 255.
29. РИБ, Т. 39, стб. 234.
30. В. К. Никольский. Указ. соч. Приложения, стр. 160.
31. Там же.
32. А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум. Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. СПБ. 1900. Приложения, стр. 117.
33. А. Н. Робинсон. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследование и тексты. М. 1963. Комментарий, стр. 243.
34. РИБ. Т. 39, стб. 22.
35. В. И. Малышев. Неизвестные и малоизвестные материалы о протопопе Аввакуме. "Труды" Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) Академии наук СССР (далее - ТОДРЛ). Т. IX. М.-Л. 1953, стр. 398.
36. Там же.
37. РИБ. Т. 39, стб. 26.
38. Там же, стб. 727.
39. А. К. Бороздин. Указ. соч. Приложения, стр. 118.
40. ЦГАДА, ф. 214 (Сибирский приказ, Якутская приказная изба), д. 1396, л. 131.
41. РИБ. Т. 39, стб. 44, 194.
42. Там же, стб. 723.
43. На это обратил мое внимание И. М. Кудрявцев. Приношу ему благодарность. Не исключена возможность, что Аввакум читал литературу на польском языке. В его лексике - польские слова: "реши", "рок" и т. д.
44. И. М. Кудрявцев. Сборник XVII в. с подписями протопопа Аввакума и других пустозерских узников. Материалы к исследованиям. "Записки" Отдела рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина. Вып. 33. 1972, стр. 186.
45. Там же, стр. 182.
46. Там же, стр. 181, 194.
47. "Материалы". Т. 1, стр. 486 - 488.
48. Там же, стр. 335 - 336.
49. ЦГАДА, ф. 159, оп. 1, д. 2226, лл. 5 - 6. См.: В. И. Малышев. О некоторых предложениях по изучению литературного наследия протопопа Аввакума. Приложение II - Новые материалы о протопопе Аввакуме. "Пути изучения древнерусской литературы и письменности". Л. 1970, стр. 116 - 117.
50. "Материалы". Т. 1, стр. 481.
51. "Житие", стр. 328.
52. РИБ. Т. 39, стб. 199.
53. "Материалы". Т. 1, стр. 372.
54. РИБ. Т. 39, стб. 128, 59.
55. Там же, стб. 274 - 275, 277.
56. "Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею". Т. V. СПБ. 1853, стр. 448.
57. "Житие", стр. 331.
58. РИБ. Т. 39, стб. 414.
59. Там же, стб. 921.
60. Там же, стб. 792.
61. Там же, стб. 280 - 281, 60.
62. Там же, стб. 65.
63. Там же, стб. 481.
64. Там же, стб. 481 - 482.
65. Там же, стб. 482.
66. Там же, стб. 482 - 483.
67. Там же, стб. 676.
68. Там же, стб. 468, 472.
69. Там же, стб. 415.
70. Там же, стб. 476.
71. В. И. Ленин. ПСС. Т. 20, стр. 102.
72. "Материалы". Т. 8. М. 1887, стр. 261.
73. Н. С. Демкова, В. И. Малышев. Неизвестные письма протопопа Аввакума. "Записки" Отдела рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина. Вып. 32. 1971, стр. 177.
74. В. И. Малышев. Новые материалы о протопопе Аввакуме. ТОДРЛ. Т. XXI. 1965, стр. 343.
75. "Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете", N 5, отд. IV. М. 1848, стр. 70 - 71; С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Т. VII. М. 1962, стр. 243.
76. В. И. Малышев. Новые материалы о протопопе Аввакуме, стр. 343.
77. В. С. Румянцева. Неизвестные материалы о протопопе Аввакуме. "Советские архивы", 1970, N 5, стр. 92.
78. В. И. Малышев. Заметки о протопопе Аввакуме. (Кто казнил Аввакума) "Русская литература", 1965, N 4, стр. 160 - 161.
Источник istorja.ru