Как известно, Ахматова не раз гостила в Слепнёве, имении матери Н.С. Гумилева. В одной из автобиогра­фических заметок она вспоминает: "В моей комнате (на север) висела большая икона – "Христос в темнице" (Ахматова, 1986: 2, 246). Неизвестно, какую именно ико­ну имеет в виду поэтесса. В русских храмах, особенно часто на севере, на Урале и в Сибири можно встретить деревянные резные изображения Христа в темнице. Ах­матова, без сомнения, говорит о живописном изображе­нии. Во всяком случае, перед этой иконой родились многие стихи из сборников "Чётки" и "Белая стая" [2].

В этой же комнате у поэтессы была другая иконка. В 1917 году в Петербурге Ахматова вспоминала о Слепневе:

Там тень моя осталась и тоскует,

Все в той же синей комнате живет,

Гостей из города за полночь ждет

И образок эмалевый целует... (Ахматова, 1986: 1, 116)

Вероятно, Ахматова имеет в виду медную, украшен­ную финифтью иконку. Примечательно, что даже тень лирической героини (в контексте стихотворения – ее душа) прикладывается к иконе.

Комната без иконы производила на Ахматову стран­ное и даже неприятное впечатление – без окна в небо. В 1962 году во время прогулки по Петербургу она посе­тила Петровский домик. Там ее внимание поразила "раз­бойная безыконная столовая" царя (Хейт, 1991: 247). "Разбойная" – потому что без икон, без красного угла. Помолиться перед едой негде, некому благословить при­нимаемую пищу.

Красный угол с иконами – это прежде всего место молитвы. Приведем две строфы одного из самых знаме­нитых хрестоматийных стихотворений Ахматовой. Его цитировал Николай Гумилев в "Письмах о русской по­эзии" в 1914 году, а потом на него обращали внимание едва ли не все критики, как почитатели, так и недобро­желатели Ахматовой.

Протертый коврик под иконой,

В прохладной комнате темно,

И густо плющ темно-зеленый

Завил широкое окно.

От роз струится запах сладкий,

Трещит лампадка, чуть горя.

Пестро расписаны укладки

Рукой любовной кустаря (Ахматова, 1986: 1, 74).

В этом стихотворении Ахматова находит тонкие де­тали "моленного быта": коврик не потертый, а протер­тый коленями от долгих молитв; нагоревший фитиль лампады потрескивает, готовый погаснуть, потому что лампада горит давно [3].

Молитва перед иконой может быть вознесена по кон­кретному поводу, связана с определенным лирическим сюжетом, но чаще иконы у Ахматовой являются свиде­телями постоянной молитвы. Лирическая героиня при­зывает в помощь Господа и Богородицу во всех случаях жизни, для нее не существует такого положения, в ко­тором неуместно молиться Богу или думать о Нем. А горести и трудности лишь подталкивают к продолжи­тельной и настойчивой молитве.

Снова мне в прохладной горнице

Богородицу молить...

Трудно, трудно жить затворницей,

Да трудней веселой быть (Ахматова, 1986: 1, 121).

Когда Ахматова с укоризной пишет о том, кто оста­вил страну и уехал в эмиграцию, то и здесь она находит уместным упомянуть об иконах:

Ты — отступник: за остров зеленый

Отдал, отдал родную страну,

Наши песни, и наши иконы.

И над озером тихим сосну (Ахматова, 1986: 1, 123)

Это из стихотворения 1917 года, обращенного к кри­тику и художнику-мозаичисту Б.В. Анрепу, покинув­шему Россию ради Англии [4]. Интересно отметить, из чего складывается в этом стихотворении символическая "род­ная страна" Ахматовой: это русская песня, русская икона, русский пейзаж. Далее в этом стихотворении Ахматова говорит также о том, что оставивший родину тем самым теряет благодать и губит свою православную душу, а потому поэтесса и называет его отступником (Ахматова, 1986: 1, 124).

В своих стихах Анна Ахматова упоминает разные ико­ны: Владимирской, Смоленской Богоматери, Покрова Богородицы. Она отдала дань и теме Софии Премудро­сти Божией – модной в то время как в религиозной философии, так и в поэзии. Однако у Ахматовой эта тема носит биографический характер. Приведем полно­стью одно стихотворение 1915 года:

И в Киевском храме Премудрости Бога,

Припав к солее, я тебе поклялась,

Что будет моею твоя дорога,

Где бы она ни вилась.

То слышали Ангелы золотые

И в белом гробу Ярослав.

Как голуби, вьются слова простые

И ныне у солнечных глав.

И если слабею, мне снится икона

И девять ступенек на ней.

И в голосе грозном софийского звона

Мне слышится голос тревоги твоей

(Ахматова, 1986: 1, 317).

Ахматова чувствовала постоянную личную таинствен­ную связь с Богом, с Богородицей, с чудотворными ико­нами, с некоторыми монастырями и храмами, например с храмом Святой Софии в Киеве, в котором ей не раз приходилось молиться в отроческих и юношеских ле­тах [5]. В Киеве же в 1910 году в Никольской церкви Ни­кольской слободки они венчались с Николаем Гумиле­вым [6]. В приведенном стихотворении, написанном через пять лет после венчания, Ахматова вспоминает обет, который она дала перед иконой Софии Премудрости Божией. Лирическая героиня поэтессы припадает к со­лее, т.е. к возвышению перед алтарной частью храма, поскольку образ Софии стоял в иконостасе собора. В свидетели она берет золотых Ангелов (вероятно, рез­ные, позолоченные Ангелы на иконостасе) и Ярослава Мудрого, гробница которого находится в воздвигнутом им храме. В стихотворении происходит контаминация двух храмов: Никольского, в котором реально происхо­дило венчание, и Софийского. Но возможно, Ахматова и Гумилев после венчания действительно зашли в Со­фийский собор помолиться перед чудотворной иконой [7].

Существует два основных иконографических типа икон Святой Софии. На новгородском – София изоб­ражается в виде огнезрачного Ангела на престоле с Бо­городицей и Иоанном Крестителем по сторонам и Спа­сителем над Ней (см.: Образ 1995: 64; София, 2000: 40-42, 74-75, 152-153, 274-275).На киевском – София Премудрость представлена в виде Церкви Хрис­товой (см.: Образ 1995: 67, 68; София, 2000: 154-157) [8]. В середине иконы изображена покоящаяся на семи столпах сень. На ней поверху слова из книги Притчей Соломоновых: "Премудрость созда себе домъ и утвер­ди столповъ седмь" (Притч. 9: 1). Над сенью – Бог Отец в виде старца и Святой Дух в виде голубя. Справа и слева – семь Архангелов. На столпах изображены символы семи даров Святого Духа с надписаниями: книга (дар премудрости), семисвечник (дар разума), камень с семью очами (дар совета), семь труб (дар крепости), семь звезд в руке (дар видения), семь чаш (дар благоче­стия), семь стрел (дар страха Божия). Все эти символы восходят к текстам Священного Писания (см.: Откр. 1:12, 165:1, 8; Зах. 3:9; Ис. Нав. 6:19). Под сенью на облаке (или на солее) изображена Богородица в иконогра­фическом варианте Оранты с Младенцем на лоне. От нижнего края иконы к ней ведут ступени [9]. На них так­же имеются надписи, именующие семь главных христи­анских добродетелей: Вера, Надежда, Любовь, Чисто­та, Смирение, Благодать, Слава. Этими ступенями, этой лествицей человек руководствуется в духовной жизни, по ней он входит в Церковь и восходит к Богу – в Славу Его. На ступенях стоят пророки со свитками, на которых значатся их предсказания о рождении Спаси­теля, или с предметными символами, которые обозна­чают Деву и Богородицу: царь Давид с ковчегом, в ко­тором возлежит Младенец Христос; пророк Аарон с про­цветшим посохом; пророк Моисей со скрижалями Заве­та и свитком с надписанием: "Радуйся, скрижале, в Ней же перстомъ Отчимъ написася Слово Божие"; пророк Исайя со свитком, на котором значится его самое зна­менитое пророчество: "Се, Дева во чреве прииметъ и родитъ Сына, и нарекутъ имя Ему Эммануилъ" (Ис. 7:14); пророк Иеремия с посохом и сумой [10]; пророк Иезекииль с затворенными вратами в руках [11]; пророк Дани­ил с горою в руках [12]. Итак, согласно иконографии этой иконы, Святая София – это и Слово Божие Иисус Христос, и Богородица как вместилище Слова и Пре­мудрости, и Церковь как хранительница и подательница Слова и Премудрости. Именно перед этой иконой она дала "слово" своему мужу. Воспоминание о чудотвор­ной киевской иконе поддерживает лирическую герои­ню, эта икона даже снится ей в трудные моменты жиз­ни.

Годом позже Ахматова создала стихотворение, по­священное цветам. В нем говорится, что на полях цве­ты вырастают "для детей, для бродяг, для влюблен­ных". А для кого растут цветы поэтессы, для кого они предназначены? –

А мои – для Святой Софии

В тот единственный светлый день,

Когда возгласы Литургии

Возлетят под дивную сень.

И, как волны приносят на сушу

То, что сами на смерть обрекли,

Принесу покаянную душу

И цветы из Русской земли (Ахматова, 1986: 1, 169).

Икона святой Софии имела особое значение для Ах­матовой. И цветы к иконе она хотела принести в "свет­лый день", посвященный иконе. Таким днем было Рож­дество Пресвятой Богородицы, поскольку праздник ки­евской иконы Софии Премудрости Божией приходится на 8 сентября по старому стилю, тогда как празднова­ние в честь новгородской иконы Премудрости Божией совершается на Успение Богородицы, это и престоль­ный праздник Софийского собора.

Ахматова упоминает еще одну знаменитую киевскую святыню, при этом читатель может не сразу догадаться, что речь идет об иконе:

Широко распахнуты ворота,

Липы нищенски обнажены,

И темна сухая позолота

Нерушимой вогнутой стены (Ахматова, 1986: 1, 164).

Здесь поэтесса говорит о мозаике с изображением Божией Матери в конце апсиды Софийского собора, поэтому она "вогнутая". Богородица без Младенца сто­ит на четырехугольном подножии, руки ее воздеты в молитве. Этот иконографический тип называется в Ви­зантии "Орантой", в России он получил заимствован­ное из Акафиста название "Нерушимая Стена" [13]. И, ве­роятно, перед ней она стояла в глубокой молитве, когда ее увидела В.А. Беер. Иконостас Софийского собора низкий, он в соответствии с византийской традицией сделан так, чтобы молящийся из храма видел конху апсиды с изображением Богоматери. Эту икону и "за­шифровала" Ахматова позже в приведенном четверостишии.

Петербург Ахматовой связан с иконой Смоленской Богоматери. Одно из самых известных, знаменитых кладбищ Петербурга – Смоленское. Названо оно так по имени храма в честь Смоленской иконы Богоматери, который воздвигнут возле входа на кладбище [14]. Алек­сандра Блока вначале похоронили именно там [15]. Анна Ахматова откликнулась на погребение поэта следующим стихотворением [16].

А Смоленская нынче именинница,

Синий ладан над травою стелется,

И струится пенье панихидное,

Не печальное нынче, а светлое...

(Ахматова, 1986: 1, 161)

Праздник Смоленской иконы Богоматери прихо­дится на 28 июля, 10 августа по новому стилю [17]. И имен­но в тот день, и именно на Смоленское кладбище при­несли тело покойного поэта. Это совпадение Ахматовой важно отметить.

Принесли мы Смоленской Заступнице,

Принесли Пресвятой Богородице

На руках во гробе серебряном

Наше солнце, в муке погасшее, –

Александра, лебедя чистого (Ахматова, 1986: 1, 161).

Анна Ахматова как бы отдает покойного поэта под покров чудотворной иконы, ведь Богородица не только при жизни покровительствует человеку, но и после кон­чины предстательствует за всех перед Сыном [18].

Анна Ахматова любила упоминать, что родилась она 11 (23) июня (так написано и в краткой автобиографии – см.: Хейт, 1991: 212) в день празднования иконы Владимирской Богоматери (см.: Найман, 1995: 54). К дате по старому стилю прибавлено 12, как это и следо­вало в то время, а не 13 дней, как следует ныне. У иконы Владимирской Богоматери в церковном календа­ре три праздника; второй – 23 июня – установлен в память "стояния на Угре" и окончательного избавления от ордынского ига. Праздник по новому стилю падает на 6 июля, однако Ахматовой это не мешало, возможно, потому, что она связывала воедино свое рождение, па­дение хана Ахмата (своего легендарного предка [19]), нача­ло независимости Руси и покровительство иконы Вла­димирской Богоматери.

И вот в стихотворении 22-го года "Причитание" [20] из книги "AnnoDomini" [21] Ахматова воскрешает и переос­мысливает на новый лад древнюю легенду о чудесах от иконы Владимирской Богоматери:

Господеви поклонитеся

Во святем дворе Его [22].

Спит юродивыи на паперти,

На него глядит звезда.

И, крылом задетый ангельским,

Колокол заговорил

Не набатным, грозным голосом,

А прощаясь навсегда.

И выходят из обители,

Ризы древние отдав,

Чудотворцы и святители,

Опираясь на клюки.

Серафим — в леса Саровские

Стадо сельское пасти,

Анна — в Кашин, уж не княжити,

Лен колючий теребить.

Провожает Богородица,

Сына кутает в платок,

Старой нищенкой оброненный

У Господнего крыльца (Ахматова, 1986: 1, 149).

Произведение является свободной вариацией на темы древнерусского предания, связанного уже не со "сто­янием на Угре" (23 июня), а с происшедшим через со­рок лет нашествием Махмет-Гирея [23]. В 1521 году с крым­скими, ногайскими и казанскими татарами он неожидан­но вторгся в пределы Руси и остановился в 30 километ­рах от Москвы [24]. Столица могла положиться только на помощь Божию, поскольку военные силы были скуд­ны, а великий князь Василий отправился на север соби­рать полки. Как рассказывается в "Книге степенной цар­ского родословия", однажды ночью "праведный нагоходец" Василий молился на паперти Успенского собо­ра. И вдруг он услышал шум, храм отворился, икона Владимирской Богоматери поднялась со своего места, и Василий услышал, что Богородица вместе со святите­лями хочет выйти из города. И вот огонь вырвался из храма через окна и двери, и "спрятася огнь и невидимъ бысть". Далее рассказывается о видении слепой мона­хине Вознесенского монастыря [25]. У монахини отверз­лись очи не только мысленные, но и чувственные, и она увидела "не яко же во сне, но яко на яве, что из Успен­ского собора выходит сонм святых (она узнала святите­лей Петра, Алексия, Иону и Леонтия Ростовского). Через Фроловские (так тогда назывались Спасские) ворота они покидали Кремль и уносили с собой икону Влади­мирской Богоматери, а также Евангелия, кресты, кади­ла, лампады, рипиды и другую церковную утварь. Но навстречу им от Москвы-реки вышли преподобные Сер­гий Радонежский и Варлаам Хутынский [26]; они припали к стопам святителей и упросили их не оставлять горо­жан сиротами в грядущем несчастье. Вняв мольбам Сер­гия и Варлаама, святители отслужили литию перед чу­дотворной иконой, пропели молебные каноны, осенили город крестом и вернулись в Успенский собор [27].

Ахматова взяла из древнего предания сюжетную кан­ву, юродивого на паперти, выход святителей и чудот­ворцев. Все остальное она переработала, придав сти­хотворению современное звучание. Как ранее святые покидали город за грехи жителей, так и ныне (1922 год) они оставляют Москву за разгул безбожия, бесно­вание, кощунства и беззаконную физическую расправу с Церковью и ее служителями. Поэтому стихотворение и начинается призывом к читателю поклониться Госпо­ду, чтобы предотвратить беду. Юродивый на паперти спит, и поэтому дальнейшее описание можно понять как его видение "в тонком сне". Ахматова вносит в видение важную деталь: святители выходят под колокольный звон, но не набатный или благовестный, а под прощаль­ный, похоронный. Выходят из обители святые, "ризы древние отдав" [28]. Без сомнения, это один из самых глу­боких образов стихотворения. Икона как образ Перво­образа не только изображает святого, но и являет его. У Ахматовой святые покидают свои иконы, ведь эти иконы для них лишь одежда, лишь ризы. Уходят свя­тые, и в храме остается только дело рук человеческих – пустые раскрашенные доски, от которых, по выра­жению Н.Клюева, "отлетела благодать".

Из святых, покидающих обитель, Ахматова называет только двоих. Преподобный Серафим Саровский (+ 1833) был причислен к лику святых в 1903 году, незадолго до революционных потрясений [29]. Преп. Серафим в XIX – начале XX века был почитаем не менее, чем преп. Сер­гий Радонежский. То, что именно он покидает Москву, вносит в событие ноту безысходности. Преподобная Анна Кашинская (f1338) – супруга св. блгв. князя Михаила Тверского; она была причислена к лику свя­тых в 1650 году, а в 1909-м было еще раз торжественно подтверждено ее прославление [30]. Вероятно, Ахматова выбрала для стихотворения эту святую, потому что но­сила ее имя, хотя сама поэтесса говорила, что она кре­щена в честь пророчицы Анны, участницы Сретения Господня в Иерусалимском храме [31]. Нельзя не отметить, что святые уходят со своих икон не в Царство Небес­ное (такой мотив также встречается в русской поэзии той поры, например, у Н. Клюева), они покидают толь­ко город и идут на село, помогать крестьянам в их не­легком труде. Но чаша гнева Господня еще не наполни­лась. Богородица с Сыном провожает святых. Ее бес­конечное милосердие и жалость к роду человеческому понуждают остаться в обители, и это служит залогом возвращения в нее и святых. Не случайно стихотворе­ние названо "Причитание". Это причитание над "Русью уходящей", над гибнущей Святой православной Русью. Как и в XVI веке, надежда остается только на Богоро­дицу. Итак, в древнем сказании Богородица покидает Москву вместе со святителями, а у Ахматовой Она ос­тается. В связи с этим В.Г. Моров делает осторожное предположение, что Ахматовой было известно о явле­нии иконы Державной Божией Матери в селе Коломен­ском [32], и Богородица в "Причитании" остается в городе вместе с новообретенной чудотворной иконой Богоро­дицы (Ахматова, 2005: 742-745) [33]. Такое предположе­ние, на наш взгляд, вполне оправданно.

Ранее по другому поводу, еще в начале Первой ми­ровой войны, Ахматова опять с верой в заступничество Богоматери писала:

Богородица белый расстелит

Над скорбями великими плат (Ахматова, 1986: 100).

Здесь воссоздан зрительный образ иконы Покрова Пресвятой Богородицы, на которой Она держит в руках символ заступничества, покровительства и предстательства перед Богом – белый плат. Причем Ахматова видит перед собой московский, а не новгородский иконографи­ческий вариант образа. На новгородском – покров над головой Богородицы держат Ангелы, и он чаще всего ки­новарного цвета. На московском же – Богородица чаще держит плат сама, и он нередко белого цвета [34].

Оставаясь в Петербурге, Анна Ахматова не забывала подмосковные святыни. В Свято-Троицкой Сергиевой Лавре Ахматова была не раз и любила ее [35]. Марина Цве­таева в одном из стихотворений, посвященных Ахмато­вой, вспоминает ее именно в Лавре. Одно четверости­шие Цветаевой выглядит как картинка с натуры:

В темном, с цветиками, платке,

– Милости удостоиться –

Ты, потупленная, в толпе

Богомолок у Сергий-Троицы... (Цветаева, 1980: 288)

Лидия Чуковская в записи 1953 года вспоминает об одном паломничестве именно в Лавру: "Мы вошли в Патриаршую церковь... Анна Андреевна, сосредоточен­но крестясь, уверенной поступью, торжественно шла по длинному храму вперед, а мы плелись за нею. (Мне в церкви всегда неловко.) Пение ангельское. Из Патриар­шего храма мы пошли в другой, поменьше... Тут пели не только певчие, но и прихожане. Пение стройное, буд­то не люди, а сама церковь поет... Анна Андреевна опу­стилась на колени перед иконой Божией Матери, а мы вышли" (цит. по: Кублановский 1989: 219-220) [36]. Ка­жется, этот отрывок не требует комментариев, кроме одного: Патриаршей церковью Чуковская называет, ви­димо, Трапезную церковь, а храмом "поменьше" – зна­менитый Троицкий собор, в притворе которого нахо­дится несколько больших икон Богоматери.

Иконы сопровождали Ахматову до конца жизни. Свою кончину и погребение Ахматова также не мыслила без иконы. Еще в 1922 году она написала:

Но неизбежный день уже предвижу я, –

На утренней заре придут ко мне друзья,

И мой сладчайший сон страданьем потревожат,

И образок на грудь остывшую положат

(Ахматова, 1986: 1, 164).

И в 1940 году в стихотворении "Третий Зачатьевский", относящемся, правда, к московским событиям самого начала 20-х годов, она писала:

Мне бы тот найти образок,

Оттого что мой близок срок (Ахматова, 1986: 1, 141).

Речь, вероятно, идет о какой-то особенно дорогой для поэтессы иконке, которая осталась в Петербурге или Царском Селе.

В заключение скажем о том, какую роль в оценке поэзии Ахматовой, в ее творческой судьбе и жизни сыг­рало выступление К. Чуковского в Доме искусств в 1921 году под названием "Две России". Две России – этоРоссия Ахматовой и Россия Маяковского. Статья по материалам лекции так и называлась – "Ахматова и Маяковский". Хотя Чуковский наивно призывал к еди­нению той и другой Руси, но при этом дал такие харак­теристики поэзии Ахматовой, что они дожили до извес­тного ждановского выступления и повторились в нем с небольшими вариациями [37]. Чуковский писал: у первой книги – "Чётки" – только название монашеское, а "Бе­лая стая" – вторая книга – "пропитана монастырской эстетикой" [38]; "в России давно уже не было поэта, кото­рый поминал бы имя Господне так часто"; у нее "хрис­тианское, евангельское, аскетическое настройство души"; "вся природа у нее оцерковленная"; "часто ее стихи стали превращаться в молитвы"; "я как вижу кло­бук над ее пророческим ликом" [39]; "она точно вся опрозрачнела, превратилась в икону"; "она последний и един­ственный поэт православия" (Чуковский, 1988: 179-182). Эти оценки можно считать сильно преувеличенными, можно спорить с ними, однако совсем беспочвенными они не выглядят. Вместе с тем Чуковский увидел в по­этессе и "влюбленную монахиню, которая одновремен­но и целует, и крестит"; представил ее новгородской женщиной XVI или XVII века, которая так же "смеши­вала бы поцелуи с акафистами" (Чуковский, 1988: 181). Чуковский обратил внимание на две важные особеннос­ти поэзии Ахматовой: во-первых, обилие православных тем и мотивов и, во-вторых, их тесная связь с личной жизнью поэтессы или ее лирической героини. Несколь­ко лет назад А. Найман, вслед за Чуковским, опять подчеркнул в поэзии Ахматовой это "откровенное и любующееся собой нарушение христианского закона" и включение этого нарушения "без колебаний и сомнений в систему координат православного быта и образа пове­дения: молитвы дома, в храме, исповеди, причащения" (Найман, 1989: 49-50). Под нарушением закона автор имеет в виду любовное увлечение. Но неужели полю­бившая девушка или замужняя женщина должна пере­стать молиться, ходить в церковь, исповедоваться? Разве грешный и продолжающий грешить человек теряет пра­во на посещение церкви и на молитву? Но Христос при­шел спасти как раз погибших (Мф. 18:11; Лк. 19:10).

Православные духовники призывают человека в грехов­ном состоянии еще больше молиться, чаще ходить в церковь и испрашивать Божией помощи. Лирические героини Ахматовой остаются с Богом всегда: и в горе, и в радости, и в несчастной и в счастливой любви. И даже в "незаконной" любви, совершая грех, они помнят о Боге, что вполне естественно, ведь верующий человек, и находясь в падении, в глубине души знает, что ему придется за все покаяться, чтобы вернуться к Богу, и за все ответить на Страшном Суде. И это мироощуще­ние, религиозное в своей последней глубине, отрази­лось в поэзии Ахматовой. Названные ахматовские моти­вы А. Найман связывает с общей атмосферой эпохи, и с этим нельзя не согласиться. Серебряный век действи­тельно любил смешивать сакральное ипрофанное, хри­стианское и языческое, богословие и философию, про­рочества святых и поэтические предвидения эстетичес­ки утонченных душ, реальный богочеловеческий сим­волизм Божественной Литургии и символическую ма­гию искусства, святые иконы и языческих идолов, в конечном счете – Христа и велиара. Это смешение [40] можно обнаружить в поэзии Мережковского, Блока, Белого, Кузмина, Маяковского, Клюева, Есенина, Цве­таевой и других поэтов, но, как нам представляется, в произведениях Ахматовой оно встречается гораздо реже и выглядит более "невинно", чем у любого другого пи­сателя той эпохи.

Примечания

[1] См. список литературы в конце статьи.

[2] В 1965 году в заметке "Коротко о себе" Ахматова писала: "Там (в Слепнёве – В.Л.) я написала очень многие стихи «Чёток» и «Белой стаи»" (Ахматова 1986: 2, 238). Поэтесса гостила в Слепнёве, например, в 1911, 1914, 1917 годах.

[3] Горящая или потухшая лампада перед иконой может стать важным символом в поэзии и прозе. Например, Н. Клюев, говоря о последней встрече с Блоком, в письме к нему называет эту встречу "непамятной", и многозначительным символом этой встречи становится икона: "За­помнилась мне лишь старая, любимого народом письма икона «без лам­падки»" (Письма, 1987: 517). Это типично клюевский образ охладеваю­щей дружбы двух поэтов: красивая и древняя, но как бы находящаяся в небрежении икона, ибо перед ней не теплится светлый огонек лампа­ды (при этом можно отметить, что в поэзии Блока лампады упомина­ются довольно часто – см.: Лепахин, 1999: 39-51). Потухшие лампады перед иконами играют важную роль в стихах С. Клычкова, посвящен­ных "революционным" переменам в жизни русского села.

[4] Об отношениях Ахматовой и Б. Анрепа и о стихах, посвященных последнему поэтессой, см.: Струве, 2005: 587-619.

[5] В.А. Беер вспоминает: "Киевская весна. Синие сумерки. Над пло­щадью густо, медленно разносится благовест. Хочется зайти в древний храм Св. Софии, но я ведь принадлежу к «передовым» и в церковь мне не подобает ходить. Искушение слишком велико. <...> Налево в тем­ном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она и не дышит. Сдерживаю свое первоначальное жела­ние окликнуть ее. Чувствую, что мешать ей нельзя. В голове опять возникают мысли: «Какая странная Горенко. Какая она своеобразная». Я выхожу из церкви. Горенко остается и сливается со старинным хра­мом" (цит. по: Тименчик, 1976: 66).

[6] Никольский храм выбран молодыми, вероятно, потому, что он по­священ святому покровителю Гумилева. Никольская слободка относи­лась тогда к Черниговской губернии, поэтому иногда встречаются ут­верждения, что Ахматова венчалась в Чернигове. Эта Никольская сло­бодка находилась в Дарнице, в черте современного Киева. В Дарнице поэтесса гостила в июне 1914 года, там она написала стихотворение "Моей сестре" (Ахматова, 1986: 1, 106, 400). Ахматова писала: "25 ап­реля 1910 года я вышла замуж за Н.С. Гумилева. Венчались мы за Днепром в деревянной церкви". Храм этот простоял до 60-х годов XX века, когда был снесен при строительстве станции метро "Левобереж­ная".

[7] В том же 1915 году в одном из стихотворений Ахматова писала: "Где венчались мы – не помним, / Но сверкала эта церковь / Тем неистовым сияньем, / Что лишь Ангелы умеют / В белых крыльях приносить" (Ахматова, 1986: 1, 109). Конечно, поэтесса хорошо помни­ла, в каком храме она венчалась, но и здесь, вероятно, происходит сознательная контаминация двух храмов – скромного Никольского и сияющего Софийского. Святитель Николай мыслится Ахматовой как покровитель мужа, а чудотворная икона Премудрости Божией – как личная покровительница. Отметим также, что Н. Гумилев с начала войны находился в действующей армии и приезжал в отпуск един­ственный раз в 1916 году (Гумилев 1988: 49).

[8] О символике разных икон Софии Премудрости Божией см.: Фло­ренский, 1914: 319-390, 552-576; Квливидзе, 1995: 150-157; Флоровский, 2002: 460-476.

[9] Здесь, вероятно, Ахматову подвела память: ступеней семь, а не девять.

[10] Пророк Иеремия может изображаться (например, на иконах "По­хвала Богородицы", см.: Образ 1995: 59) с каменной скрижалью Заве­та, которая символизирует единственный и верный путь к Богу, путь жизни, а не смерти (Иер. 21: 8).

[11] Затворенные врата – символ Богородицы, Ее Приснодевства. Божественный Сын прошел чрез врата, оставив их затворенными (Иез. 44: 2).

[12] Существует икона Богородицы – "Гора Нерукосечная" (см., на­пример: Образ, 1995: 69; София, 2000: 148-149). На ней Богоматерь держит в руках камень, о котором говорится в книге пророка Даниила. Богородица – Гора, Христос – Камень, который был отторгнут от горы не руками и сокрушил все языческие царства (см.: Дан. 2: 44-45).

[13] Позже начали писать иконы с изображением Богоматери "Неру­шимая Стена". Празднование в честь иконы совершается в Неделю Всех Святых.

[14] Кладбище является местом паломничества, поскольку там нахо­дятся мощи блаженной Ксении Петербургской в часовне ее имени. Со­гласно житию святой, при строительстве Смоленского храма она по ночам носила наверх кирпичи для его возведения.

[15] Как известно, позже останки поэта перезахоронили на Волковом кладбище, на Литераторских мостках.

[16] Ахматова присутствовала на панихиде в квартире Блока 8 авгус­та. По воспоминаниям Н.Павлович, на груди Блока покоилась неболь­шая икона Софии Премудрости Божией (Павлович, 1964: 496). Эту же икону несли за гробом на похоронах (Голлербах, 1922: 39). Мемуаристы не уточняют, какая именно икона провожала Блока в последний путь, но скорее всего это была новгородская, а не киевская София.

[17] Блок умер 7 августа, и его в соответствии с церковным обычаем хоронили на третий день.

[18] Ахматова называет Блока "солнцем", как в свое время Тургенев назвал "солнцем русской поэзии" Пушкина; она подчеркивает и совпа­дение имен, называя Блока просто Александром.

[19] Об истории псевдонима Ахматовой см.: Ахматова, 1976: 473-474.

[20] Отметим, что, согласно мнению О. Мандельштама, все стихи Ах­матовой "неизменно" являются причитаниями (Мандельштам, 1987: 210).

[21] Само название сборника – говорящее, летописное: "AnnoDomini""В лето Господне...". Второй раздел сборника, озаглавленный"MCMXXI", т.е. 1921, также указывает на летопись: в этом году ис­полнилось ровно 400 лет со времени нашествия Махмет-Гирея.

[22] Первые две строки являются цитатой из Псалтыри: "Поклонитеся Господеви во дворе святемъ Его". Этот стих дословно повторяется в двух псалмах (см.: Пел. 28: 2; 95: 9). Ради ритмики стиха Ахматова допустила перестановку двух слов: Господеви поклонитеся / Во святем дворе Его. Во время прогулки по городу в 1962 году Ахматова отметила, что на фронтоне Владимирского собора проступала сбитая надпись: "Господеви помолитеся во святемъ дворе Его" (Хейт 1991: 248). Харак­терно также, что это стихотворение следует в книге "Anno Domini" непосредственно за циклом "Библейские стихи".

[23] Празднование спасения Москвы в 1521 году совершается 21 мая. Под "Причитанием" стоит дата – 24 мая. Готовя новое издание "Anno Domini", Ахматова поставила под стихотворением другую дату – 21 мая, т.е. день празднования иконы Владимирской Богоматери (Ахма­това, 1976: 473). Скорее всего, стихотворение было завершено 24 мая, но начато – 21-го, да и событийная канва произведения указывает на события 1521 года.

[24] Это событие описано в Степенной книге, в Никоновской (Патри­аршей) летописи, а позже оно было включено во Временник (т.н. со­кращенный).

[25] Речь идет о монастыре, основанном супругой великого князя Ди­митрия Донского, Евдокией, в котором она и постриглась.

[26] Отметим, что остановить исход святителей и чудотворной иконы призваны наиболее почитаемые представители московской и новгородской святости. Митрополитом Московским, как говорится в летописи, в ту пору был Варлаам, святым покровителем которого был Варлаам Хутынский.

[27] См.: Книга степенная царского родословия // ПСРЛ. Т. XXI. - СПб., 1908. С. 597-602. Инокиня, которой было видение, осталась зрячей и еще прожила два года. Согласно сказанию, то же видение было двум иногородним вдовицам, которые во время осады скрывались под папертью Георгиевской церкви возле Фроловских врат. Заступни­чеством Богородицы город был спасен следующим образом. Татарам показалось, что вокруг Москвы стоит огромное войско. Посланные раз­ведчики также донесли о неисчислимых дружинах. Татары в страхе отступили (см.: Поселянин, 1993: 288). Это сказание было широко изве­стно, и Ахматова могла найти его в любом популярном или научном издании, посвященном иконе Владимирской Богоматери.

[28] В древнем сказании говорится, что инокиня видела святителей "во освященныхъ одеждахъ".

[29] Ахматова была косвенно связана с преп. Серафимом через "служ­ку Божией Матери и Серафима" – Н.А. Мотовилова. Один из праде­дов Ахматовой, симбирский помещик Егор Мотовилов, происходил из того же рода, что и Н.А. Мотовилов. Ахматова знала это и об этом упоминала (см.: Ахматова, 1986: 239-240).

[30] Преподобная Анна была деканонизирована в 1677 году из-за того, что пальцы ее руки были сложены в двоеперстие.

[31] Соединение именно этих двух святых у Ахматовой не случайно: после подтверждения святости Анны Кашинской на кладбище Донско­го монастыря возвели храм в честь преподобных Серафима Саровского и Анны Кашинской (см.: Ахматова, 2005: 736-737).

[32] В одном из писем Ахматова признавалась: "...с какой тяжелой горечью вспоминаю Коломенское, без которого почти невозможно жить, и Лавру" (Найман, 1989: 51).

[33] Отметим, что обретение Державной иконы произошло в Вознесен­ском храме Коломенского, но попала она туда из Вознесенского монас­тыря (см.: Державная, 1999: 51), в котором и было видение слепой ино­кине в 1521 году.

[34] Конечно, это деление условно, поскольку нередко встречаются смешанные варианты, изводы (см.: София, 2000: 338-339; Образ, 1995: 132-137; Икона, 1981: 62, 161, 168, 227).

[35] Однажды Ахматова с грустью обронила такую фразу: "Раньше на богомолье в Сергиев Посад отправлялись за двое суток – на ночь останавливались в Мытищах. Теперь электричка до Загорска идет пол­тора часа, но в такой поездке слишком много развлекательного" (Най­ман, 1989: 51). По свидетельству П.Н. Лукницкого, Анна Ахматова носи­ла на пальце простое кольцо с молитвой, обращенной к основателю Лавры: "Преподобие отче Сергие, моли Бога о нас" (Лукницкий, 1989: 124). М.Ардову она однажды сказала о Лавре: "Это лучшее место на земле" (Лукницкий, 1989: 220).

[36] Так воспоминания В. Беер и Л.Чуковской соединяют юную Аню Горенко, напряженно молящуюся перед иконой Богородицы в Софий­ском храме Киева, и известную поэтессу Анну Ахматову, спустя десяти­летия преклоняющую колени перед иконой Богоматери в Троице Сергиевой Лавре. Как замечает А. Найман, "Ахматова была человеком ве­рующим, и нельзя сказать, что нецерковным. По-видимому, когда-то посещение храма было для нее непременным и обычным делом... Цер­ковные установления были для нее непреложны... Но в последние годы она в церковь не ходила. Зайти перекреститься, постоять помолиться могла, церковный календарь всегда держала в голове, знала его хоро­шо, хорошо знала службу" (Найман, 1989: 50). Во время Великого по­ста Ахматова могла пойти на службу и дважды в день (см.: Лукницкий, 1989: 120).

[37] Мы имеем в виду, например, такое выражение, как "барынька, мечущаяся между будуаром и моленной". Подробно же цитировать ждановское выступление мы не должны по одной причине: со свой­ственным ей величием Ахматова один раз обронила: "Абсолютно не­возможно приводить дословные цитаты из Жданова, переносящие нас в атмосферу скандала в коммунальной квартире" (Хейт, 1991: 243).

[38] Конечно, что такое монастырская эстетика, Чуковский не объяс­няет.

[39] Отметим, что в конце жизни Ахматова признавалась А. Найману: "Поверьте, я бы ушла в монастырь, это единственное, что мне сейчас нужно. Если бы это было возможно" (Найман, 1989: 58).

[40] Говоря о смешении, цитируют одни и те же строки, а таких немного. Например: "Но клянусь тебе ангельским садом, / Чудотворной иконой клянусь / И ночей наших пламенным чадом..." Кстати, Жданов в своем докладе процитировал из поэзии Ахматовой только эти три строчки. Их можно бы прокомментировать и так: хоро­шо, что даже в "пламенном чаду" лирическая героиня стихотворения (а не Ахматова) не забывает вспомнить об ангельском саде и о чудотвор­ной иконе. Как раз этот чад и представляет собой "смешение", а икона – залог освобождения от него.

Литература

Ахматова, 1976 — Ахматова А. Стихотворения и поэмы. - Л., 1976.

Ахматова, 1986 — Ахматова А. Сочинения в двух томах. - М., 1986.

Ахматова, 2005 — Ахматова Анна: pro et contra: Антология. Т. 2. - СПб., 2005.

Голлербах, 1922 — Голлербах Э. Из воспоминаний о Н.С. Гумиле­ве // Новая русская книга (Берлин). 1922. № 7.

Гумилев, 1988 — Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. - Л., 1988.

Державная, 1999 — Державная правительница Земли Русской. - М., 1999.

Икона, 1981 — Новгородская икона XII-XVII веков. - Л., 1981.

Квливидзе, 1995 — Квливидзе Н.В. Новгородская икона Софии Премудрости Божией // Макариевские чтения. Вып. 3. Ч. 2. - Можайск, 1995.

Кублановский, 1989 — Кублановский Ю. О "Реквиеме" Анны Ах­матовой // Вестник РХД (Париж). № 156, 1989.

Лепахин, 1999 — Лепахин В. Икона в русской поэзии XX века. - Сегед, 1999.

Лукницкий, 1989 — Ахматова и Гумилев: Из записей П.Н.Лукницкого // Вестник РХД (Париж). № 156. 1989.

Мандельштам, 1987 — Мандельштам О. Слово и культура. - М., 1987.

Haйман, 1989 — Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. - М., 1989.

Образ, 1995 — "Пречистому образу Твоему поклоняемся...": Образ Богоматери в произведениях из собрания Русского музея. - СПб., 1995.

Павлович, 1964 — Павлович Н.А. Воспоминания об Ал. Блоке // Блоковский сборник. 1964. С. 496.

Пастернак, 1989 — Пастернак Б. Собрание сочинений в пяти то­мах. Т. 2. - М., 1989.

Письма, 1987 — Письма Н.А. Клюева к Блоку // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. - М., 1987.

Поселянин, 1993 — Поселянин Е. Сказания о чудотворных иконах Богоматери и Ея милостях роду человеческому. - Коломна, 1993.

София, 2000 — София Премудрость Божия: Выставка русской ико­нописи XIII-XIX веков из собраний музеев России. - М., 2000.

Струве, 1986 — Струве П. Бог Ахматовой // Вестник РХД (Па­риж). № 156. 1989.

Струве, 2005 — Струве Г. Ахматова и Борис Анреп // Анна Ахма­това: pro et contra: Антология. Т. 2. - СПб., 2005.

Тименчик, 1976 — Тименчик Р.Д., Лавров А.В. Материалы А.А.Ах­матовой в Рукописном отделе Пушкинского дома // Ежегодник Руко­писного отдела Пушкинского дома на 1974 год. - Л., 1976.

Флоренский, 1914 — Флоренский Павел, священник. Письмо деся­тое: София. Бирюзовое окружение Софии и символика голубого и синего цвета // Столп и утверждение истины. - М., 1914.

Флоровский, 2002 — Флоровский Георгий, прот. Вера и культура: Избранные труды по богословию и философии. - СПб., 2002.

Хейт, 1991 — Хейт А. Анна Ахматова: Поэтическое странствие: Дневники, воспоминания, письма Ахматовой. - М., 1991.

Цветаева, 1990 — Цветаева М. Собрание стихотворений, поэм и драматических произведений в трех томах. Т. 1. - М., 1990.

Чуковский, 1988 — Чуковский К. Ахматова и Маяковский // Воп­росы литературы. 1988. № 1.

Источник: А.А. Ахматова и Православие // Сборник статей о творчестве А.А. Ахматовой. - М., 2008. С. 275-292.

STSL.Ru