Среди произведений русской литературы есть несколько таких, в заглавии которых присутствует слово «чаша». Наиболее известны из них стихотворение «Чаша жизни» М. Ю. Лермонтова и одноименный рассказ И. А. Бунина[1], в которых чаша символизирует земное бытие человека, а предметом осмысления для поэта и прозаика становится вопрос о заполнении этого бытия[2]. В тексте М. Ю. Лермонтова обыгрываются понятия «мечты» и «пустоты», а в рассказе И. А. Бунина, как пишет Е. Линь, «каждый из четырех героев держал в руках свою “чашу жизни”, однако, кроме одиночества, душевной пустоты и сосуществования, лишенного высокого смысла, он ничем ее не наполнил»[3].
В повести И. С. Шмелева «Неупиваемая чаша» в заглавие поставлено название иконописного изображения Пресвятой Богородицы, которое, по мнению Н. И. Соболева, становится здесь «символом сокровенной христианской сущности русского народа»[4]. Как отмечает В. А. Кошелев, «по иконографии она относится к типу одного из древнейших изображений Богоматери — «Оранта» («Предстоящая»). Чаша с благословляющим Богомладенцем — это чаша Святого Причащения, источающая тем, кто приступает к ней со страхом и верою, все благословения, дарованные грешному роду человеческому искупительным подвигом Христа. Эта чаша действительно «неупиваемая», поскольку Христос, по православному канону, «всегда ядомый и никогда же иждиваемый»[5]. А Матерь Божия с воздетыми вверх пречистыми руками ходатайственно возносит Богу эту Жертву Своего закланного Сына…»[6]. В тексте И. С. Шмелева для главного персонажа, иконописца, «знаком причащения и любви <…> стала сама Пречистая, олицетворяющая то начало духовной любви, которое воплотилось в единственной женщине, так и оставшейся для художника предметом мечтаний»[7]. С чашей, таким образом, связан здесь еще и смысл чистоты. Эта повесть вышла в свет в 1919 г., написана была годом раньше.
В 1922 г. М. М. Пришвин создает повесть «Мирская чаша», имеющую подзаголовок «19-й год ХХ века», где размышляет о причинах и последствиях революции 1917 г. Н. В. Борисова пишет, что повесть эта, «получившая “смертный приговор” Л. Д. Троцкого (Троцкий назвал ее “контрреволюционной”), <…> ждала своего часа более 60 лет»[8]. В ней, с точки зрения А. М. Подоксенова, «с первых же страниц образ Христа становится центральным образом размышлений автора и его alter ego — Алпатова, которые с позиций вечности Его заповедей измеряют глубину нравственного падения современности, сверяют и оценивают свой жизненный путь»[9]. Чаша в этом контексте соотносима с сюжетом моления Христа в Гефсимании и наделена смыслом чаши страданий. Отсылка к этому эпизоду евангельского повествования дана уже во вступительной части повести: «Но какое же у нас прошлое — народ русский в быту своем неизменный; история власти над русским народом и войн? Огромному большинству русского народа нет никакого дела до власти и до того, с кем он воюет; история страдания сознательной личности, или это есть история России? Да, это есть, но когда же кончится наконец такая ужасная история, и сам Распятый просил, чтобы миновать ему эту чашу <…>»[10]. Алпатов в размышлениях обращается уже к образу мирской чаши: «У них добродушный ум и неумное сердце, а моя виноватость от страха испить до конца всю эту чашу мирскую»[11].
На наш взгляд, В. А. Никифоров-Волгин, расстрелянный по 58-й статье в 1941 г., чьи произведения стали публиковаться в России в 90-е годы XX в., продолжает в своих произведениях смысловую линию, открытую ранее в повести М. М. Пришвина «Мирская чаша», на что указывает даже название одного из рассказов писателя — «Чаша страданий». В отличие от М. М. Пришвина, В. А. Никифоров-Волгин изображает, как последствия революции переживают уже не только миряне, но и духовенство со своими семьями.
Для верующих людей революция 1917 г. стала трагедией. У М. М. Пришвина революция рассматривается в контексте традиции Ф. М. Достоевского, в соответствии с которой социализм есть «бесовское искушение народа сытостью всеобщей уравниловки взамен личной свободы и христианской морали»[12]. В произведениях В. А. Никифорова-Волгина демоническая сущность революции раскрывается через мотив осквернения святыни, что совершают те, кто революцию поддержал. При этом, как и в тексте М. М. Пришвина, у В. А. Никифорова-Волгина неизбежным следствием революции становится насилие[13].
В рассказе В. А. Никифорова-Волгина «Чаша» маленький сын священника пытался спасти от поругания священный сосуд — Святую Чашу, за что и был убит. Его отец рассказывает об этом так: «Ручонками своими маленькими вырывает Чашу Господню из рук пьяного кощунника. И не поверите ли, вырвал ее! Чудом вырвал! Как сейчас вижу его в белом одеянии, как хитон Отрока Иисуса, с Чашей Христовой сходящего по ступеням амвона… Тут-то за Христа и пострадал мой светлый мальчик. Не успел я подойти к нему, как высокий солдат ударил его прикладом по голове… И когда увидел его, обагренного кровью, бездыханного, я не плакал. На душе было ясно-ясно. Спокойно взял его на руки и домой понес, и по рукам моим кровь его струилась»[14]. Чаша в этом контексте — святыня, мальчик же стал новомучеником. Описание его сопровождается введением в текст церковнославянизмов («хитон Отрока Иисуса»). Белый цвет одеяния подчеркивает чистоту, невинность жертвы. Появление в годы безбожия новых мучеников, даже ребенка, готового отдать жизнь за Христа, дает в рассказах писателя надежду на возрождение веры в будущем. Но чаша здесь также — символ страданий, скорби отца мальчика, священника Виталия, вспоминающего о гибели сына: «Ничто не утоляет скорбь мою, ибо пред глазами он, ангельская душенька, за Христа пострадавший!..»[15].
Центральный образ другого рассказа писателя, в названии которого тоже фигурирует чаша, «Чаша страданий» — крест. Это подчеркивается как фамилией главного героя, священника Ивана Воздвиженского, так и сном, увиденным им незадолго до принятия страданий: из креста, «осыпанного каменьями»[16], во время пения тропаря «Кресту Твоему» «капля за каплей, заструились слезы»[17]. Сон предваряет появление в доме священника безбожников-красноармейцев, пришедших, чтобы арестовать его. Слезы во сне напоминают драгоценные камни — то, что украшает крест, иконы, напрестольные Евангелия: «Огни свечей струились и переливались на кресте. От игры теней и света крест казался сотканным из жемчужных слез»[18]. Во время обыска отец Иоанн вспоминает этот сон, повторяя: «Крест из жемчужных слез… крест… крест… символ страданий…
— Голгофа! — шептал отец Иван побелевшими устами»[19].
Упоминаются в тексте недавно расстрелянные дьякон Громогласов и священник Ливанов, чью участь, по логике сюжета, предстоит разделить и отцу Иоанну, который «сам же отпевал их обезображенные, неузнаваемые тела и после этого каждую ночь ждал своей очереди»[20].
С мотивом слез, плача сопряжен в рассказе эпизод, когда красноармеец разорвал фотокарточку с изображением покойной супруги отца Иоанна: «На полу лежали лоскутья фотографии, не раз им целованной и облитой слезами в горькие часы вдовства»[21]. Все эти горести и наполняют «чашу страданий» священника, которая присутствует только в заглавии рассказа, но через отсылку к образам креста и Голгофы в тексте отсылает к сюжету Гефсиманской молитвы и крестным страданиям Спасителя.
Оба рассказа — «Чаша» и «Чаша страданий» — объединены темой страданий за веру в годы безбожной власти. В цикле «Детство», где говорится о жизни в дореволюционной России, образ чаши сопряжен только с евхаристическим контекстом. Перед Таинством Причащения мальчик, центральный персонаж цикла, видит, как «из окна прямо в Чашу упали солнечные лучи, и она загорелась жарким опаляющим светом»[22]. Этот визуальный акцент на чаше маркирует семантику святости, напоминает ассист — золотой цветовой фон на иконах.
В повести же «Дорожный посох», открывающей последнюю книгу писателя, отец Афанасий, освободившись из заключения, странствует по русской земле уже с деревянной чашей, предназначенной для совершения Таинства Евхаристии, там, где это возможно, по просьбам верующих. Здесь появляется мотив духовного обновления: «Вся Русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения»[23]. Приходом в этой повести становится уже не отдельный храм, а вся Россия, по которой ходит странствующий священник. Отец Афанасий видит, как множество даже неверующих прежде богоборцев встают на путь покаяния, хотя открыто исповедовать православную веру во время установившейся советской власти решаются далеко не все. Такой же странствующий священник, отец Василий Нильский, с антиминсом в котомке, «чашей деревянной, епитрахилью да служебными книгами»[24], появляется в рассказе В. А. Никифорова-Волгина «Архиерей». По контрасту с ним дан в этом рассказе перешедший в обновленческую церковь отец Павел Скорбященский, пытающийся получить у архиерея, оставшегося верным святой Православной Церкви, церковные сосуды для совершения богослужений. Он говорит Владыке: «Что же вам стоит сей стакан превратить в Чашу Господню, а сие блюдечко в дискос? Очень просто! А главное, этой перемены никто у вас не увидит. А у меня, владыка, народ… Со стаканом-то мне выходить на амвон зело непристойно!»[25]. Оказалось, что из обновленческой церкви были изъяты церковные сосуды. Епископ Палладий отвечает ему так: «Дать священные сосуды вам, пренебрегающему апостольскими и каноническими правилами, я не могу! Вы недостойны быть свершителем Святых Христовых Тайн!»[26]. Очевидно противопоставление в рассказе священника, скитающегося без прихода с деревянной чашей, но сохранившего истинную веру, и того, кто претендует на золотую чашу, но вере своей изменил. Так обыгрываются в тексте другие слова, сказанные отцом Павлом: «В древности, владыка, сосуды не токмо стеклянные, а даже деревянные были, да зато попы были золотые. А теперь сосуды-то золотые, а…»[27]. Такой «золотой» священник с деревянной чашей — как раз странствующий отец Василий, но уже не в древнее время, а в современную писателю послереволюционную эпоху. Это знак присутствия истинной духовности в такое непростое для верующих людей время.
Итак, образ чаши у В. А. Никифорова-Волгина сопряжен как с темой страданий, что восходит к евангельскому сюжету моления о чаше, так и с евхаристической семантикой. В ряде текстов эти смыслы соприсутствуют друг с другом. В рассказах о детстве потир включен в литургический контекст и не связан с трагическими событиями, порожденными революцией, поскольку революция в этих произведениях еще не совершилась. В рассказе «Архиерей» и повести «Дорожный посох» появляется образ деревянной чаши, которую носит с собой странствующий священник, тайно совершая Литургию там, где это становится возможным, по просьбам желающих, а из чаши причащаются верующие. Такая чаша — символ неугасающей веры в душе народа и знак грядущего духовного возрождения.
Список использованных источников и литературы
- Борисова Н. В. М. Пришвин «Мирская чаша»: цвет и крест России // Филоlogos. 2007. №1–2 (3). С. 142–152.
- Кошелев В. А. «Неупиваемая чаша» Шмелева: «усадебное» и «духовное» // Вестник Новгородского государственного университета. 2004. №29. С. 43–49.
- Линь Е. Экзистенциальная поэтика в рассказе И. А. Бунина «Чаша жизни» // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2015. №6 (146). С. 206–211 .
- Никифоров-Волгин В. А. Ключи заветные от радости. М.: Даръ, 2013. — 432 с.
- Подоксенов А. М. Библейские мотивы в повести «Мирская чаша» и дневнике М. М. Пришвина // Credo New. 2014. №2 (78). C. 2.
- Подоксенов А. М. Философско-мировоззренческий контекст переклички идей Достоевского, Маркса и Ницше в повести Пришвина «Мирская чаша» // Credo New. 2022. №1 (109). С. 2.
- Пращерук Н. В. «Чаша жизни»: о символе архетипического в русской литературе // Уральский филологический вестник. Серия: Русская классика: динамика художественных систем. 2013. №1. С. 183–193 .
- Пришвин М. М. Мирская чаша: Избранные произведения. Из дневников. Тула: Приокское книжное издательство. 1989. — 415 с.
- Служебник. Изд. 8-е. М.: Изд-во Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2015. — 592 с.
- Соболев Н. И. Тема творчества в повести И. С. Шмелева «Неупиваемая чаша» // Проблемы исторической поэтики. 2005. №7. С. 596–604.
[1] У И. А. Бунина в 1915 году был опубликован сборник рассказов, названный «Чаша жизни» – по заглавию одного из текстов.
[2] Подробнее о смысловом значении образа чаши жизни см.: Пращерук Н. В. «Чаша жизни»: о символе архетипического в русской литературе // Уральский филологический вестник. Серия: Русская классика: динамика художественных систем. 2013. №1. С. 183–193.
[3] Линь Е. Экзистенциальная поэтика в рассказе И. А. Бунина «Чаша жизни» // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2015. №6 (146). С. 210.
[4] Соболев Н. И. Тема творчества в повести И. С. Шмелева «Неупиваемая чаша» // Проблемы исторической поэтики. 2005. №7. С. 603.
[5] Служебник… С. 161.
[6] Кошелев В. А. «Неупиваемая чаша» Шмелева: «усадебное» и «духовное» // Вестник Новгородского государственного университета. 2004. №29. С. 47.
[7] Там же. С. 48.
[8] Борисова Н. В. М. Пришвин «Мирская чаша»: цвет и крест России // Филologos. 2007. №1–2 (3). С. 142.
[9] Подоксенов А. М. Библейские мотивы в повести «Мирская чаша» и дневнике М. М. Пришвина // Credo New. 2014. №2 (78). С. 2.
[10] Пришвин М. М. Мирская чаша: Избр. произведения. Из дневников. Тула. 1989. С. 118.
[11] Там же. С. 149.
[12] Подоксенов А. М. Философско-мировоззренческий контекст переклички идей Достоевского, Маркса и Ницше в повести Пришвина «Мирская чаша» // Credo New. 2022. №1 (109). С. 2.
[13] Ср. с утверждением А. М. Подоксенова: «Мотив безбожной власти как никогда не дремлющего демона насилия становится в “Мирской чаше” одним из основных» [Подоксенов А. М. Философско-мировоззренческий контекст переклички идей Достоевского, Маркса и Ницше в повести Пришвина «Мирская чаша» // Credo New. 2022. №1 (109). C. 2.].
[14] Никифоров-Волгин В. А. Ключи заветные от радости. М. 2013. С. 374–375.
[15] Там же. С. 375.
[16] Никифоров-Волгин В. А. Ключи заветные от радости. М. 2013. С. 365.
[17] Там же.
[18] Там же.
[19] Там же. С. 367.
[20] Там же.
[21] Там же. С. 368.
[22] Там же. С. 81.
[23] Там же. С. 426.
[24] Там же. С. 330.
[25] Никифоров-Волгин В. А. Ключи заветные от радости. М. 2013. С. 326.
[26] Там же.
[27] Там же.
Источник: Сузрюкова, Е. Л. Образ чаши в художественной прозе В.А. Никифорова-Волгина / Е. Л. Сузрюкова // Православный собеседник. – 2023. – № 2(32). – С. 162-167. – EDN TNKXVZ.