1. Мы ознакомились с достаточной полнотой с идейными построениями Гоголя, как они развивались у него во второй период его жизни. Нечего и говорить, что у него не было "стройного миросозерцания", которое находил у Гоголя Мочульский: у Гоголя было несколько центральных идей, но они не сложились у него в цельное и законченное миросозерцание – и не потому, что у Гоголя не хватило необходимой мыслительной силы, а потому, что проблематика, которой он был занят, была сложнее, чем это казалось ему, чем это кажется многим и ныне.
Гениальной была самая тема, которой был занят Гоголь, тема о христианских путях жизненного и культурного творчества. Гениальность Гоголя состояла в том, что он поднял борьбу против того утвердившегося на Западе и распространившегося уже в России секуляризма, который составляет главную болезнь современности.
Можно поставить этой болезни такой диагноз: европейская культура жива и творчески сильна теми благовестиями, какие миру принес Христос, она только ими и одушевляется, но осуществить их она стремится своими путями, мимо и вне Церкви. Что секуляризм явился на Западе неизбежным следствием односторонности средневековой церковности, это, конечно, бесспорно, но Россия жива н держалась духом Православия, которому чуждо все то, что привело на Западе к разрыву между Церковью и культурой. Однако Россия пока еще не раскрыла в полноте всего того, к чему зовет и что дает жизни Православие; весь XIX век в России шел как раз под знаком уяснения и раскрытия того, что дает нам для жизни и культуры Православие.
На этом пути трудились одновременно с Гоголем Хомяков, Киреевский; позднее сюда принесли свои откровения Ап. Григорьев, Достоевский, Лев Толстой, Влад. Соловьев, Розанов, Мережковский, Тернавцев, Бердяев, Франк, Булгаков, Вышеславцев, И.А. Ильин – т.е. почти все русские крупные мыслители XIX и начала XX вв.
Гоголю принадлежит в этой незаконченной работе русского духа почетное место зачинателя всего этого течения. Я не забываю о Сперанском, у которого уже были в этом направлении свои построения, ни о Чаадаеве, который горел, можно сказать, идеей христианизации культуры. Но Гоголь, смело и не боясь осуждения, поднял вопрос о путях культурного и идейного творчества в духе Церкви – и в этом его незабываемая заслуга, его действительная гениальность.
Анализируя миросозерцание Гоголя, как его можно реконструировать из книги "Выбранные места...", из его писем, мы должны прежде всего иметь в виду, что Гоголь был и все время оставался романтиком несмотря на то, что по типу своего художественного дарования он, как никто другой, чувствовал русскую действительность, несмотря и на то, что в своей религиозной жизни он тоже искал трезвости, освобождающей от романтических мечтаний и грез.
Но как раз сочетание романтической установки духа с трезвым и острым реализмом в изображении русской жизни, так же, как и сочетание романтической установки в религиозных исканиях с трезвым приближением к Высшей Реальности, и образует своеобразие творчества Гоголя как художника и как мыслителя.
2. Идейные искания Гоголя, идейные вопросы его привели его к тому духовному перелому, который сделал Гоголя зачинателем наиболее сложных и трудных исканий почти всех русских мыслителей. Этот духовный перелом диалектически был определен именно его идейными исканиями (как впоследствии у Толстого) – вот почему нельзя изучать художественное творчество Гоголя вне связи с его идейными построениями.
Как мы видели, первый период в идейной жизни Гоголя тесно связан с немецкой романтикой, от которой Гоголь взял основные идеи того эстетического мировоззрения, которое доминировало в первую эпоху его жизни.
Но Гоголь уже в "Ганце Кюхельгартене" отчетливо осознавал, как мы видели, существенную внеморальность эстетических движений в человеческой душе и этим, собственно, положил начало в русской мысли критике эстетического гуманизма, который от немецких мыслителей перешел в Россию еще в XVIII в. и нашел в ней благоприятную почву для своего развития. Русское шиллерианство, которое длилось затем в течение всего XIX в., всегда крепко держалось за эстетический гуманизм, разрыв с которым все же был неизбежен при развитии религиозного мировоззрения. Гоголю принадлежит заслуга как раз в том, что в его произведениях (петербургского периода) все резче, все определеннее выдвигалась неприемлемость эстетического гуманизма.
Этим расчищалась идейная перспектива для более глубокого понимания эстетической жизни и эстетического творчества, а с другой стороны, определеннее выдвигалась проблема того, как связать и внутренне объединить эстетические и моральные запросы, т.е. проблема их обоснования и единства через религиозную сферу.
Критика эстетического гуманизма у Гоголя положила начало тому творческому движению русской мысли, которое способствовало освобождению эстетической сферы от неверного ее развития.
Но эта критика не устранила той эстетической антропологии, которую Гоголь перенял от немецкой романтики: высокая оценка динамизма, присущего эстетическим переживаниям, оставалась у Гоголя до конца его дней.
Все учение о "девственных силах" души (отзвук фихтеянского учения о человеке) и учение о том, что всякая душа – даже у "не-поэтов' – не может противиться той "стремящей силе", тому лирическому подъему, который вспыхивает в душе при созерцании красоты, – эти учения легли в основу и религиозно романтической мечты Гоголя о преображении человеческой души.
Весь план поэмы "Мертвых душ" был построен на том, чтобы преодолеть всякие страсти, в частности, обольщение богатством (как основную болезнь людей), с помощью того вдохновения, какое создается через приобщение к красоте, к "праведному хозяйству". Это есть как бы предварение того современного учения о "сублимации", которое должно положить в основу нравственной жизни, т.е. о возведении "недолжного" обольщения богатством в поклонение красоте и правде. Это "возведение", эта сублимация и есть преодоление того склада души, который лежит в основе всякой неправды и мерзости в жизни.
Эстетические воззрения Гоголя являются чрезвычайным вкладом в историю русской эстетики и в анализе эстетических движений в человеческой душе, и в раскрытии существенной внеморальности этих движений, и, наконец, в его взглядах на соотношение искусства и духовной жизни.
Не менее важна и ценна эстетическая критика новой культуры; помимо художественного развенчания всякой пошлости и гениального умения выставить неприемлемость пошлости, Гоголь высказал много глубоких, не утративших доныне своей силы идей, – соображений о том эстетическом падении, которое характеризует и искусство, и жизнь нового времени. Его утверждения, что "мы имеем чудный дар делать все ничтожным", его едкие замечания о "непонятной" власти моды в современной культуре среди других его замечаний поражают своей глубиной и правдой.
Упомянем, наконец, об эстетической утопии, распад которой имел такое огромное влияние в духовном переломе у Гоголя. Как мы отмечали, эта эстетическая утопия была связана с моральными исканиями Гоголя; неосуществимость этих моральных замыслов через художественное творчество открыла Гоголю глаза на то, где и в чем надо искать подлинной точки опоры для преображения жизни и людей.
Та глубокая серьезность (иногда даже ограничивавшая внутреннюю свободу в Гоголе), с какой ставил Гоголь вопрос о религиозном преображении жизни и людей, сообщает исканиям Гоголя смелость и решительность в его разрыве с секулярной системой культуры.
3. В этом же направлении шла в мысли Гоголя общая критика культуры и его настойчивая мысль о возвращении Церкви того места в системе культуры, какое она имела в раннем христианстве. От эстетической критики культуры Гоголь переходит к критике всей секулярной системы, отрывающей творчество от связи с Церковью.
Вся новейшая "гражданственность", т.е. вся современная цивилизация, связана через свое внедрение в жизнь и творчество людей с тем, что Церковь ныне не определяет путей их так, как это вытекает из Христова учения. Гоголь глубоко чувствовал "всемирность" Христова учения, возможность приложения его ко всем темам жизни, и именно это чувство правды христианства и ценности его для всех форм жизни резко отделяло Гоголя от современности, которая отодвинула Церковь вглубь и не хочет ее благодатной помощи. Здесь Гоголь является пророком православной культуры, предтечей всех тех духовных течений русской жизни, которые ищут действительного, а не символического, не номинального торжества Православия.
Если Гоголь не сумел развить этих идей во всей соответственной глубине и полноте, то все же он открыл путь для раскрытия и осмысления тех заветных чаяний о "православной культуре", которыми жива доныне русская религиозная философская мысль. Значение всего духовного наследия Гоголя в этом отношении исключительно велико: он первый со всей смелостью выступил как проповедник связывания творчества и жизни с Церковью.
Не менее, если не более, важно то, что Гоголь решительно и без всякой двусмысленности выдвинул тот кардинальный принцип христианства, что всякое преображение жизни должно начинаться и исходить от преображения личности.
Христианство не может войти в жизнь извне, через внешние реформы жизни – оно может преображать жизнь лишь через отдельных людей. Гоголь до конца жизни верил в духовную мощь в каждом человеке; если эта духовная мощь подавлена, отодвинута жизнью, самими людьми, то все же она остается в душе как потенциальная основа всякого преображения людей.
В этом смысле Гоголь по-своему, на свой лад, пролагает путь для христианского персонализма. Гоголь верил в людей, верил в их духовную отзывчивость, в их способность оторваться от всего прежнего для жизни в Боге. Он искал путей к тому, чтобы появился "новый человек"; Гоголь жил идеалом "прекрасного человека" – и здесь сказано кратко то самое, что позднее с такой глубиной развивал Достоевский.
Любимым словом Гоголя при анализе жизни было слово "применитель": все дело, по Гоголю, именно в отдельном человеке. Оттого Гоголь был так равнодушен к вопросам о внешних реформах. Те самые социально-романтические мечты, которые с такой силой сказались в устремлении повсюду в XIX в. к социализму, Гоголь развивал по-иному, в пределах status quo, но мечта была та же; здесь огромное значение принадлежало его постоянной мысли, что каждый человек на своем месте может быть проводником правды Христовой.
Это определяло конкретность его мысли, его веру в возможность христианизации жизни. Мысль "об общем деле" у Гоголя была мыслью о решительном повороте жизни в сторону Христовой правды – не на путях внешней революции, а на путях крутого, но подлинно религиозного перелома в каждой отдельной душе.
4. С гениальной чуткостью Гоголь ставил в центре всех своих идейных исканий проблему "праведного хозяйствования . Тип "неправедного хозяйствования" много раз изображался Гоголем: Плюшкин, запустивший все хозяйство и впавший в мелочную скупость; Чичиков, всю жизнь шедший "кривыми" путями, потому что не верил в силу "прямых путей"; сентиментальный Манилов, которого водил за нос его приказчик; жестковатый, хотя и заботливый Собакевич; наконец, Хлобуев, промотавший все, что у него было, и оказавшийся в невылазных долгах, – все эти, как другие типы помещиков, изображенных Гоголем, даже не ищут "праведного хозяйствования".
Эту чуждость хозяйственной активности началам высшей правды Гоголь ощущал, как наиболее роковую сторону современности; в свой религиозный период, период мечтаний о преображении жизни, Гоголь построил свою новую утопию, чтобы подчеркнуть возможность "праведного хозяйствования". Гоголь здесь подошел, бесспорно, к самому трудному и самому ответственному пункту в теме о религиозном обновлении мира – и отсюда его настойчивая мысль о возможности осуществления правды Божией уже немедленно, в пределах социального status quo.
Гоголь оставлял совершенно в стороне вопрос о реформе самого социального строя, да и не верил в то, что обновление и преображение жизни может быть осуществлено извне, внешними реформами.
Для него центр тяжести и здесь лежал в личности, в индивидуальном следовании правде. А в образе Констанжогло он хотел показать всю реализуемость и всю социальную ценность "праведного хозяйствования". Это была утопия – сам же Гоголь рядом с Костанжогло рисует других помещиков, которым не только чужда "праведная" установка Костанжогло, но которые вообще отвергают самую задачу "служения" Богу через хозяйствование.
Существенно, однако, в утопии Гоголя не техника жизни и работы, которую мы находим у Костанжогло, а его общий взгляд на обязанности помещика, хлебопашца. Хлебопашество не "выгоднее, а законнее", утверждает Костанжогло.
Идея служения Богу через правильное и разумное хозяйствование и есть самая суть утопии Гоголя, который все чаще и чаще под конец жизни развивал мысль, что все люди – "поденщики" у Бога.
В сущности, это есть линия религиозно-социальной мысли в отнесении к Богу всего процесса хозяйствования. Если все люди "поденщики", то нет никакой "собственности", (ибо все принадлежит Богу), нет и не должно быть места для утилитарного или эпикурейского подхода к хозяйствованию. Позже Вл. Соловьев в своей книге "Оправдание добра" в главах, посвященных экономической теме, еще позже о. С. Булгаков в своей замечательной книге "Философия хозяйства", отчасти H.Ф. Федоров в своих построениях об установлении "братских" отношений именно в сфере хозяйствования продолжали тему Гоголя.
А все разнообразные формы социализма, как утопического, так и революционного, в центре своих построений ставят тоже, хотя и по своему, вопрос о "праведном" хозяйствовании.
5. Темы Гоголя, образующие основу его миросозерцательных построений, гениальны, и наибольшую ценность представляет здесь его настойчивая попытка вернуть Церкви руководящее значение в "обновлении жизни".
Гоголь строит свое "богословие культуры", вскрывая религиозную центральность и религиозный смысл культуры и прежде всего "праведного" хозяйствования. Но в Церкви не только источник благодатных сил, необходимых для правильного хозяйствования, в ней и "простор разуму.
Гоголь боролся за оцерковление культуры, за преодоление системы секуляризма – и в этом незабываемое значение его в истории русских духовных исканий.
Очень существенно при этом, что Гоголь, подобно почти всем русским мыслителям, до конца жизни верил в "святыню красоты", употребляя выражение Пушкина. Он боролся против всякого ограничения искусства, а в то же время стоял за подчинение искусства высшим задачам жизни.
Гоголь до конца дней верил в духовную ценность эстетической отзывчивости; если он вооружался против тенденции современного ему искусства ввиду его оскудения и измельчания, то подлинное и высокое искусство в его глазах имело неоценимое значение в развитии истинной духовной жизни.
Заканчивая изучение мыслительной работы Гоголя в разные периоды его жизни, мы должны еще раз подчеркнуть, что Гоголь всегда жил напряженной и глубокой идейной жизнью. Переход к религиозному миросозерцанию был поворотом идейным, а не сентиментальным.
В самой серьезности, с какой Гоголь развивал свое религиозное миросозерцание, сказалась и сила пережитого им поворота к религиозной жизни, и живое ощущение высшей правды христианства. Гоголь прежде всего для самого себя вступил на путь религиозной жизни, а раз вступив на этот путь, он стремился – смело и честно – раскрыть и другим правду и силу религиозного понимания жизни – и для личной, и для исторической жизни.
Было бы неверно искать у Гоголя "'стройного миросозерцания", но тем значительнее все то, что он переживал.
Он остается доныне "учителем жизни" не в итогах и формулах его исканий, а в самом обращении к Богу, к Христовой правде. Со смелостью гения, с глубокой убежденностью в истинности Христова учения Гоголь отдавался "общему делу", к которому призван каждый человек.
В этом ценность всего духовного наследия Гоголя, в этом правда и незабываемость его жизненного подвига.
Если его опыт изложения нового понимания жизни во многом был лишь черновым наброском, если в его горячей торопливости призвать русских людей к религиозному обновлению он часто допускал неподходящие слова, выражался порой неумело, неуклюже и даже грубо, то все это тонет в самом замысле его, в его искренних и глубоких исканиях.
Источник: Зеньковский Василий, профессор-протоиерей. Гоголь. – М., Изд. Р.И.Ф. Школа «Слово», 1997.