Чистая цель сына мельника

Иночество все время была целью будущего подвижника. К нему он стремился с раннего детства, согласно его жизнеописанию:

«Своею детскою простотою он умел говорить с детьми по-детски, чем и привлек к себе детей брата и по соседству других, и родных поблизости, и составил из них маленькое общежитие наподобие монастырских. Малышам обоего пола было лет от четырех до восьми. По вечерам и утрам собирались на общую молитву, исповедовали свои грехи, кто в чем согрешил, а он их учил на память читать молитвы, учил послушанию и прочему. Все охотно сделались его учениками и ученицами и с нетерпением, бывало, ждут не дождутся, когда он приедет на каникулы. А как приедет, то тогда он сам с ними делался как дите: занимался с ними по-детски и играл с ними такими же играми, какие дети любят, и в то же время учил их страху Божию и благочестию… Ни одного дня дети не оставляли своего учителя. Вместе с ним дети шли в церковь, впереди него попарно, прыгая и толкая друг друга… Любил старец впоследствии часто рассказывать про этих детей. Раз спрашивает одного: “А скажи-ка, на кого похож Бог?” И тот отвечает: “На моего батю – в белой рубахе, подпоясанный красным поясом и с кнутом в руках”. И старец поправлял их детские понятия».

Ни одного дня дети не оставляли своего учителя. Вместе с Васей шли в церковь, впереди него попарно

Так говорится о его жизни в Саратовской губернии, где родился Василий Харитонов, будущий иеросхимонах Феодосий.

Если цель человека чиста, угодна Богу, то Господь, несмотря на кажущуюся некоторым, быть может, фантастичность цели, устраивает и внешние обстоятельства жизни таким образом, что они позволяют этому человеку достигнуть желаемого. Не всегда, правда, путь к цели выстлан розовыми лепестками. Вася Харитонов из саратовской крестьянской семьи – и вдруг на Афон, да еще иеросхимонах, защищающий церковное Предание? А почему бы и нет? – говорит Бог, устраивая жизнь Васи Харитонова лучшим для него образом и приближая Васю к любимому Афону. Точнее, уже не Васю, конечно, – инока Феофана: получив, судя по всему, не без труда, родительское разрешение, сын мельника избирает иноческий путь.

Несколько лет он учился в Саратовском духовном училище, потом в Вологодской духовной семинарии, затем в Казанской духовной академии. В Казани же он и принял постриг с именем Феофан – в честь преподобного Феофана Сигрианского и из почтения к епископу Феофану, затворнику Вышенскому, одному из своих любимых духовных писателей. Сразу же инок Феофан был назначен надзирателем в Симферопольскую семинарию, а через некоторое время вернулся в знакомую ему Вологодскую семинарию, но уже на должность инспектора, которую исполнял в течение пяти лет до своего отъезда на Святую Гору – с 1896 по 1901 год.

Не убежавший от Церкви…

С уверенностью можно сказать, что административные должности тяготили инока Феофана: не в них он видел исполнение своего монашеского призвания. Да и сами духовные учебные заведения того времени (только ли того времени?), судя по воспоминаниям, названию своему не очень соответствовали, что не могло не мучить людей, искренне стремившихся именно к жизни по духу. Доказательством могут служить, например, воспоминания, записки современников.

 

Так, архиепископ Никон (Рождественский), бывший в то время на Вологодской кафедре, пишет в своем дневнике:

«Год 1910. Питомцы Церкви бегут от Церкви! В России имеется 56 духовных семинарий для приготовления пастырей, а епископы озабочены недостатком кандидатов священства. Семинарии выпускают кандидатов для высших учебных заведений, акцизных чиновников, даже ветеринаров, а во священники в некоторых епархиях из их питомцев едва ли идет один из десяти… Не я один опасаюсь – от многих епископов слышал я тревожное опасение, как бы не опустили из виду самого главного – чтобы семинарии прежде всего давали нам достойных кандидатов священства. Не тревожное ли, в самом деле, явление: на Церковь Божию надвигаются со всех сторон полчища врагов, а ее духовные силы падают, ее пастыри понижаются в своем образовательном цензе, и, что особенно тревожно, в них гаснет та благодатная искорка ревности о служении спасению ближнего, которой одной и жива Церковь Божия…»

И это пишется не где-нибудь, а на земле Северной Фиваиды, прославившейся подвигами сотен и сотен преподобных разных веков. Заметьте: «Питомцы Церкви бегут от Церкви».

Митрополит Вениамин (Федченков) писал о семинариях того времени:

«В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в Церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства. Школы стали сословными. Но ученики их по окончании семинарии в огромном количестве уходили по разным мирским дорогам: в университеты, в разные институты, в учителя, в чиновники, – и только 10–15 процентов шли в пастыри. И конечно, таким семинаристам не очень нравились многие духовные порядки, а если они и терпели их, то по нужде, чтобы получить права. И нам, начальникам, становилось все труднее и труднее держать дисциплину, а еще более – религиозный дух. Приходилось мириться, смотреть сквозь пальцы, страдать за них и о них».

Еще одно скорбное свидетельство из тысяч:

«Иногда, обычно под праздники, семинаристы развлекались в спальне. Таких кощунственных песнопений я после семинарии нигде не слыхивал. Мне, непривычному к такому пению, казалось диким и возмутительным то, что я видел и слышал. Но бурсацкое ухо ко всему этому было привычно. Здесь закатывались прекрасно исполняемые “молебны” в честь “Сергия Каменноостровского, чудотворца” или сквернословный акафист в честь “святых монашенок” и т.п. Это были, по-видимому, “родимые пятна” бурсацких нравов: они, как тяжелая наследственность, переползали из поколения в поколение, стали неискоренимой традицией», – пишет Евгений Петрович Смелов, учившийся в Санкт-Петербургской духовной семинарии в 1918 году в числе студентов последнего выпуска, служивший потом в историческом отделе Главного штаба ВМФ, капитан второго ранга.

…но бежавший от внутреннего ада

Бунты, забастовки, беспорядки, покушения на убийство, кощунства, взрывы в духовных учебных заведениях империи – обычное явление начала ХХ века. После 1917 года все бунты прекратились, как прекратили свое существование и сами духовные учебные заведения. «Революция вышла из семинарии», – говорил преподобный Варсонофий Оптинский, показывая, что духовно, увы, мы были готовы к страшным изменениям в России и что внешний ужас, воцарившийся в стране в 1917 году, был лишь следствием внутреннего ада.

Человек, для которого Христос и Церковь – сама жизнь, не мог спокойно смотреть на падение нравов в семинариях

Мог ли инок Феофан, человек, для которого Христос, Церковь – не дежурная ступенька по карьерной лестнице, а сама жизнь, спокойно смотреть на падение нравов в среде православных христиан? Инспектор Вологодской духовной семинарии вынужден разбираться с кражами, кощунствами, драками, что устраивают те, кто вообще-то призван стать пастырями. Можно поискать другую, попроситься туда, но везде – по всей России – одно и то же.

 

Совсем оставить духовные учебные заведения неравнодушного инока побудил следующий случай. После ужина в общежитии семинаристов ученик по фамилии Славин, обладавший значительной физической силой, набросился на дежурного и, повалив его, стал душить. Только при помощи нескольких человек – учеников и служителей – удалось вырвать дежурного из железной хватки покушавшегося. Сам дежурный был уже без сознания. Вот это, думается, и был последний штрих, последняя черта, после которой отец Феофан понял: духовности в «духовных» учебных заведениях того времени мало, а если и есть, то не того духа эта духовность, как показала практика следующих десятилетий, о чем и говорил преподобный Варсонофий Оптинский. Мог ли не мучиться искренний священник, настоящий Христов пастырь, наблюдая постоянное отступничество от Христа своих пасомых?

Однажды мне сказал житель далекого скита, иеромонах, тоже бывший какое-то время инспектором одного из духовных училищ, но уже в наше время:

«Студенты-семинаристы четко делились на три группы: служители, ремесленники и наемники. Служители – искренние, горячие сердцем ребята, готовые и хотящие быть с Богом. Один взгляд в их глаза радовал, утешал. Пусть даже успеваемость у некоторых хромала, но ты видел их веру, любовь ко Христу. Ремесленники – ну, дай им Бог хоть начать приближаться к первым. Наемники – самое страшное. Они и не скрывали, что училище, семинария, академия, сан, возможное монашество – лишь средство “делать деньги и стать уважаемым человеком”. Каково сейчас соотношение этих трех групп в наших учебных заведениях, я не знаю, но уже тогда оно вызывало тревогу. Допускаю, что если будет достигнута критическая масса представителей второй и особенно третьей группы, нас ждут очередные потрясения, и я не уверен, что в этот раз Россия их выдержит. В общем, я рад и благодарен Господу, что живу в скиту».

Где Небо стало ближе

 

Вероятно, те же чувства испытывал и отец Феофан (Харитонов) веком ранее. Но даже трагедии, потрясения – что общественные, что личные – Бог использует ко благу человека, честно Его ищущего. После печального случая в Вологодской семинарии в 1901 году отец Феофан и получил возможность переселиться на Святую Гору, где Небо ему, вероятно, было ближе. Уже оттуда, с Афона, приняв схиму с именем Феодосий, он писал письма в защиту привычного церковного календаря, стремясь помочь Церкви избавиться от разделений и расколов; оттуда он полемизировал с «имяславцами»; оттуда же позднее писал вразумления христианам, оступившимся после прихода большевиков к власти в России.

Большевиков у власти, слава Богу, сейчас нет. Но знакомство с жизнью, письмами и наставлениями старца Феодосия Карульского, думается, оказалось бы полезным. Времена уж очень схожи.