Ювелир от хирургии

Визитная карточка

 

Сегодня академик РАН Сергей Готье — одним из самых ярких и авторитетных в мире российских хирургов-трансплантологов.

 

В 1971 году он окончил Медицинский институт им. Сеченова. Еще во время учебы в аспирантуре стал учеником знаменитого хирурга Бориса Петровского, который тогда был директором НИИ клинической и экспериментальной хирургии. Первым в стране начал заниматься вопросами трансплантации печени, стажировался в клиниках Испании и США, стал одним из организаторов и основных исполнителей первой в России трансплантации печени (1990 год).

 

Единственный в России хирург, который проводит родственную трансплантацию печени. Автор оригинальных запатентованных методик, признанных во всем мире. Результаты трансплантации печени, выполняемой академиком Готье, соответствуют наиболее успешным зарубежным программам, а в области родственной трансплантации даже превосходят зарубежные. В феврале 2002-го он стал первым в России хирургом, который одномоментно пересадил печень и почки. В 2001 и 2004 годах получил премию "Призвание" как лучший врач России.

 

Под руководством академика Готье стало развиваться новое для России клиническое направление — трансплантация почки у детей раннего возраста, а также возобновлена программа родственной трансплантации почки. С октября 2002-го С. Готье впервые в России начал лечить диабет 1-го типа хирургическим путем, пересаживая фрагменты поджелудочной железы.

 

Усилиями С. Готье и возглавляемого им коллектива на базе Российского научного центра хирургии РАМН организован и функционирует единственный в РФ трансплантационный центр им. В. Шумакова. Создал школу специалистов-трансплантологов. Автор свыше 700 научных работ, 30 книг. Член Совета Европейского общества трансплантологов, член международной группы хранителей Стамбульской декларации.

 

— Сергей Владимирович, перед Новым годом общественность бурно включилась в дискуссию в связи с законодательной инициативой, согласно которой каждый гражданин России должен будет при жизни высказаться: согласен ли он посмертно отдать свои органы для пересадки или нет. Вы как специалист что можете сказать об этой инициативе?

 

— Подобные инициативы, на мой взгляд, не очень серьезны. Представьте, что лично вам нужно будет специально идти в полицию или поликлинику, чтобы поставить штамп о согласии или несогласии на посмертное донорство. Я вот, например, не пойду — элементарно некогда. К тому же на данный момент у нас в стране уже есть презумпция согласия (сегодня органы умершего могут быть изъяты, если на момент смерти не было известно о несогласии человека на посмертное донорство.— "О"), и лично я согласен на посмертное донорство. А заявить о своей позиции должен тот, кто не согласен.

 

— Насколько в принципе наше общество готово обсуждать столь непростые с этической точки зрения вопросы? Согласитесь, одно дело, когда вопросы медицинского законодательства обсуждают специалисты, другое — когда дискуссию о трансплантологии выносят на публику и говорят: отныне каждый сам решает судьбу своих органов. Россия готова к таким дискуссиям?

 

— Я считаю, что вопросы донорства и трансплантации обсуждать необходимо, и хорошо, что наше общество постепенно становится участником таких обсуждений. Не случайно органное донорство и трансплантация во всех развитых странах считаются эффективным способом сохранения нации.

 

— Авторы нового проекта главным аргументом за принятие называют "прозрачность" новой системы: она, мол, исключает злоупотребления, которых так боятся россияне в столь чувствительной сфере. Как вы думаете, сработает?

 

— Пока законопроект не вынесен на обсуждение — говорить не о чем.

 

— А как выглядит подобное законодательство в других странах?

 

— В разных странах по-разному. Например, в США все построено на так называемом испрошенном согласии — при получении водительского удостоверения или какого-либо другого документа делается пометка, что человек разрешает использовать свои органы для трансплантации после своей кончины.

 

Европа же шла другим путем. Она более консервативная, сдержанная и религиозная. Но именно католицизм, как это ни странно, сыграл огромную роль в развитии трансплантологии. Представьте: в Испании с населением всего 46 млн человек (подавляющая часть которых — католики) именно Церковь встала на сторону медицины и провозгласила, можно сказать, со всех амвонов, что посмертное донорство — долг каждого христианина. Начиная с 1980-х там была введена государственная просветительская программа, которая на разных уровнях рассказывала о том, почему необходимо развивать работы по пересадке органов.

 

Тогда, кстати, в Испании действовала презумпция несогласия. Это значило, что с родственниками умершего обязательно разговаривали врачи, и за все время, что существовала такая практика, в Испании крайне редко фиксировались отказы. Могу засвидетельствовать: в 1989 году я стажировался в Мадриде и был свидетелем ситуации, когда у начальника полиции погиб 17-летний сын — разбился на мотоцикле. Казалось бы, высокая должность — начальник полиции, потерял сына — ну как тут без исключений?.. Тем не менее органы были изъяты и отданы медикам без вопросов.

 

Резонанс был большой, и именно после этого презумпция согласия в Испании была введена законодательно. А если кто-то против — тот должен сообщить о своей позиции. В Испании сегодня очень строгий порядок исполнения всех правил по сохранению национального донорского ресурса. И прокуратура здесь задает вопрос: "Почему умерший не был расценен как потенциальный донор, почему потеряны органы?", а не: "Почему органы были изъяты?"

 

— Сегодня именно Испания лидирует в трансплантологии — в этой стране пересаживают органы чаще, чем во многих других. Это и есть результат законодательства и просветительства?

 

— Пожалуй, да. В России на сегодня в среднем 3 посмертных донора на миллион жителей в год. В Испании — 34-37. В Австрии — 30. Во Франции, где тоже действует презумпция согласия, показатель пониже — порядка 25. Такой же и в Италии, в которой, к слову, всплеск донорской активности произошел много позже — в 1990-е.

 

А вот в странах, где действует принцип испрошенного согласия, в целом случаев посмертного донорства традиционно меньше: например, в Германии — около 10.

 

— По этой статистике получается, что именно презумпция согласия работает более эффективно с точки зрения интересов национального здравоохранения. Но у нас в стране по факту существует еще и "презумпция незнания" — многие просто понятия не имеют, что они — доноры.

 

— Часто — причем именно по незнанию — презумпцию согласия трактуют как некий способ принуждения к донорству. Это не так. Презумпция согласия — наиболее гуманный способ помочь человеку не сделать ошибку. Представьте ситуацию: у человека горе, у него умер кто-то близкий и вдруг ему в это время задают вопрос, можно ли у ушедшего взять органы. Человеку в такой момент не до страданий ближнего, он сам страдает и поэтому говорит "нет". И обрекает тем самым на смерть еще пять человек, которые ждут донорских органов. Так что презумпция согласия — это такой расчет на то, что человек не сволочь, а приличный человек. Просто ему некогда об этом подумать.

 

— А если он подумал еще до смерти и принял принципиальное решение о том, что не хочет быть донором?

 

— Он имеет на это право. В мире существуют так называемые регистры отказа. У нас тоже планируется введение подобного регистра. При этом будет создан и единый регистр доноров, единый лист ожидания и так далее. Другое дело, что подобные документы с юридической точки зрения составить очень сложно, поэтому пока все это остается на уровне проекта.

 

— Тем не менее пока у нас по-прежнему негативное отношение к трансплантации. Согласны?

 

— Не к трансплантации, а к посмертному донорству. Понимаете, вопросами донорства нужно заниматься — вести разъяснительную работу среди населения, объяснять, что это один из современных методов лечения. Так и поступали в той же Испании или в той же ЮАР, где провели первую пересадку сердца. А у нас после первой трансплантации почки Борисом Петровским в 1965 году этим долго не занимались.

 

Сегодня мы освоили все новые технологии. Но трансплантология — это ведь не только технологии. Это еще и отношение общества, определенная культура помощи ближнему, а также традиции, с которыми иной раз ничего поделать нельзя. Например, в Японии, как и в ряде других стран Юго-Восточной Азии, наблюдается парадокс: медики располагают всеми достижениями науки, медицины, промышленности и наукоемких технологий. По большому счету, именно они должны бы быть первыми в трансплантологии, но у них нет реальной возможности получить орган. Посмертных изъятий в Японии крайне мало — такова традиция, менталитет. В итоге практически вся Япония обречена на родственную трансплантацию почек и части печени от прижизненных доноров.

 

— Это, как я понимаю, и создает почву для того, что называют трансплантационным туризмом?

 

— Да. Есть страны — Индия, Китай, Пакистан,— которые проводят очень агрессивную политику по привлечению соответствующей клиентуры. Разумеется, мы не можем ограничивать передвижения человека, он может выехать, куда захочет, и сделать, что захочет...

 

— А такое коммерческое донорство допустимо в принципе?

 

— Конечно, нет. Россия относится к цивилизованным странам и поддерживает все конвенции в области трансплантологии, в том числе Стамбульскую декларацию (документ международного профессионального сообщества.— "О"), которая говорит о недопустимости трансплантационного туризма. Донорский орган — это национальное достояние. Уезжая за границу с целью получить там, скажем, донорскую почку, человек наносит ущерб донорскому ресурсу того государства, в которое он едет. Понимаете, в каждой стране есть свой лист ожидания тех или иных органов. И любое государство обязательно оценивает собственный донорский ресурс. Мы тоже потихоньку движемся к этому.

 

— Возвращаясь к нашим, российским, реалиям, какие положительные изменения в вашей области медицины вы могли бы отметить? Что-то в последнее время изменилось в лучшую сторону?

 

— Академик Валерий Шумаков в свое время много сделал, чтобы в Москве появился центр органного донорства. Но системы все равно не было, пока в 2012 году в Москве не издали приказ о систематизации и повышении качества трансплантационной помощи. Я с восхищением отношусь к деятельности московского Департамента здравоохранения. Именно ему удалось создать необходимую систему, работающую (может, и не в полном объеме) на "испанском" принципе. Сейчас в каждой больнице есть координатор, который поддерживает связь с учреждениями, которые занимаются трансплантацией. Благодаря этому процесс пошел, и уже в 2016 году на территории Москвы частота донорских изъятий составила 15 случаев на миллион. То есть все можно сделать, если захотеть.

 

— Во сколько сегодня в России обходится пересадка органа? Входит ли она в ОМС?

 

— Трансплантация финансируется в рамках высокотехнологичной медицинской помощи и стоит от 1 до 1,5 млн рублей. В основном мы укладываемся в эту сумму. Но помимо операции сюда же надо прибавить расходы на лечение, реабилитацию, пожизненное обеспечение препаратами со стороны государства. Самым дорогостоящим оказывается первый год после операции, когда ведется тщательное наблюдение за пациентом и когда осложнения наиболее вероятны.

 

— Немалые деньги! Возможно, в этом и причина того, что в регионах слабо развита трансплантация?

 

— Ну вот, например, в Татарстане и великолепная медицина, и грамотные врачи, и деньги есть, а частота донорских изъятий меньше одного случая на миллион населения. Причем это не связано с религиозным фактором.

 

— Тогда в чем же причина?

 

— Все зависит от организационных факторов и, я бы сказал, от политической воли на уровне регионов. Каждый руководитель региона должен обеспечить свое население не только теплом, жильем, транспортом, дорогами, но и возможностью получить при необходимости такую элементарную медицинскую помощь, как пересадка почки. Это не бог весть какая технология! Диализ (процедура очистки крови, которую вынуждены в течение всей жизни проходить люди с болезнями почек.— "О") обойдется гораздо дороже. Конечно, диализные центры тоже нужно строить. Но строительство центров без развития трансплантологии — это "нецелевое расходование средств", изматывание экономики. Однозначно доказано, что пять лет жизни пациента с пересаженной почкой намного дешевле, чем пять лет на диализе. И качество его жизни намного лучше. Но у нас сегодня только 28 регионов имеют возможность сделать трансплантацию почки.

 

— То есть, по-вашему, такие центры нужно открыть в каждом регионе?

 

— Нужно, а главное — возможно. Да, трансплантацию сердца нужно делать в крупном центре, но ехать за пересадкой почки в Москву, скитаться по съемным квартирам, жить на диализе... Это ужасно! Нельзя подвергать людей таким испытаниям!

 

Обратите внимание: в Москве ежегодно проводится более 400 трансплантаций почки — для граждан со всей России.

 

Еще раз повторю: необходимо развивать донорство. В прошедшем году только у нас в центре мы сделали 160 трансплантаций сердца. Это невероятная цифра, но возможна она только благодаря тому, что в Москве развито донорство. Если бы его не было, мы делали бы по 10-15 трансплантаций сердца.

 

— Сейчас в трансплантологии появляются все новые прорывные технологии. В Германии собираются использовать роботов для этих операций...

 

— С помощью робота можно и блоху подковать, но это прорыв не в науке, а в методике. По большому счету от этого ничего не изменится. Трансплантация зависит не от того, каким образом будет пришит орган — руками или роботом, она зависит от развития донорства. Вот в этом направлении человечество прошло большой путь.

 

— Какие органы нельзя пересадить?

 

— Пересадить можно все. Важно понимать — нужно ли. Пересадка органов делается тогда, когда без нее жить невозможно. Если жизнь без пересадки возможна, лучше ее не делать.

 

— Итальянский нейрохирург Серджо Канаверо собирался в конце декабря 2017-го пересадить голову живому человеку. С точки зрения специалиста, это фантастика или реальность?

 

— С точки зрения специалиста, правильнее было бы все же говорить о пересадке тела донора, а не головы. Но технически это сделать можно — просто надо все тщательно пришить. Помимо этого существует методика глубокого охлаждения организма для сохранения мозга во время операции. Так что и в случае с пересадкой туловища такой протокол разработать вполне возможно. Основная проблема — воссоздание нервной регуляции в спинном мозге. Вот с этим большие сложности. Потому что есть риск, что в результате пересадки человек останется с работающей головой, но при этом он не сможет двигать конечностями и самостоятельно дышать. Серджо Канаверо предлагает нервные окончания склеивать. Если ему это удастся, это будет большой шаг вперед, настоящая сенсация.

 

Беседовала Елена Бабичева

Источник kommersant.ru