«Прожито» постепенно превращается в народный электронный архив»

— Миша, расскажите, как появилась идея проекта «Прожито».

— В процессе написания моей научной работы про советский политический анекдот мне довольно много приходилось работать с дневниками, потому что анекдоты часто записывают там. И я дневники очень полюбил. Тогда же я ощутил необходимость поискового инструмента специально для историков, чтобы искать ключевые слова по хорошо датированным текстам. Так, на стыке моего профессионального интереса и моей любви к дневникам как жанру литературы появилась идея этого проекта. Ко мне присоединились несколько друзей: историк Илья Венявкин, программист Иван Драпкин. В итоге мы сделали что-то несравненно большее. Сейчас «Прожито» — уже не просто поисковый инструмент. Он постепенно становится народным электронным архивом. Потому что мы превратились в сообщество, которое вводит в научный оборот много текстов из дневников. И любой желающий может к нам присоединиться — как в качестве автора или наследника рукописи, так и в роли волонтера.

— И как много человек у вас в команде?

— В постоянной команде — шестеро, это редакторы, те, кто осуществляют информационное сопровождение проекта, наши собственные научные исследования в области лингвистики. Команда занимается координацией большого количества волонтеров. Несколько дней назад я внес в нашу таблицу координаты пятисотого волонтера. Но это не значит, что все они работают постоянно, потому что кто-то приходит на время, кто-то уходит, а потом возвращается. Сегодня у нас в работе около 150 дневников.

— Как вы находите дневники?

— Во-первых, это уже опубликованные дневники, они нам тоже в высшей степени интересны. Во-вторых, те, с которыми никто еще не работал. С опубликованными дела обстоят так: мы просмотрели интернет, изучили все каталоги библиотек, доступные нам, у нас уже есть библиография порядка двух тысяч опубликованных дневников. Половину из них мы нашли в электронном виде, половину выпросили у публикаторов, издателей, сами отсканировали и распознали. Часть этих дневников загружена, еще около 400 стоят в очереди на подготовку, для чего нам и нужны волонтеры.

Те дневники, которые мы никак не можем согласовать, найти людей, которые за них ответственны, мы загружаем в закрытом режиме, тогда текст на сайте недоступен для пользователей, но при этом участвует в поисковом запросе. То есть если вы вводите ключевые слова, вам может быть выдан фрагмент из дневника с этими ключевыми словами, но весь текст вы прочитать не сможете.

— А как работаете с рукописями?

— Раньше мы находили их в основном с помощью блогов и социальных сетей. Искали людей, которые что-то пишут про дневники бабушек и дедушек, связывались с ними и предлагали свое участие. А сейчас мы стали довольно известны, и рукописи нам стали просто присылать. Но мы продолжаем нашу поисковую работу, сотрудничаем с огромным количеством публикаторов. Благодаря тому, что у нас есть закрытый режим и можно не выкладывать текст полностью, мы можем делать такие партнерские проекты, при которых помогаем человеку полностью расшифровать рукопись, загружаем ее в закрытом режиме, а дальше он уже доводит рукопись до бумажной публикации и после разрешает нам этот текст открыть.

Когда с нами связывается семья автора дневника или мы сами находим такую семью, то просим у них электронную копию дневника, ее могут снять наши волонтеры. После этого пишем на сайте, что у нас появилась такая-то рукопись, заводим страницу этого автора, и все волонтеры получают списки рукописей, которые нужно набирать. Если им интересен автор, они пишут об этом координатору волонтеров и тот высылает небольшой фрагмент рукописи страниц на 20. Человек полностью их расшифровывает, проверяя свой интерес к этому автору. Если не понравился — ищет следующего, а если понравился — может продолжить работу с рукописью до тех пор, пока она не будет закончена. После этого текст отправляется более опытному волонтеру, который проверяет ошибки наборщика — для нас принципиально, чтобы текст полностью повторял рукопись со всеми особенностями авторского написания.

После второго этапа люди, которые предоставили нам рукопись, вправе сократить текст. И после утверждения текста у наследника или автора дневника мы вывешиваем его на сайте.

От дневника генерала до дневника домохозяйки

— А есть у вас дневники из Татарстана?

— Мы очень давно держим курс на то, чтобы у нас появились дневники из Татарстана, потому что один из самых активных участников нашего проекта, историк Алексей Сенюхин, родом из РТ, он давно хочет провести в Казани нашу лабораторию. Но пока то, что мы находили, было на очень сложных даже для знатоков диалектах татарского языка. Сейчас у нас есть предварительная договоренность с одной казанской институцией, где хранится дневник казанца-ученого, объемный, за несколько десятков лет. Если нам удастся договориться с наследниками, мы как минимум проведем лабораторию по этому дневнику, а как максимум — будем пытаться совместно с культурным пространством «Смена» сделать какую-то публикацию этого текста.

— Что такое лаборатории, которые вы проводите?

— Это одна из нескольких форм работы с публикой, одна из самых интересных. Несколько лет назад этот формат придумал мой коллега Илья. Лаборатория — это открытая встреча, в ходе которой все желающие могут принять участие в публикации конкретного дневника. Специально для лаборатории мы находим никогда ранее не публиковавшуюся рукопись, снимаем с нее копию и приглашаем всех желающих, кому это интересно, прийти со своими ноутбуками в определенный день. Каждый получает по несколько страниц этой рукописи, мы работаем над расшифровками и после обсуждаем, что у нас получилось. Мы предлагаем опыт реальной текстологической работы с живым историческим источником. А после лаборатории все расшифрованные фрагменты собираются в один текст, он сверяется, размечается по нашим правилам и становится коллективной публикацией. Такие лаборатории каждый месяц проходят в Москве на базе площадки «Музея истории ГУЛАГа». Также мы проводим их в других городах — в Иркутске, Перми. И сегодня у нас три важные цели — это Петербург, Екатеринбург и Казань, потому что в этих городах есть активные и неравнодушные участники, с которыми хочется познакомиться очно.

— Язык дневников — только русский?

— У нас есть небольшой украинский раздел, нашли около 50 украинских дневников. Но сложность в том, что у нас нет серьезной воли развивать украинский раздел. Иногда к нам приходят украинские волонтеры, но и они занимаются русскими текстами, потому что там больше ротации, новинок. А вообще мы готовы открывать разделы для всех языков, где найдутся мотивированные, заинтересованные и готовые к регулярному участию люди. Очень хотим, чтобы у нас открылся раздел на латышском. Если мы найдем тексты на татарском и людей, которые готовы их обрабатывать по нашим правилам, то мы за неделю сможем открыть раздел.

— Каковы хронологические рамки публикуемых вами дневников?

— Мы начинались как «советский проект», но решили отойти от этой хронологии. Советские дневники не начинаются в 1917 году и не заканчиваются в 1991-м. Дневники ведутся в разные периоды. Поэтому, чтобы не насиловать советские дневники, которые начинаются за несколько лет до 1917 года или продолжались в 90-е, мы решили работать с XX веком. Потом выяснилось, что это то же самое насилие, просто мы чуть-чуть раздвинули границы. Поэтому постепенно стали работать с XIX веком. Есть у меня доверенные сподвижники, которые страстно интересуются этой эпохой. Но я этот период не понимаю, все мои научные интересы в ретроспективе заканчиваются годом 1916-м, но есть люди, которые не хотят перебираться за 1890-й год, считают это опасным модернизмом, чувствуют себя уютно в дневниках 1812 года. И слава богу. У нас — ярмарка возможностей. У нас тексты из всех сфер жизни — от дневника генерала до дневника домохозяйки, которая просто заполняет блокнотик записями наблюдений за младенцем. И это все — от конца XVIII века до нашего времени. И любой человек может себе найти что-то интересное. Когда ты видишь, что дневник, который тебе самому неинтересен, среди волонтеров разлетается как горячие пирожки, это внушает восхищение разнообразием жизни. Например, сейчас у нас неожиданно появился запрос на бердвотчерские дневники — дневники наблюдения за птицами. Это отдельный жанр. К нему были склонны члены кружков юных биологов или молодые студенты-биологи. У нас есть несколько дневников, в которых нет ничего, кроме записей количества увиденных за день птиц. И есть бердвотчерский дневник лет за 70. И многие волонтеры готовы это расшифровывать, потому что они сами ведут аналогичные записи сейчас.

— А люди часто обращаются к вам с дневниками своих родственников?

— Сейчас у нас в распоряжении 120 рукописей. Часть из них люди принесли сами, и это воодушевляющие истории работы с семьей, которая заинтересована в том, чтобы текст был опубликован. В этом случае от семьи идет огромная поддержка и серьезное включение в работу. Но довольно часто нам приходится уговаривать людей, объяснять, зачем мы это делаем, чем этот текст уникален и почему имеет значение. Особенно много немолодых людей, которые не воспринимают это как что-то важное. Мы убеждаем, что они являются носителями уникального опыта, который отражается в их дневнике. Нужно через эту стену перелезть. Иногда мы сталкиваемся с отказом — люди не хотят выходить за границы приватности. Мы готовы сокращать текст, но не вправе настаивать, поэтому отступаем и ставим заметку: напомнить о себе через пять-десять лет.

— Что за научные исследования по лингвистике, о которых вы упомянули, ведутся вашими сотрудниками?

— У нас получается огромный корпус — систематизированное собрание текстов. Корпус текстов письменного русского языка более чем за два века, причем все тексты датированы по дням. И мы можем по дням отследить изменение той или иной языковой формы. Единицы корпуса — подневные записи. И таких подневных записей — 270 000 за два века с лишним. У нас около 30 млн словоупотреблений. Все это дает огромные возможности для исследования языка методами компьютерной лингвистики (анализа текстов с помощью определенных алгоритмов), тематического моделирования текстов (что в ту или иную эпоху более всего интересует людей, ведущих дневники). Мы готовим инструменты, которые искали бы в текстах персон, готовим некоторые механизмы для исследовательской работы по определенным темам, которые могут вырасти в спецпроекты. Например, хотим сделать подборку блокадных дневников, чтобы посмотреть, какие темы для них характерны. Все это перспективно, но пока нам нечего предъявить публике, потому что наша основная цель — самим быть инструментом. Но мы растем и хотим становиться более мощным инструментом.

Дневники простых людей интереснее писательских

— Вам попадаются дневники с шифрами?

— У нас было два таких дневника. Например, дневник Олега Черневского, который сохранился в собрании историко-просветительского центра «Мемориал» в Москве. Попал он туда, потому что родители Чинара (это домашнее имя Олега) пострадали во время репрессии — отец был расстрелян, мама долго сидела в лагере жен изменников Родины, и они встретились с сыном только после смерти Сталина. И все время — и до ареста родителей, и в момент ареста, и после — он вел дневник. Мы вообще очень интересуемся текстами подростков — они показательные, живые. Этот стал одним из самых известных во многом потому, что мы нашли там зашифрованные фрагменты. И над одной строкой шифра автор позже карандашом написал перевод: «Проститутка, извиняюсь за выражение». Мы провели лабораторию в «Мемориале» и предложили всем, кто пришел, подобрать остальные буквы и расшифровать все фрагменты. И оказалось, что он не писал там ничего серьезного, в основном про шахматы, чувства и запеканку с мясом.

А второй шифр мы вскрыли даже без ключа, потому что он был очень простой. Девочка придумала значки, заменяющие буквы, но не мудрствуя лукаво подобрала их очень похожими по начертанию. Поэтому когда мы вывесили эти картинки, то первый правильный отклик был минут через шесть.

— А были дневники, которые литературно вас поразили?

— Такое довольно часто встречается. Но мне, как историку, гораздо ближе дневники не изысканные, а неопытных в работе с текстом людей, наивные и самобытные. Это поражает меня гораздо больше, чем любой писательский дневник. Понятно, что есть величайшие дневники в XX веке, и читающая публика прекрасно знает их…

— Какие дневники вы отнесли бы к ним?

— Дневник Пришвина — главное произведение его жизни, который он вел 50 лет. Уже много лет длится публикация его дневников, которой занимаются Лилия Александровна Рязанова и Яна Зиновьевна Гришина. Это десятитомник чистого Пришвина — о любви, природе. Очень значимый дневник. А есть дневник Корнея Ивановича Чуковского, он блестящий писатель человеческих портретов. Одной строкой он дает исчерпывающий образ современников. Он умный, наблюдательный, остроумный, уставший. Текст подкупающий, но на деле очень много вопросов, что там опубликовали родные, а что выкинули. И не очень понятно, насколько Чуковский искренен в своих дневниках, потому что кажется, у него было подозрение, что его дневники могут читать.

Но на меня простые дневники производят больше впечатления. Например, на первой лаборатории мы разбирали дневник 20-летнего парня-разнорабочего с селекционной станции близ Мичуринска. Он бежал от голода, оказался в Грозном, там не прижился, двинулся в сторону Мичуринска, и там, в нищете, на полигоне своего дневника пытался овладеть русским языком. Мне кажется, у него были явные писательские амбиции. Про этот дневник есть публикация на «Кольте» Ольги Бешлей. У нас тоже выложены дневник этого мальчика и его в высшей степени трогательная биография — есть вероятность, что он погиб от голода, и сама история о том, как сохранился этот дневник, намекает на то, что он потерял своего владельца.

«Неофициально стали частью учебной программы»

— Какова реакция людей, когда они работают с дневниками?

— Очень важно понимать, что история страны — это прежде всего истории конкретных людей, живущих в ней. Это иногда проговаривается в школах, это очевидно, но мало кто глубоко осознает это. Я буквально несколько дней назад получил письмо с благодарностью от нашей участницы. Она расшифровывала дневник молодого режиссера, который принимал участие в театральной агитбригаде на фронте. Девушка говорит, что у нее в сознании полностью перевернулась картина войны. Она столкнулась с описанием обыденной жизни на войне: как член агитбригады, который ставит пьесы, рисует плакаты, пытается веселить бойцов. Это непривычно для человека, знающего историю по суховатому школьному учебнику. И когда люди понимают, что 80 лет назад их сверстник, который от них ничем не отличается, сталкивается с теми же примерно проблемами, но в другую историческую эпоху, — это сильное эмоциональное переживание, которое меняет представление о ходе истории.

— Для кого сегодня предназначена библиотека «Прожито»?

— Мы стали серьезным научным инструментом. По нам пишут статьи, дипломы, кандидатские диссертации. О нас неплохо знает мировое научное сообщество, нас используют те, кто занимается славистикой, советской историей, историей России. При этом мы стали хорошим инструментом для неожиданных для меня специалистов — с нами активно работают психологи, сценаристы и вообще люди текста. Очень мы популярны у школьных учителей. Мы неофициально стали частью учебной программы для школьников. Я знаю, что по нам задают задания, знакомые мне учителя рассказывали о некоторых методологических приемах, которые они используют при работе с нашими текстами. Они заставляют школьников анализировать тексты своих сверстников из других исторических эпох. Ну и, конечно, мы — огромная библиотека просто интересного чтения. Судя по тому, какие комментарии нам пишут в соцсетях, мы стали местом, привлекающим неравнодушных людей. Люди заходят, начинают читать что-то произвольно, потом двигаются дальше по каким-то ключевым словам. И в итоге очень многих затягивает в тексты о незнакомой жизни.