Портал «Богослов.Ru» продолжает публиковать воспоминания Никифора Александровича Ильинского, основная часть которых посвящена Вологодской духовной семинарии. Это ценнейший источник сведений о семинарии, о вологодском духовенстве и о вологодском обществе конца XIX — начала XX в.

«Из далекого прошлого». Воспоминания Никифора Ильинского

Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 2

Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Главы 3 и 4

Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Главы 6 и 7

Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 7 (продолжение)

Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 8

 

Л. 257 об.

Гл[ава] 9

С отъездом из Вологды Преосвящ[енного] Антония и кончиной ректора семинарии оказались на время обезглавленными епархия и семинария. С живейшим интересом мы прислушивались и ловили на лету разные слухи о возможном назначении к нам новых начальников. Известие о назначении на Вологодскую кафедру Преосвящ[енного] Алексия^[1], епископа Сарапульского, было встречено в Вологде с чувством большого удовлетворения. О новом епархиальном начальнике шла молва хорошая. Известно было, что он без академического образования, из вдовых протоиереев, уже пожилой и, следовательно, с большим жизненным опытом.

Преосвящ[енный] Алексий прибыл в Вологду в июле месяце с дневным поездом. Мне, совершенно случайно приехавшему в день прибытия епископа с дачи, удалось быть при встрече Преосвящ[енного] Алексия в холодном соборе. Собор был переполнен до тесноты. И мне с большим трудом пришлось проникнуть в него. Все городское

 

Л. 258

духовенство уже выстроилось от входных дверей до самой солеи, когда я вошел в собор. Раздался трезвон. Быстро подъехала архиерейская карета и из нее вышел и скорою поступью направился в собор наш новый владыка. Кафедральный протоиерей приветствовал его речью. Облачившись, в мантию, Пр[еосвяще]нный Алексий прошел в алтарь, приложился к престолу и затем, войдя на солею, обратился к присутствующим в соборе с речью. Речь была простая и задушевная. Поклонившись после окончания речи почивающим в соборе архипастырям, владыка снова взошел на солею, с которой долгое время благословлял народ.

Новый епископ по первому впечатлению произвел на всех хорошее впечатление. Он среднего роста, плотный, с большой окладистой бородой, походка сановитая.

При представлении вновь прибывшему епископу, которое было назначено на следующий день, мне, за выездом в усадьбу, присутствовать не пришлось.

 

Л. 258 об.

Сравнительно долго не было никаких известий о назначении к нам нового ректора. Называли нескольких кандидатов, даже одного из местных городских священников, но в семинарии к кандидатуре называемых лиц относились с недоверием. Только в августе месяце получен был наконец указ о назначении к нам нового начальника в лице архимандрита Василия (Лузина)^[2]*, состоявшего до своего к нам назначения инспектором Олонецкой семинарии. Новый ректор так же, как и новый наш епископ, нижегородский уроженец, из вдовых священников. От преподавателя семинарии П. А. Прокошева^[3], обучавшегося одновременно с Лузиным в Казанской академии, мы имели некоторые сведения о новом нашем начальнике. По словам Про[коше]ва, он человек недальнего ума, пожилой и едва ли будет хороший администратор.

«Поживем — увидим», — сказали мы и стали ждать его приезда. Приездом своим он не замедлили и явился к нам почти вслед за получением

* Племянник Еп[ископа] Михаила, составителя толкового Евангелия и Деяний.

 

Л. 259

указа о его назначении. На второй день приезда архимандрита Василия ему представлялась во время большой перемены семинарская корпорация. Высокого роста, толстый, с большой окладистой бородой, архимандрит Василий в своих движениях был неуклюж и, несмотря на массивную фигуру, не поражал своей величавостью. Вообще, первые впечатления от созерцания нового ректора были не в пользу его.

В нашей семинарии архимандрит Василий пробыл немногим более года. Сравнивать его с предшественниками, пользовавшимися большой популярностью, конечно, и думать нечего. И как ректор, и как преподаватель он не был на высоте своего положения. Нового ректора, как было заметно, интересовала более всего хозяйственная часть семинарии. В свободное время он занимался разными цифровыми выкладками. Особенно следил за тем, чтобы ученикам в пищевых продуктах выдавались точные порции мяса, рыбы и проч[его]. В семинарский корпус во время вечерних занятий он никогда не

 

Л. 259 об.

показывался. Сделал о. архимандрит Василий однажды попытку побывать в общежитии на вечерних занятиях учеников, с каковою целью и явился было туда, но, поднявшись до средины лестницы и узнав от дежурного помощника инспектора, что в общежитии все благополучно, он не пошел к ученикам и уехал домой.

В воспитательном деле он не принимал никакого участия, на все смотрел глазами инспектора и в правлении всегда поддерживал взгляды последнего.

Вообще, в свое короткое ректорство о. архимандрит Василий не сделал ничего такого, что свидетельствовало бы о нем, как о начальнике, способном принести пользу тому заведению, во главе которого он стоял.

При нем произошел небывалый еще в стенах семинарии беспорядок. Это печальное событие было 24 октября, в день праздника «Всех Скорбящих Радость». В строгом смысле, этот праздник не был традиционным. Архимандрит Василий без епископского соизволения вздумал вычеркнуть этот праздник из числа неучебных дней в семинарии. Ученики заволновались, тем более что в других учебных заведениях (епархиальном и духовном)

 

Л. 260

в этот день уроков не было. Во время занятий было сравнительно тихо, хотя и заметно было приподнятое настроение учеников. Несомненно, уроки кончились бы более или менее благополучно. Но бестактность и настойчивость ректора испортили все дело. Праздник в тот год был в четверг. По этим дням архим[андрит] Василий завел обычай после последнего урока (в четверг было три урока) делать общие спевки в домовой семинарской церкви. На этот раз, считаясь с недовольством и приподнятым настроением учеников, следовало бы им сделать уступку и после последнего урока распустить их по домам. Упрямство ректора, несмотря на представление членов инспекции о могущих произойти в церкви беспорядках, взяло верх: он уперся, как бык, и не хотел слушать никаких советов. Кончились уроки. Ученики вышли в коридор с книгами, намереваясь идти домой. Но в этот момент был подан звонок, приглашавший учеников идти в церковь. Ученики заволновались. Однако частью по убеждению, а больше по принуждению направились в церковь. Ректор прошел на хоры и отсюда следил за учениками. Учитель пения,

 

Л. 260 об.

встав на солею и задав тон, дал знать рукой, чтобы начать пение. Ничего не вышло: ученики молчали. Тогда, по распоряжению ректора, стали вызывать к солее по три воспитанника. Поднялся шум. Ректор спустился с хор и стал посреди залы. Шум и стучание ногами усиливались все более и более. Архимандрит Василий сделал попытку обратиться к ученикам с увещеваньем, но это неудачное и несвоевременное увещанье еще больше подлило огня в масло. Началось шиканье и разные выкрики. Учеников немедленно отпустили. Создалось целое дело. Ректор и инспектор на экстренном собранном собрании требовали увольнения некоторых учеников. Однако все кончилось без репрессий благодаря вмешательству преосвященного, здраво оценившего происшедшее печальное событие 24 октября^[4].

Не буду говорить о личной жизни ректора. Про него ходило много разнообразных слухов, как для ректора-монаха далеко не благоприятных, но насколько правдоподобными были эти слухи, я судить не берусь^[5].

Отношение ректора к преподавателям нельзя

 

Л. 261

было назвать гладкими и тактичными. Свою бестактность по отношению к преподавателям он, наприм[ер], проявил в том, что после просмотра ученических сочинений, на которых преподавателями уже были сделаны рецензии, он делал свои замечания, иногда резко расходившиеся с такими же замечаниями и рецензиями преподавателей. Я помню, когда один из преподавателей, получив из рук ректора ученические сочинения и прочитав ректорские замечания, в присутствии ректора изорвал эти сочинения, сказав ректору, что впредь он не представит ему для просмотра ни одного ученического сочинения.

Атмосфера для архимандрита Василия как в семинарии, так и в городе создалась неблагоприятная. Ученики, против которых за разные проступки ректор стал принимать строгие меры, открыто говорили о недостойном образа жизни самого ректора. Не молчали об этом и в городе. Несомненно, что слухи эти, а может быть, и действительные факты, были известны и преосвященному.

9 ноября ректор по делам службы ездил к епископу. Возвратился он скоро и крайне удрученный. Оказалось, что владыка вручил ему указ об увольнении его от должности ректора и о назначении на его место инспектора Холмской семинарии иеромонаха

 

Л. 261 об.

Арсения^[6]. Так печально кончилось пребывание архимандрита Василия в нашей семинарии.

Но я недостаточно обрисовал бы нравственный облик архим[андрита] Василия, если бы не упомянул о следующих двух поступках его. Когда от ректора, при отъезде его из Вологды, стали принимать казенные вещи, то оказалось, что взятые им для личного употребления казенные серебряные ложки были им заложены. Дело о взыскании с него ложек тянулось долго и, кажется, кончилось ничем. Некорректно он отнесся и к семинарской корпорации. Он отчасти был виновником ликвидации существовавшей у нас товарищеской кассы. Забрав из кассы дов[ольно] значительную сумму денег, он, несмотря на неоднократные к нему обращения об уплате долга, не только его не возвратил, но даже не счел нужным что-либо отвечать на те просьбы, с которыми к нему обращались по этому поводу^[7].

Отъезд архим[андрита] Василия из Вологды состоялся в декабре. Я упоминаю об этом потому, что день этот ознаменовался в казенном общежитии таким событием, которое чревато было последствиями, особенно неблагоприятно отразившимися на Петре Ивановиче Успенском, инспекторе нашей семинарии. День отъезда быв[шего] ректора ученики казенного общежития вздумали отпраздновать по-настоящему. Нужно сказать, что в этот день, более, чем в другой какой-л[ибо] день года, было еще много именинников. День 6 декабря^[8] и в прежнее время редко проходил без приключений и всегда доставлял немало забот и беспокойства лицам инспекторского надзора. В описываемое время дежурным в каз[енном] корпусе был молодой помощник инспектора^[9], дов[ольно] снисходительно относившийся к проступкам по части винопития. Ученики учли, конечно, снисходительность молодого члена инспекции к проступкам этого рода, и выпивших в этот день оказалось много. Ужин прошел далеко не благополучно. Но главное безобразие произошло в спальнях. У семинаристов сложилось убеждение, насколько, впрочем, имевшее фактическую достоверность, я не знаю, что среди учеников, живущих в каз[енном] корпусе, есть шпионы, сообщавшие все, что касалось ученической жизни, инспектору. Вот с этими-то мнимыми или действительными шпионами часть учеников, к тому же подбодренных спиртными напитками, и решила в эту ночь разделаться. Таких жертв намечено было, кажется, не менее двух-трех. Явившись

 

Л. 262 об.

в спальни, где, против обыкновения, был полный мрак, и сняв с коек одеяла, несколько пьяных учеников подошли к намеченным жертвам и, набросив на них одеяла, стали бить их. Но двоим из избиваемых удалось выскользнуть и убежать. Остался один, который не только был избит, но в нескольких местах получил колотые раны. Ночью же этот избитый и раненый воспитанник был унесен в больницу. О происшедшем случае инспектор узнал только утром от фельдшера и тотчас же навестил избитого питомца, стараясь при этом разузнать от него все подробности ночного события и вместе убедить избитого открыть виновников преступления. Но узнать ему ничего не удалось. Неудача ли инспектора в расследовании этого некрасивого и печального случая или какие другие причины побудили инспектора, в то время исправлявшего должность ректора, умолчать об этом происшествии и не донести своевременно Преосвященному, я не знаю, между тем Пр[еосвяще]нный 8 декабря посетил семинарию и, побывав на уроках, отправился в больницу. Несомненно, что он был уже осведомлен о случившемся 6 декабря ночью происшествии

 

Л. 263

в спальнях и, направляясь в больницу, хотел лично убедиться в справедливости сообщенного ему со стороны известия. Повидав избитого, еп[иско]п Алексий уехал из больницы крайне расстроенный, выразив о. Петру свое негодование как по поводу происшедшего события, так и потому, что инспектор скрыл от него об этом происшествии даже теперь, когда Пр[еосвяще]нный явился в семинарию. В то время никто и не предполагал, что этот случай послужит поводом к увольнению инспектора из нашей семинарии. А между тем случилось именно так. Какие мотивы были представлены Пр[еосвяще]нным для увольнения инспектора, для нас, конечно, осталось неизвестно^[10]. Но увольнение о. Петра было тем более неожиданным, что в отчете ревизора Нечаева он получил самый одобрительный отзыв. Правда, недовольство о. Петром как инспектором было общее. Городское духовенство относилось к инспекторской деятельности о. Петра не только отрицательно, но,

пожалуй, враждебно. В семинарии некоторые преподаватели открыто выражали свое негодование по поводу поступков близких к инспектору лиц, вмешивавшихся не в свое дело. Возможно, что Преосвященный, чутко прислушивавшийся к мнению лиц авторитетных,

 

Л. 263 об.

захотел одним взмахом своего решительного пера отделаться от нежелательного ему инспектора.

Когда о. Петр стал готовиться к отъезду на место своего нового служения в Тамбов, то возник вопрос о его проводах. Обычай провожать отъезжающих членов корпорации к этому времени в нашей семинарии достаточно укоренился. Одних провожали более торжественно, других — более скромно. Такое разнообразие в проводах зависело как от того, насколько была продолжительна служба провожаемого лица, так и от того, насколько провожаемый пользовался симпатиями. О. Петр Иванович состоял на службе в семинарии почти 13 лет. Естественно поэтому было ожидать, что в проводах его примут все живое участие. Но вышло то, чего не ожидали. Некоторые преподаватели решительно отказались принять участие в проводах инспектора. Произошел раскол. Проводы не состоялись, и о. Петр уехал из Вологод[ской] семинарии, на служение которой он отдал лучшие годы своей жизни, с чувством не только разочарования, но и горькой обиды.

 

Л. 264

О деятельности о. Петра Ив[анови]ча Успенского как инспектора я уже говорил выше. Остается подвести итоги. Симпатизировать некоторым педагогическим приемам о. Петра я решительно не мог. Отрицательно я относился к его моральным, длительным наставлениям ученикам, хотя в то же время был уверен, что они исходили из добрых, сердечных побуждений. Неодобрительно следует смотреть и на гонения его на табакуров. Из-за табакокурения многие кончили курс с аттестацией по поведению «4». Между тем многие из этих «многих» были юношами благонравными, скромными. Такими они были в семинарии, такими оказались и по выходе из нее. Мне думается, что предшественник Петра Ив[анови]ча по этой должности М. З. Зиоров смотрел на табакокурение учеников более здраво: при нем для учеников старших классов, курителей, была отведена отдельная комната. Если принять во внимание, что привычка курить табак начиналась приобретаться учениками почти с 1-х классов дух[овного] училища, то смотреть на этот проступок-привычку, уже укоренившуюся в учениках старших

 

Л. 264 об.

классов семинарии, глазами Петра Ив[анови]ча было в высшей степени несправедливо, а выпускать учеников с пониженным баллом по поведению было даже жестоко^[11].

Были, конечно, и другие недочеты в педагогической системе воспитания, проводившейся о. Петром, но об этом я распространяться не буду.

Со многими питомцами из времени инспекторства о. Успенского мне приходилось встречаться впоследствии. Более или менее, за весьма немногими исключениями, отзывались они об о. Петре как воспитателе благожелательно. Только когда вопрос касался табакуров, они с чувством обиды и осуждения отзывались о нем. Лично во мне о. Петр оставил хорошие воспоминания. Это был труженик, каких редко приходится встречать в жизни. В частной жизни он отличался гостеприимством, радушием и приветливостью.

Из этого периода времени я упомяну еще об одном случае, когда мне невольно пришлось быть причиной увольнения из семинарии преподавателя Ивана Васильевича Бурсикова^[12].

 

Л. 265

Бурсиков был, собственно, преподавателем гимназии. В семинарии он имел только шесть недельных уроков. Любил он выпить и был большой мастер рассказывать анекдоты, которых знал очень много и умел рассказывать их мастерски. Был он в тоже время несдержан на язык. Все, что он подмечал и узнавал в семинарии, рассказывал в гимназии, нередко с разными добавлениями и прикрасами, о событиях гимназической жизни передавал в семинарии. Вообще об Ив[ане] В[асильеви]че можно сказать, что он обладал «бабьим языком» и любил посплетничать. Каждое 20 число, в день получки жалованья, жена его являлась в семинарию (уроки Б[урсико]ва были последние) и дожидалась его, опасаясь, что муж ее, получив жалованье, унесет его в ресторан. Ив[ан] В[асильеви]ч иногда ловко проскользал мимо своей супруги. Втиснувшись в толпу семинаристов, по окончании уроков массами выходивших из семинарии, он благополучно избегал опасности отправиться домой под конвоем своей жены. С Бур[сико]вым я жил всегда хорошо. Часто он ходил ко мне, бывал и я у него, хотя очень редко. Вообще мы жили с ним по-приятельски. Поэтому

 

Л. 265 об.

тот случай, о котором я намерен передать и который не только нарушил наши добрые отношения, но послужил одною из причин увольнения Ив[ана] В[асильеви]ча из семинарии, для меня до сих пор является необъяснимым.

Было 24 ноября^[13]. В этот день жена его была именинница. Около 9 часов вечера Б[урсико]в неожиданно явился в общежитие значительно выпивши. Дежурным из лиц инспекции был Е.Н. Спасский. Не встретив последнего при своем входе в общежитие, Бурсиков поднялся вверх и прошел к ученикам старших классов, которых поздравил с увольнением инспектора (Успенского), преподавателя Заболотского и меня. Подан был звонок на ужин. Бурсиков вместе с учениками прошел в столовую и, сев с учениками III кл[асса], передал и им то же, что ученикам старших классов. После ужина И[ван] В[асильеви]ч зашел в квартиру Спасского, которому сообщил следующее: «У меня, — сказал он, — сегодня среди других поздравителей были два генерала. Эти генералы были вчера у Преосвященного (23 ноября – день именин епископа), от которого слышали, что в семинарии произошли большие перемены,

 

Л. 266

что, кроме архимандрита Василия, уволены еще инспектор, Заболотский и Ильинский и что указ об увольнении этих лиц уже получен Преосвященным». Меня в общежитии в это время не было. Явился я около 11 часов и встречен был Спасским, передавшим мне чрезвычайно удивившую, но отнюдь не смутившую меня новость. Но поступок Бурсикова сам по себе возмутил меня до глубины души. «В каком положении я завтра окажусь, явившись в семинарию», — думал я. Одно время я решил даже не ходить в семинарию, но от этого намерения отказался и решился, явившись в семинарию, передать поступок Бурсикова на суд преподавателей, и, кроме того, если Бур[си]ков, прежде чем здороваться со мной, не извинится предо мной в присутствии всех преподавателей и не даст слова, что по приходе в класс на занятия не сообщит ученикам о несправедливости пущенного им обо мне ложного слуха, то я не подам ему руки с объяснением, почему я так делаю. Что касается преподавателей, то все они единогласно высказали осуждение поступка Б[урсико]ва, а П. А. Прокошев предложил даже всем не подавать руки Б[урсико]ву, когда он явится в учительскую, хотя это предложение

 

Л. 266 об.

в общем сочувствия не встретило.

И[ван] В[асильеви]ч явился в семинарию перед 4-м уроком. Я в это время был в учительской и стоял у самых дверей. Со мной он и подошел здороваться прежде других. Не подавая руки, я обратился к Б[урсико]ву и спросил его, помнит ли он, что он вчера делал и говорил в общежитии, а если помнит, то сознает ли, что он поступил низко, не по-товарищески и что прежде, чем подавать мне руку, он должен был поступить так, как в этих случаях поступают все порядочные люди, т. е. извиниться. Буренков, слушая мою реплику, то бледнел, то краснел и, видимо, совершенно растерялся. Как инспектор, так и преподаватели стояли и дожидались, чем кончится это неприятное дело. Бурсиков как будто имел попытку выйти из учительской, но к нему подошел инспектор и в свою очередь потребовал от него объяснения в произведенном им соблазне. Что говорил Бур[си]ков в свое оправдание и говорил ли что, теперь не помню. После инспектора обратился к Ив[ану] В[асильеви]чу П. А. Прокошев и высказал

 

Л. 267

ему свое негодование. Положение Б[урсико]ва было невыносимое. Он взял журнал и ушел на урок, после которого, не заходя в учительскую, удалился из семинарии. Вечером и.д. ректора сделал доклад обо всем происшедшем Преосв[ященному] Алексию. Преосвящ[енный] захотел лично от меня выслушать историю этого неприятного инцидента и с этой целью вызвал меня к себе. Когда в своем рассказе Пр[еосвяще]нному я упомянул о двух генералах, которым, по словам Б[урсико]ва, владыка в день своего ангела, сообщил о событиях в семинарии, то Пр[еосвяще]нный Алексий засмеялся: «Теперь я вполне убежден, что у Бурсикова от постоянного пьянства случилось разжижение в мозгах; не место ему быть на службе в семинарии; ну, идите с Богом и успокойтесь», — благословляя и отпуская меня, сказал епископ. Должно быть, вслед за этим Пр[еосвяще]нным сделано было донесение об[ер]-прокурору, так как увольнение Б[урсико]ва последовало очень скоро.

Но этим дело не кончилось. Бурсиков захотел отомстить мне и подал на меня донос об[е]р-прокурору, обвиняя меня в том, что я в присутствии всей семинарской корпорации

 

Л. 267 об.

унизил и оскорбил его и что вследствие этого он заболел нервным расстройством. На уроки как в гимназию, так и в семинарию он действительно некоторое время не ходил. О доносе на меня Б[урсико]вым я узнал только в начале января от вновь прибывшего к нам ректора архимандрита Арсения. После общего представления корпорации архим[андрит] Арсений пригласил меня явиться к нему в квартиру. «Знаете ли вы, — спросил меня ректор, когда я пришел к нему, — что на вас последовала жалоба со стороны теперь уже уволенного из семинарии Бурсикова?» Я сказал, что в первый раз об этом слышу. «Я читал эту жалобу, когда был в учебном комитете. Бурсиков обвиняет вас в том, что вы оскорбили его в присутствии всей корпорации и что вследствие этого он заболел нервно и не может в настоящее время (когда писал жалобу) ходить на службу. Я не буду вас расспрашивать об этом, так как мне все известно. Но не беспокойтесь: жалоба Б[урсико]ва оставлена без

 

Л. 268

последствий и положена под сукно».

Новый ректор архим[андри]т Арсений (Тимофеев) явился в начале января 1896 г[ода]. Еще задолго до приезда его в Вологду о нем говорили как о человеке строгом, назначенном к нам исключительно для исправления семинарии. Поэтому все ожидали его с большим интересом и, пожалуй, с некоторым беспокойством.

Представление ректору состоялось после службы в домовой семинарской церкви. Поздоровался он со всеми любезно, речи никакой не держал и был прост в обхождении. На вид ему нельзя дать больше 30 лет, он небольшого роста, сухощав.

Почти с первых же дней своей службы у нас архим[андрит] Арсений стал часто появляться в семинарском корпусе. Особенно непривычны и неожиданны были для нас его появления в послеобеденное время. Вероятно, усмотрев из своих наблюдений, что члены инспекции

 

Л. 268 об.

не особенно бдительно следят за учениками в это время, ректор сделал распоряжение, чтобы лица инспекции в послеобеденное время безотлучно находились в корпусе, ходили по коридорам, заходили в классы, столовую и вообще во все места, где могут находиться ученики, Один из членов инспекции в это же время, т. е. тотчас же после уроков, должен был посещать ученические квартиры. Сам ректор следил за исполнением своего распоряжения. Ездил он и по квартирам. Время для посещения квартир он выбирал разное. На Масляной неделе, например, он вместе со мной посетил несколько квартир уже в 11-м часу ночи.

Учеников, возвращавшихся из города в семинарию в начале занятных часов^[14], ректор часто останавливал, вступал с ними в разговор, при чем внимательно их осматривал, а иногда бесцеремонно ощупывал особенно в карманах. Если находил табак, то непременно его конфисковал. Такая иезуитская манера обращения с учениками последним, конечно, не могла нравиться и вызывала глухой ропот. Создалась неискрен-

 

Л. 269

ность в отношениях. Ученики стали относиться ко всем действиям ректора с недоверием, но в то же время при постоянных угрозах о репрессиях, особенно к ученикам, замечаемым в употреблении спиртных напитков, побаивались его.

Винопитие, несмотря на строгие меры, при архим[андрит]е Арсении немного уменьшилось против прежних времен. Ученики по-прежнему справляли свои традиционные праздники и установившиеся обычаи. Не обошелся без падений и наступивший В[еликий] пост. Приближался праздник Пасхи. Был конец Страстной недели. Ректор, заехав в общежитие, просил нас особенно бдительно следить за учениками в Вел[икую] субботу. Должно быть, и до него успели дойти слухи, что ученики позволяют себе в этот день злоупотреблять спиртными напитками. Чрезвычайно печальный и предосудительный для воспитанников дух[овной] школы обычай встречать праздник св[ятой] Пасхи обильным иногда возлиянием существовал, к глубокой скорби, во многих семинариях. Боролись против этого постыдного обычая разными мерами: прибегали к строгим мерам, к разного рода увещеваниям, но все эти меры полностью не достигали своей цели.

 

Л. 269 об.

Для лиц инспекторского надзора этот день, т. е. канун великого праздника, был одним из труднейших по дежурству. И физическая усталость, и чувство нравственной ответственности доводили иногда до полного изнеможения. Не знаю, как относились к своей обязанности в этот день мои коллеги, но про себя по чистой совести должен сказать, что дежурить в этот день для меня было большим нравственным подвигом.

В описываемое время с 2 часов дня мне пришлось вступить в дежурство и нести его без отдыха, без сна, вплоть до Пасхальной утрени. Несколько раз я обошел все помещения в общежитии. Было тихо. Только несколько учеников оставались в комнатах и спальне доканчивали свои приготовления к встрече в[еликого] праздника. Я прошел в дежурную комнату, сел на стул и задумался. Думы и мысли мои перенеслись в давно минувшее время, ко дням золотого, невозвратного времени в родительском доме. В памяти моей живо возникли образы и моих родителей, благоговейно и радостно готовившихся встретить светлый

 

Л. 270

праздник; вспомнились те обновки, вроде новых сапогов или новой рубашки, которые я получал к празднику; вспомнилось и крашенье яиц и та тишина, которая водворялась в этот день, вспомнил, наконец, с каким благоговеньем и трепетным чувством я слушал рассказы о страданиях и погребении Спасителя. Слезы просились на глаза… Сопоставив далекое прошлое с настоящим, я невольно содрогнулся. Сердце заныло, и тоскливое чувство овладело всем моим существом. Я посмотрел на часы. Был уже 11-й час. «Вот, — думал я, — теперь уже иные начинают вставать и готовиться к пасхальной утрене с тем предвкушением радости, которая испытывается всеми при встрече светлого праздника. Пора бы и мне одеваться… Но нет, я должен до конца сидеть здесь и следить… За кем и зачем? За тем, чтобы не было пьяных…» Я почти заплакал: возможно ли, думал я, чтобы в духовной школе, готовившей будущих пастырей церкви, канун великого праздника проводился так постыдно? Чем объяснить

 

Л. 270 об.

такое возмутительное явление? Сколько я ни думал, я не мог прийти к другому заключению, кроме того, что у воспитанников, решающихся нарушать святость великого праздника, не осталось, а может быть, и не было традиций доброго родительского примера, что они не имели такого счастливого детства, которое давало бы им возможность переживать лучшие минуты невинных восторгов детской души! Я возблагодарил Бога, что я не лишился того сокровища, которое я получил в родительском доме, а сокровище это — моя вера, мои светлые воспоминания из далекого, милого детства.

Отдавшись этим воспоминаниям, я, радостно настроенный, встал, чтобы еще раз обойти общежитие и затем отправиться в квартиру.

Но увы! Радость моя в плач обратилась. При выходе из дежурной комнаты в коридор я услышал площадную брань, несущуюся с верхнего коридора, где были спальни. Я быстро поднялся вверх и увидел почти

 

Л. 271

шатающегося воспитанника старшего класса. Я окликнул его. Сначала он как будто не понял, в чем дело, и стоял предо мной, озираясь во все стороны. После некоторого колебания я пригласил «павшего» в дежурную комнату. «Чей вы сын?», — обратился я к нему с вопросом. «Сын умершего священника, но мать у меня жива». «Помните ли вы своего отца, помните ли, как проводили вы этот день в родительском доме?». И под впечатлением только что пережитых воспоминаний слезы покатились из моих глаз. «Знает ли он, о чем я думал, что переживал несколько минут пред этим?», — обратился я к нему и при этом рассказал, какие впечатления и воспоминания остались у меня от времени детства и как они сохраняли меня от падений в период обучения моего в семинарии. Ученик, по-видимому, слушавший мой рассказ равнодушно, вдруг зарыдал, слезы ручьем полились из его глаз. Мало этого, он встал на колени и стал просить не о том, чтобы я простил его, нет — он просил о наказании. «Вы видите, что я сделался почти трезвым и слезы мои – слезы не

 

Л. 271 об.

хмеля, вы ковырнули (его выражение) в моей душе то, что когда-то было святым, а теперь заглохло, но вы и исцелили меня. Когда я шел сюда, я думал об одном — просить прощения, но я не заслужил его, я достоин самой жестокой кары; вместе с этим даю вам слово: с сегодняшней ночи, отрезвившей меня, я больше не возьму в рот ничего хмельного». Я посмотрел на часы. Было 11 ч[асов] 20 м[инут]. Нужно было торопиться в церковь. «Скоро запоют “Христос воскресе” и “простим вся воскресением”. Я вам прощаю ваш проступок. Дай Бог, чтобы вы сдержали свое обещание», — сказал я и вышли из дежурной комнаты. Я был радостно настроен. В церкви, когда я пришел, доканчивали полунощницу. Всю утреню и затем литургию я простоял в восторженном настроении. Несмотря на то, что с 2 часов дня я был на ногах, я не чувствовал ни усталости, ни утомления.

Этот ученик Крупнов сдержал свое слово. Два года подряд к празднику Пасхи, будучи уже священником, он писал мне письма.

 

Л. 272

И что это были за письма? Как бы мне хотелось поместить их на страницах настоящих воспоминаний, но, к сожалению, они затерялись. Священствовал К[рупно]в по окончании курса недолго. Он умер от простудной болезни и, как я потом узнал, вел себя безукоризненно, не употребляя ничего хмельного^[15].

Архимандрит Арсений пробыл в нашей семинарии меньше года. В конце сентября он получил назначение в настоятели посольской церкви в Афинах. 1 октября он служил у нас последнюю литургию, после которой вся семинарская корпорация, явившись к нему в квартиру, прощалась с ним и поднесла ему в молитвенное воспоминание о Вологодской семинарии икону «Всемилостивый Спас». На другой день архим[андрит] Арсений оставил Вологду, направляясь к месту своего нового служения.

Не без чувства некоторого сожаления Вологодская семинария, в лице большей части ее корпорации, проводила своего еще молодого начальника. Правда, нельзя отрицать, что он имел дов[ольно] тяжелый характер и проявлял его иногда властно, что

 

Л. 272 об.

был излишне требователен и, наконец, в обращении с учениками проявлял наклонность грубого качества, но отрицать в нем, как начальнике заведения, старавшемся поднять дисциплину, некоторые заслуги было бы несправедливо. Физически слабый и малоздоровый, тем не менее он был неутомим, особенно в надзоре за учениками. И мне думается, что если бы архим[андрит] Арсений остался бы в нашей семинарии на более продолжительное время, то он пробыл бы не без пользы для нее.

При архим[андрите] Арсении, по его личной инициативе, в педагогические собрания правления стали приглашаться все преподаватели и члены инспекции, особенно если эти собрания вызывались какими-ниб[удь] исключительными случаями.

Заканчивая свои воспоминания об архим[андрите] Арсении, скажу, насколько мне известно, о дальнейшей его служебной карьере. В Афинах архим[андрит] Арсений пробыл не более двух лет. Затем некоторое время он был членом дух[овно]-цензурного комитета в Петербурге.

 

Л. 273

Будучи возведен в сан епископа, он последовательно был викарием сначала в Волынской, а потом в Костромской епархиях. После этого несколько времени находился на покое. Получив самостоятельную кафедру в Омске, он пробыл там, однако, недолго и вследствие слабости здоровья окончательно удалился на покой. Но потом он прожил недолго и вскоре умер.

После перевода инспектора П. И. Успенского в Тамбов на эту должность к нам был назначен и в феврале месяце прибыл иеромонах Феофан^[16]. Личность эта заслуживает внимания, и на ней следует остановиться. Иеромонах Феофан пробыл в нашей семинарии сравнительно долго (до марта 1901 года) и приобрел большую популярность не только среди воспитанников, но и со стороны городских обывателей. О. Феофан был прежде всего монах по призванию, а не монах-карьерист. Он смотрел на свое назначение в инспекторы как на крест, возложенный на него высшей церковной властью,

 

Л. 273 об.

и все время пребывания его здесь он тяготился своею ответственной должностью. Замечательно добрый и благожелательный, о. Феофан на первых порах, действуя по указанию ректора, не нравился воспитанникам. Были даже случаи, когда ученики делали ему разные неприятности. Но инспектор на все выходки учеников или мало обращал внимания, или взирал на них благодушным оком. В обращениях с учениками был прост и в некоторых случаях оригинален. Беру для примера одни из его оригинальных действий. Является ученик общежития и говорит, что о. инспектором он сегодня уволен в гости. «Где же разрешение на увольнение?», — спрашиваю ученика. Последний, распахнув пальто и указывая на грудь, говорит: «Вот оно». Я рассматриваю и вижу на манишке надпись: «Отпущен до 10 ч[асов] вечера. И[еромона]х Ф[еофа]н.». Оказывается, о. Феофан делал это в видах сокращения времени и соблюдении экономии в бумаге.

Некоторое время по приезде своем в нашу

 

Л. 274

семинарию о. Феофан жил вместе с ректором, а затем для него приспособлена была квартира там, где теперь ученические спальни старших классов. Против парадных дверей ректора была пробита стена и сделаны были двери в квартиру инспектора. В конце своей службы о. Феофан жил в новом корпусе в настоящей инспекторской квартире. Жил он просто, по-монашески. Пищу употреблял самую простую, иногда, особенно в пост, довольствовался одним сухоядением. Был нестяжателен и всем, кто обращался к нему за помощью, не отказывал. Деньги давал без отдачи, жалованье свое, по получении его 20-го числа, не хранил где-нибудь в укромном месте, а держал открыто. Возможно, что у него половина этого жалованья расхищалась прислуживавшим ему семинарским служителем.

С учениками о. Феофан любил беседовать главным образом по вопросам религиозно-нравственным. Любитель св[ято]-отеческой литературы, о. инспектор как ученикам, так и сторонним лицам, являвшимся к нему для бесед, рекомендовал читать эту литературу. Своими беседами с учениками о. инспектор настолько иногда

 

Л. 274 об.

увлекался, что забывал свои прямые обязанности. Будучи прост и доверчив, как дитя, он и в других хотел видеть те же качества. Но питомцы нередко злоупотребляли доверием о. инспектора. При нем произошел случай, на некоторое время взбудораживший всю семинарию. Дело произошло во время вечерних занятий. Побывав в учительской комнате и при выходе из нее, не заперев ее на ключ, о. Феофан удалился для беседы с учениками в один из дальних классов коридора. Ученики воспользовались оплошностью инспектора, вошли в учительскую и похитили две кондуитные инспекторские книги. О пропаже книг сделалось известно на второй день^[17]. Поднялся общий переполох. Ректор (Агрономов) ходил по классам и убеждал учеников возвратить книги с обещанием не подвергать виновников никакому наказанию. Но отклика на этот призыв ректора не последовало. Решили произвести повальный обыск. Подозрение падало на учеников III и IV классов. С них и начали.

 

Л. 275

В III кл[ассе] мне удалось напасть на некоторый след благодаря найденному у одного ученика^[18] дневнику. В этом дневнике дов[ольно] подробно было записано, при каких обстоятельствах ученикам удалось проникнуть в учительскую, как они наставили в журналах баллы и похитили две книги, из которых одну в тот же вечер сожгли (так называемую «квартирную книгу»), а другую, ободрав корки, спрятали. Но где спрятали книгу и кто был виновником ее похищения, об этом узнать не пришлось. Только дня два спустя после этого обыска удалось напасть на настоящий след. Было установлено, что главным виновником похищения был один из учеников IV класса^[19]. Сначала он долго не сознавался, но под давлением товарищей решил наконец сознаться и указал, что книга спрятана на чердаке. Здесь ее действительно и нашли в песке и мусоре, но с оборванными корками.

О. Феофан чем дальше служил, тем больше тяготился своим положением, и, наконец, после одного печального случая, происшедшего в общежитии, он решил не только должность инспектора оставить, но и вообще дух[овно]-учебную службу. Случай,

 

Л. 275 об.

который сильно повлиял на о. Феофана, был следующий. Дежурил в общежитии Митрофан Иларьевич Архангельский^[20]. По-видимому, все было благополучно. Кончился ужин, и ученики стали выходить из столовой, пошел за ними к выходу и М[итрофан] Ил[арьеви]ч. В этот момент ученик III класса Славин^[21], обладавший значительной физической силой, бросился на Архангельского и, повалив его, стал давить за горло. Произошло общее смятение. Только при помощи учеников и служителей удалось вырвать Ар[хангельс]кого из крепких и цепких рук Славина. М[итрофан] Ил[ларьеви]ч оказался в бессознательном состоянии. Случай этот и был решающим толчком к оставлению службы в семинарии.

Проводы о. Феофана были очень трогательные. После напутственного молебна ученики поднесли ему икону и выразили свои чувства к нему в нескольких речах. Все одинаково понимали, что провожали редкого по душевным качествам человека, человека «не от мира сего». Уже по отъезде о. Феофана из Вологды стало известно, что он вел подвижническую жизнь. Все ночи он проводил в молитве и спал на голых досках, хотя

 

Л. 276

для видимости у него и была койка с казенным матрасом^[22]. Оставив Россию и поселившись на Афоне, как нам рассказывали, он исполняет там один из трудных подвигов послушания.

Чтобы быть последовательным в своих воспоминаниях, я должен возвратиться несколько назад. Вскользь я уже упомянул о преемнике архимандрита Арсения протоиерее Агрономове.

Протоиерей Александр Иванович Агрономов^[23] явился к нам, если не изменяет мне память, в конце октября 1897 года. В то время ему было не более 45 лет, следовательно, он был в самой цветущей поре своей жизни. По простоте обращения новый начальник производил очень выгодное впечатление. В нем не было ничего начальственного. «Это простой деревенский батюшка», — говорили о нем почти все. Будучи очень добрым, о. Агрономов, как скоро пришлось убедиться, не обладал административными способностями. Он совершенно терялся при всяких, иногда самых ничтожных

 

Л. 276 об.

случаях и обстоятельствах. Свои решения и распоряжения он отменял иногда несколько раз. Вообще, своею нерешительностью и полной иногда растерянностью он нередко приводил в смущение своих сослуживцев; невыгодно эта нерешительность ректора отзывалась и на воспитанниках. Для иллюстрации я приведу, может быть, и ничтожный, но показательный пример такого рода, к сожаленью, весьма часто и при разнообразных случаях повторявшийся.

В вечерние занятные часы ректор почти ежедневно появлялся в корпусе. Мы, дежурные, как заведенная машина, почти без отдыха, с 5–8 часов, делали променад по коридору, иногда втихомолку беседуя между собой. Ректор, явившись в корпус, в классы не заходил, а подходил к нам. Большей частью мой неизменный по дежурству коллега Евгений Андреевич Глебов^[24], увидев ректора, удалялся в учительскую или какое-н[ибудь] другое место, и мне приходилось одному вести беседу с ректором.

«Ну что, как?» — обыкновенный и всегдашний вопрос задавал ректор.

 

Л. 277

«Да ничего, о. ректор, все как следует», — ответишь ему.

Идем по коридору. Длительное молчание. Ректор начинает потирать руки. Это верный признак, что его что-то волнует и что он намерен о чем-то посоветоваться. «Я к вам, Н[икифор] А[лександрови]ч, как вы думаете, заслуживает ли NN того, чтобы отпустить его на уроки» (репетировать). Выслушивает мое мнение. «А-а, хорошо, и я так думаю», — и с этими словами быстро уходит по коридору, направляясь к себе в квартиру. Проходит не более минут пяти, как ректор снова появляется и, потирая руки, говорит: «А я, знаете передумал, лучше поступить так-то, при чем высказывает свое мнение». «Как знаете», — ответишь ему. Бывали случаи, когда он свои мнения и решения менял по несколько раз.

При пустых иногда случаях ректор настолько терялся и прибегал к таким действиям, которые нередко возбуждали смех. Так, когда во время урока один из учеников I класса разбил стекло в дверях, ректор прибежал в класс и, потирая руки и в то же время очень волнуясь, обратился к классу с бессвязными словами: «Па-па-позвольте,

 

Л. 277 об.

это что же такое, это, это не порядок, это, наконец, ни на что не похоже, пусть виновник назовет себя, иначе будет поступлено строго». Но виновник не сознался. Тогда ректор, выбежав из класса, сходил в квартиру и, надев на голову камилавку, снова явился в класс. «Если виновник не сознается, я сейчас иду к владыке и доложу ему о вашем безобразии, я экстренно созову педагогическое собрание для обсуждения вашего поступка и т. п.». Но все эти угрозы не производили желаемого действия. Ректор был более смешон, чем грозен и страшен.

Первые три года ректорства о. Агрономова прошли сравнительно спокойно. Но уже в конце 1900-го года стали носиться тревожные слухи то о забастовках, то вообще о беспорядках в некоторых семинариях. В нашей семинарии тревожных симптомов пока не замечалось, но не было уверенности, что, если волна беспорядка не утихнет, то не отзовется и на нашей семинарии. Из центрального управления рассылали разные указы, циркуляры и секретные бумаги, извещавшие о событиях в разных семинариях,

 

Л. 278

об образовании «союза семинаристов»; рекомендовались разные меры к предотвращению беспорядков, требовали усиленного надзора за воспитанниками и т. д. Ректор нервничал и совершенно терялся, инспектор, только что вступивший в должность и не освоившийся с новым своим положением, тоже терялся и часто незначительные, обыкновенные шалости ученические принимал за серьезные проступки.

Новый инспектор, заменивший собою о. Феофана, священник Алексей Константинович Лебедев^[25], вступил в должность в тяжелое время, и бремя инспекторства ему пришлось нести при исключительных обстоятельствах. К чести А[лексея] К[онстантинови]ча нужно сказать, что он, как бы предчувствуя грядущие события, упорно отказывался от назначения на должность инспектора семинарии и принял это назначение только после настойчивой, неоднократной просьбы или, лучше сказать, приказания со стороны епископа Алексия. До назначения своего в инспектора А[лексей] К[онстантинови]ч служил старшим священником в женском монастыре и положением своим был

 

Л. 278 об.

вполне доволен. Религиозно настроенный, он в монастырском служении находил полное удовлетворение своей настроенности. На мое поздравление о новом назначении А[лексей] К[онстантинови]ч с грустью сказал, что он отдал бы все, чтобы не быть только инспектором, и с заметною нервностью просил о поддержке его в новом его положении. А в день переезда своего с городской квартиры в семинарский корпус он говорил, что чувствует, как с этого дня душевное спокойствие его оставляет. Почти с первых же дней своей службы в семинарии о. Алексей по чувству своей религиозной настроенности и душевной потребности стал отправлять в семинарском храме ранние литургии. Службы эти не были ежедневным. Они совершались в нарочитые дни, напр[имер] когда была память какого-либ[о] вологодского угодника. Ученики к этим службам не привлекались, а ходили по своему желанию, добровольно.

Будучи преподавателем, А[лексей] К[онстантинови]ч мало обращал внимание на дисциплину в классах. Ученики, нужно сказать правду, на уроках его сидели крайне беспорядочно. Сделавшись инспектором, о. Алексей,

 

Л. 279

очевидно, привыкший уже к бесдисциплинности, мало обращал внимание на внешний порядок. К недостаткам его как инспектора нужно отнести незнание им учеников. Это незнание продолжалось в течение всего пребывания его в семинарии. Мало были известны А[лексею] К[онстантинови]чу и наши порядки. Он, наприм[ер], не знал, в каком порядке располагались ученики в спальнях, в столовую на ученические обеды и ужины ходил редко.

В своих отношениях к ученикам о. Алексей был сух и формален. Проявлений доброго, сердечного отношения к ученикам почти не было заметно. В своих обращениях с учениками он отличался резкостью, за проступки делал очень длительные вразумления, наставления и т. п. А такие приемы, как я уже говорил ранее, приносили больше отрицательные, чем положительные результаты.

Ученики почти с самого вступления о. Алексея в должность инспектора стали проявлять к нему в разных видах при всяких случаях свое недоброжелательство. Обидно и, более того, возмутительно и тяжело было, когда питомцы

 

Л. 279 об.

дух[овной] школы проявления враждебных чувств к о. Алексею дозволяли даже в церкви или в зале во время молитвы. Так, когда за литургией, во время Великого выхода инспектор по установившемуся обычаю поминал «начальствующих, учащих и учащихся», то ученики начинали усиленно кашлять, бывали случаи, что раздавалось и шиканье. То же самое проделывалось и за общей молитвой в зале, когда о. Алексею, за отсутствием духовника, приходилось читать Евангелие. Все эти явления производили удручающее впечатление. Из Учебн[ого] комитета между тем посылались циркуляры и предписания иметь самый бдительный надзор за воспитанниками, особенно внушалось строго следить за сношениями их с лицами сторонними, за письмами, которые получались воспитанниками не из пределов своей губернии. Случаев, чтобы инспекция занималась перлюстрацией писем, не было, но иногда инспектор допрашивал некоторых учеников, получавших письма с иногородним штемпелем, желая узнать, с кем и по какому случаю они переписываются. Конечно, опросы эти ничего не

 

Л. 280

давали и ни к чему не приводили. Многие ученики получали письма по адресу своих квартир.

Осенью, почти в начале учебного года, инспектором вместе со мною был сделан обыск у нескольких учеников VI к[ласса], живших в общежитии. Поводом к этому обыску послужило следующее обстоятельство. В одной из книжек журнала «Вера и Разум»^[26] на статью богословского содержания была сделана довольно большая рецензия критического характера, но легкомысленная и не вполне приличная по содержанию. Журнал этот случайно попал в руки инспектора. По почерку руки мы скоро узнали автора этой рецензии. Как автор, так еще два его товарища, возбуждавшие к себе подозрение, были вызваны во время последнего урока в общежитие. Инспектор потребовал, чтобы они открыли свои ящики в столе. Все трое беспрекословно подчинились этому требованию. Были просмотрены тетради, книги. Подозрительного в них, однако, ничего не было. Но вот инспектор взял в руки нотный обиход и стал его перелистывать. В этот момент к нему стремительно подошел ученик Соколов^[27] и, грубо

 

Л. 280 об.

выхватив из рук инспектора обиход, поспешно вышел из комнаты. Инспектор от такой неожиданности совершенно растерялся, побежал за С[около]вым, но потом остановился и не знал, что делать. Двое оставшихся учеников, видя полную растерянность инспектора, стояли и улыбались. Чтобы выйти из неловкого положения, я предложил ученикам запереть ящики и отправиться в семинарию. Соколов на урок не явился. Что находилось в обиходе, так и осталось неизвестным.

С октября месяца настроение учеников заметно изменилось к худшему. Стали появляться на стенах разные воззвания и объявления, в разных карикатурных видах рисовалась фигура инспектора и некоторых преподавателей. Получались сообщения о забастовках и сопровождающих эти забастовки безобразиях в разных семинариях.

Наступил ноябрь месяц. 12 ноября, воспользовавшись свободным вечером, я ушел к моим родственникам. Было, должно быть, около 8 часов вечера, когда по телефону я был экстренно вызван в общежитие. Минут через 10 я уже был

 

Л. 281

там. В нижнем коридоре встретил меня мой коллега М. И. Архангельский и сообщил, что в общежитии беспорядки и при этом посоветовал мне остаться внизу, а не подниматься вверх к ученикам. Но я решил поступить наоборот. Сбросив пальто, я быстро, почти бегом, направился к ученикам и прежде всего — старших классов. Настроение учеников было крайне приподнятое, но в то же время я уловил, что в настроении их по крайней мере ко мне не было ничего враждебного. При входе в комнату учеников IV кл[асса] я был окружен тесным кольцом встретивших меня учеников. Я был совершенно спокоен. Мой первый вопрос ученикам был: «Что случилось?» Вместо ответа ученики V и VI кл[ассов] предложили мне войти в комнату, занимаемую учениками VI кл[асс]а. На вопрос, что заставляет учеников волноваться, ученики как будто не нашлись, что ответить.

В комнату стали набираться ученики других классов, послышались выкрики: «Пора изменить порядки», «нужно обращаться с нами по-человечески, а не как с каким-нибудь пешками»,

 

Л. 281 об.

«нужно улучшить стол», «пусть нам дадут доступ во все учебные заведения», «долой инспекцию». Из этих выкриков я понял, что в требованиях учеников не было определенного плана, что волнение их какое-то бессистемное. На некоторые выкрики я стал возражать. Комната между тем до тесноты наполнилась учениками. Было очевидно, что мирная беседа продолжаться не могла. Послышались новые выкрики, уже менее сдержанные. Я услышал между прочим, что ученики приготовили петицию с разными требованиями и что эту петицию завтра они намерены вручить ректору, услышал я и такой выкрик: «Мы вами довольны, спасибо вам за ваше к нам отношение, долой корёпу^[28] (так они прозвали инспектора), долой инспекцию». Напрасно был мой призыв к успокоению. Однако мне пришлось подметить, что у воспитанников не было стихийного возбуждения. Мне думается, что ученики ограничились бы в этот вечер сравнительно мирным протестом. Но, на беду, в общежитие

 

Л. 282

приехал инспектор, и его появление бросило искру в огонь. «Корёпа приехал, корёпа приехал», — раздались возгласы, и ученики выбежали в коридор. Я спустился вниз, где с тревогой и большим волнением ожидали меня как моя семья, так и инспектор с М[итрофаном] Ил[ариеви]чем^[29]. Почти вслед за мной, когда я уже был внизу, брошено было несколько табуреток. Подниматься вверх при таких условиях я уже не решился, хотя по чистой совести должен сказать, что меня туда тянуло. Мне все еще не хотелось верить, что начавшиеся волнения выльются в безобразную форму. С верхнего этажа, со стороны спален, бросались, между тем, вьюшки, табуретки, слышно было, как ученики раскачивали чугунные перила на лестнице и верхней площадке и били стекла. Несколько учеников, крайне нервных, не имевших мужества выдержать эти безобразия, спустились вниз, они дико озирались и буквально тряслись. В общежитие был вызван ректор. Но с приездом его положение нисколько не улучшилось. К этому времени ученики успели выбить в спальнях почти в половине рам стекла. Некоторые безобразники,

 

Л. 282 об.

раскрыв окна, выбросили несколько табуреток и других вещей на улицу, чем привлекли внимание проходивших по улицам посторонних лиц.

С приездом ректора у нас состоялось совещание, которое, однако, вследствие общей растерянности ни к чему не привело. Хотя было уже и поздно, ректор решил съездить к Преосвященному с докладом о происшедших в общежитии беспорядках. От епископа ректор возвратился скоро и сообщил, что владыка, ввиду позднего времени, пока не велел предпринимать ничего и предоставить учеников самим себе. Безобразия учеников между тем не прекращались. Мы решили проникнуть в спальни по черной задней лестнице. Было принесено с дюжину стеариновых свеч. В спальни, кроме ректора, инспектора и нас двоих, отправились еще эконом и несколько служителей. И вот вся эта процессия со свечками в руках двинулась по заднему ходу к спальням. Подойдя к дверям, ведущим в спальный коридор со стороны кухни и

 

Л. 283

экономской квартиры, и толкнув их, мы были крайне удивлены, что вход в спальни с этой стороны был свободен. Мы вошли в коридор. Ученики растерялись от неожиданного появления такой торжественной процессии и бросились по спальням. В коридоре был полный хаос: пол был залит водой, в рамах почти не было стекол и весь коридор полон был битыми стеклами и поломанными табуретками. Вся наша процессия направилась в спальни. Была полная тишина. Стали производить обследование, состоявшее в том, что мы считали незанятые койки, с некоторых учеников снимали одеяла и осматривали ноги. У кого носки или чулки были сырые, тех замечали. Ректор в это время бегал между койками и упрекал учеников за учиненные ими безобразия. Осмотрев все спальни, мы тем же путем двинулись обратно. Спуститься по парадной лестнице мы не имели возможности, так как она была загромождена разным хламом, да, кроме того, спускаться с нее было небезопасно: ученики могли закидать нас табуретками и разными другими предметами, находившимися в их распоряжении.

 

Л. 283 об.

После обхода спален ректор и инспектор уехали. Вскоре ученики, ввиду полной невозможности ночевать в спальнях, где почти ни одной рамы не было без разбитых стекол, занялись переноской коек в комнаты среднего этажа. Было около 4 часов утра, когда ученики успокоились. Утром нам дано было распоряжение не выпускать учеников из общежития, чтобы не дать им возможности прийти в семинарию. Но удержать их было трудно. Правда, парадные двери были заперты, но выходных дверей, черных, было двое, из которых в одни, сняв их с петель, ученики и вышли, направившись в семинарию. Одновременно с появлением учеников общежития на семинарском дворе приехал Преосвящ[енный] Алексий. Выйдя из кареты, Пр[еосвяще]нный обратился к толпе учеников с вопросом, почему они не на уроках и чем объясняется их поздний приход в семинарию. Началась беседа. Ученики стали приносить Пр[еосвяще]нному жалобу на семинарское начальство, инспекцию, выражали недовольство порядками.

 

Л. 284

Выслушав все ученические жалобы и заявления, Пр[еосвяще]нный велел им идти на уроки. Пробыв в семинарии некоторое время, епископ уехал обратно. Все последующее время этого дня и вечер прошли спокойно.

Следующий день был не учебный. Ученики, вопреки ожиданию, явились в церковь. В общежитии хотя и было сравнительно спокойно, но в поведении учеников заметна была некоторая вольность и нежелание считаться с установленной дисциплиной. Заметно было среди них немало с признаками нетрезвости, однако грубых каких-либо выходок не было. Вечер прошел также спокойно. Обращало на себя внимание, что ученики носили какую-то бумагу по комнатам и отбирали под ней подписи. Эта бумага оказалась той петицией, которая затем вручена была ректору. В этой петиции ученики высказывали недовольство существующими порядками, требовали удаления некоторых лиц из состава корпорации, устранения инспекции и т. д. Говоря об инспекции, ученики выразили порицание всему составу инспекции, кроме меня. Похвалой учеников я, по правде сказать, был

 

Л. 284 об.

немало смущен, хотя в этой похвале не было, кажется, ничего особенного. Помню, что в своей петиции они выразились обо мне в том смысле, что я отношусь к ним гуманно, отличаюсь справедливостью…

Не так благополучно прошло в этот день в казенном общежитии. Здесь произошли так же беспорядки, как и в общежитии, с тою, впрочем, разницей, что в казенном общежитии не было того хаотического разрушения и битья стекол, какое было в епарх[иальном] общежитии. После молитвы ученики двинулись всей массой спальным коридором к квартире ректора и стали в нее ломиться. Произошел страшный переполох. Инспектор и его семья провели эту ночь вне стен семинарии. О начавшихся беспорядках дано было знать Пр[еосвяще]нному, который и поспешил явиться в семинарию. Ученики собрались в классную комнату, где и произошла беседа епископа с учениками. В комнате было темно, и ученики держали себя довольно вольно, некоторые же из них

 

Л. 285

допустили грубые выходки, упрекая Пр[еосвяще]нного в жестоком обращении с их отцами. Беседа носила беспорядочный характер, благодаря тем условиям, при которых она происходила. Как ректора, так особенно инспектора ученики старались очернить насколько можно сильнее. С тяжелым чувством и горечью Пр[еосвяще]нный оставил семинарию. Был 12-й час ночи, когда он подъехал к общежитию, вызвал меня, чтобы узнать, как провели ученики этот вечер в общежитии. Выслушав мой доклад, епископ, по-видимому, остался доволен сообщенными мною сведениями и благословил меня со словами: «Ну оставайтесь с Богом», а затем поехал по набережной в архиерейский дом. Утром следующего дня была послана вторичная телеграмма в Синод о том, что в семинарии, несмотря на все принятые меры к прекращению беспорядков, последние не только не прекращаются, но принимают еще большие размеры. Около 4 часов вечера было получено из Синода распоряжение семинарию временно закрыть и учеников в трехдневный срок удалить из семинарии. Немедленно, по особой повестке, вызваны были в семинарию

 

Л. 285 об.

все преподаватели, которым, ввиду спешности дела, предложено было вместе с инспекцией заготовить к утру следующего дня отпускные билеты ученикам и затем им же выданы были деньги для раздачи ученикам на проезд их в дома родителей. О синодском распоряжении ученикам, в этот день не было сообщено. Все преподаватели, по распоряжению ректора, должны были к 9 часам утра следующего дня явиться в семинарию.

16-го числа в 10-м часу утра в семинарию прибыли Пр[еосвяще]нный Алексий и губернатор. Еще до приезда этих лиц ученики были собраны в зал. Здесь, с прибытием архиерея и губернатора, водворилась мертвая тишина. Секретарю правления семинарии предложено было огласить синодскую телеграмму. Секретарь отделился от среды корпорации и прочитал следующую телеграмму: «Св[ятейший] Синод, ввиду продолжающихся волнений в Вологодской семинарии, предоставляет Вашему преосвященству право закрыть семинарию на неопределенное время и удалить воспитанников в трехдневный срок из города».

 

Л. 286

Воспитанники, не ожидавшие ничего подобного, буквально были ошеломлены сообщенным им синодским распоряжением. Место секретаря занял Пр[еосвяще]нный. Он обратился к ученикам с увещанием и просьбой обдумать, когда они приедут в дома родителей, свои поступки, успокоиться и возвратиться в семинарию умиротворенными. Речь епископа носила вообще примирительный характер. Вслед за сим ученикам велено было отправиться по классам, где им будут выданы билеты и деньги на путевые расходы. При гробовой тишине ученики оставили зал.

В это время губернатор подошел к ректору и стал упрекать последнего в том, что вследствие установившегося в семинарии режима воспитанникам, в сущности, юношам благонравным, приходится нести такую жестокую кару, и при этом позволил себе сравнить этот режим с арестантским… «У меня с арестантами обходятся гуманнее, чем вы с воспитанниками», — таковы были буквально слова губернатора. Ректор сначала растерялся от такого

 

Л. 286 об.

странного, неожиданного и, конечно, в полной мере несправедливого сравнения, но затем горячо стал возражать губернатору, сказав последнему, что обвинение его в режиме, похожем на арестантский, он считает для себя крайне оскорбительным и что не его, губернатора, дело входить в суждение о его действиях, о которых он дает отчет своему непосредственному начальству… Пр[еосвяще]нный, стоявший все время в некотором отдалении, быстро подошел к ректору и, взяв его за рукав рясы, с гневом сказал: «Не забывайтесь, что вы говорите с начальником губернии, это дерзость, опомнитесь». «Па-па-позвольте, Ваше Пр[еосвященст]во», — почти захлебываясь от волнения, начал возражать ректор, но Пр[еосвяще]нный, не желая выслушивать его оправданий, быстро вместе с губернатором направился к выходу. Тяжелое впечатление происшедшая сцена произвела на всю корпорацию. Ректор пришел в учительскую, донельзя взволнованный. Все поняли, что со стороны архиерея как лицам начальствующим, так и корпорации ждать нечего.

 

Л. 287

Только спустя несколько после сего времени нам пришлось узнать, что ученики в период времени между 12–15 ноября успели побывать у губернатора до двух раз, причем наговорили ему о будто бы невозможном режиме в семинарии. Странно, конечно, было узнать, что начальник губернии на основании ученических жалоб, никем не проверенных, решился обвинять ректора в происшедших в семинарии беспорядках, сравнивая отношение ректора к ученикам с отношением администрации тюремной власти к арестантам. Следующий день принес новое огорчение ректору. Пр[еосвящ ]нный для расследования причин, вызвавших беспорядки в семинарии, назначил комиссию с устранением ректора и инспектора из этой комиссии. Оба начальника заведения оказались лишь лицами подследственными, от которых комиссия эта, по смыслу резолюции, имела право требовать тех или иных показаний и объяснений. Оскорбительно для ректора было и то, что в числе членов комиссии был преподав[атель] Бурцев, которого ректор считал своим недоброжелателем. Эта комиссия, ввиду горячих и настойчивых протестов ректора, почти не приступала к своим действиям, и дело кончилось ничем.

 

Л. 287 об.

Ученикам пришлось отправляться из города при неблагоприятных обстоятельствах и условиях: наступили морозы, доходившие до 20^о С. Отсрочки для выезда не давали, так что дня через четыре в стенах семинарии не было ни одного воспитанника. Некоторые, как потом сообщалось, поморозились, а один, получив воспаление легких, умер. Наступили неожиданные каникулы, длившиеся до февраля месяца.

В декабре было получено из Учебн[ого] комитета предписание начать занятия с февраля, вызвав в семинарию лишь самых благонравных учеников. Решено было разделить учеников, по степени их виновности, на три категории или группы, причем к первой группе отнести учеников безусловно благонамеренных, ко второй — тех учеников, которые хотя и замечались в разных проступках, однако по своему направлению, как не проявившие злой воли, могли быть оставлены в семинарии, и, наконец, к третьей группе отнесены были воспитанники, заявившие себя безусловно вредным направлением, разными грубыми проступками, причем особенное внимание было обращено на тех

 

Л. 288

учеников, которые занимались агитацией среди товарищей, призывая последних к активной борьбе с администрацией семинарии.

Все святки по вечерам мы собирались в квартиру инспектора, где занимались часа по два выборкой из кондуитов тех записей, которые значились за учениками по кондуитным книгам.

Начались длительные педагогические собрания, которые, сказать правду, меня чрезвычайно нервировали. При суждении о степени виновности или невинности того или иного питомца к голосу моему почему-то особенно прислушивались. «Мне хотелось бы выслушать, как смотрит на этого ученика или какую характеристику даст Н[икифор] А[лександрович]», — говорил, обращаясь ко мне Ев[лампий] Арс[еньеви]ч Бурцев. Часто такие обращения ставили меня в чрезвычайно трудное положение. Решалась ведь участь молодых людей, и эта участь, если ценили мое мнение, зависела от моего суждения о них. Нужно было взвешивать каждое слово…

На первом же собрании обнаружились разные течения. Одни из преподавателей резко стали на сторону учеников и при голосовании о виновности того или иного ученика большею частью отвечали отрицательно. Так как у ректора и инспектора

 

Л. 288 об.

была тенденция провести основательную чистку семинарии, то они иногда настаивали или на временном удалении учеников из семинарии, или на совершенном исключении их за такие проступки, которые были не вполне доказаны или были настолько незначительны, что не заслуживали за них той кары, которую предлагалось применить к ним. На этой почве происходили разные сшибки между ректором и инспектором, с одной стороны, и группой преподавателей — с другой. После первого собрания мне пришлось обратить особенное внимание на характеристику учеников, живших в общежитии и на квартирах. Что касается учеников казенного общежития, то, ввиду малого с ними знакомства, я решил уклониться от дачи того или иного мнения о них, предоставив высказывать такие мнения помощн[ику] инспектора, жившему в казенном корпусе. По приходе с педагогич[еского] собрания к себе в квартиру я взял ученические списки и по ним старался всесторонне сделать оценку того или иного ученика, чтобы с готовым оценочным багажом явиться на следующее собрание. После

 

Л. 289

этой подготовительной работы я был уже более спокоен: я не боялся, что впаду в грубо несправедливую оценку при суждении о степени виновности учеников и их общей характеристики. Суждений субъективных, основанных на личном недоброжелательности к тому или иному ученику, у меня никогда не было. Многое, что мне было известно из ученической биографии и что могло принести при решении судьбы ученика [непоправимый] для него вред, я старался замалчивать. С чувством глубокого удовлетворения и отрады теперь вспоминаю я об этом. Многие из намечавшихся к увольнению оказались затем хорошими общественными деятелями. Среди них есть хорошие пастыри, хорошие педагоги, доктора.

Собрания кончились. Результаты этих собраний были следующие: уволено из семинарии без права поступать обратно 32 воспитанника, около 130^[30] было отнесено ко второй группе, т. е., иначе сказать, были оставлены на второй год, а остальным предоставлено право явиться в семинарию к 1 февраля, когда предложено было начать занятия в семинарии.

Должен сказать, что пред Рождеством для ревизии

 

Л. 289 об.

церковно-приходских школ в Вологду приезжал Ванчаков^[31], которому попутно поручено было побывать в семинарии и произвести осмотр

ее, т. е. осмотреть все то, что было поломано и разрушено семинаристами. Этот ревизор, со слов секретаря консистории Лебедева^[32], успел наговорить Пр[еосвяще]нному Алексию особенно много нехорошего про общежитие. Между прочим он сообщил епископу, что в общежитии был настоящий кабак и что как воспитанники, так и служители торговали водкой. Такой наговор, правда, не совсем несправедливый, хотя и преувеличенный, мог иметь как для меня, так и для моего сослуживца Ар[хангельс]кого очень неприятные последствия. Об этом, впрочем, будет сказано несколько ниже, а теперь в порядке постепенности скажу о прибытии к нам ревизора П. Н. Нечаева^[33]. Приезд этого чиновника был для нас полною неожиданностью. Накануне его приезда мне с несколькими сослуживцами пришлось почти до утра засидеться у своего коллеги Ар[хангельс]кого. Время было свободное, ничем не занятое, и мы расходиться

 

Л. 290

по домам не торопились, рассчитывая соснуть, кто сколько может. Но… около 8 часов утра я был вызван к телефону ректором, который сообщил, что вчера вечером приехал Нечаев, при этом ректор просил немедленно явиться к нему (ректору). Пошел я в семинарию не без тревоги. «Почему понадобился я: в семинарии жили два помощника инспектора. Почему ректор меня вызвал к себе?» Впрочем, остановился я на мысли, что, может быть, и они уже у ректора. У ректора, когда я пришел к нему, сидел и инспектор. Сообщив еще раз о приезде Нечаева, ректор с инспектором дали мне поручение немедленно сходить на квартиру воспитанника Цветкова, осмотреть подробно все его вещи, главным образом книги и тетради, и сделать допрос хозяйке, как вел себя этот воспитанник, не было ли у него собраний и проч[его]. Об этом воспитаннике, с внешней стороны очень корректном и производившем вообще сравнительно хорошее впечатление, ходили, однако, упорные неблагоприятные для него слухи, как об одном из самых активных участников в беспорядках. Моя миссия кончилась ничем. Квартирная хозяйка на мои расспросы, как и следовало ожидать,

 

Л. 290 об.

отвечала уклончиво, книг и тетрадей на столе почти не было. Однако этот воспитанник*, отнесенный по постановлению правления ко второй группе, скоро был уволен из семинарии.

Нечаев приехал к нам после 20 января, когда воспитанников почти еще не было. Представление ему состоялось в Правлении семинарии, куда приглашены были особой повесткой все преподаватели и члены инспекции. После представления состоялось педагогическое собрание, на котором Нечаев знакомился со взглядами преподавателей на происшедшие беспорядки, интересовался, чем Правление руководствовалось, относя учеников к той или иной группе.

Следующие дни Нечаев был занят рассмотрением журналов Правления, был у губернатора, жандармского полковника. Какой материал он получил от этих лиц, конечно, никто об этом знать не мог. В последних числах января учеников съехалось уже много, а с 3 февраля в семинарии начались занятия.

* Вас[илий] Павло[вич] Цветков, в настоящее время доктор в Москве.

 

Л. 291

2 февраля, пред началом открытия занятий, в семинарской церкви служил Преосвященный. Говорил, по обыкновению, проповедь. В церкви находился и ревизор. Когда по окончании молебна я и Ар[хангельс]кий уже последним подошли к кресту, архиерей, смотря на нас в упор, дов[ольно] громко сказал, что если он еще услышит, что в общежитии будет устроен кабак, то мы сделаемся первыми жертвами. Слова епископа, говорившего громко и с сердцем, обратили на себя внимание ревизора, стоявшего не так далеко, около левого клироса. Он подозвал меня к себе и спросил, что нам говорил Пр[еосвяще]нный. Я сказал. Нечаев покачал головой. Что он хотел этим выразить, не знаю. Впрочем, из слов ректора, к которому вслед за сим подошел ревизор, я после узнал, что Нечаев не одобрил Пр[еосвяще]нного, сделавшего нам такое предупреждение в церкви, при торжественной обстановке. Ректору ревизор предложил со всею тщательностью расследовать это дело, т. е. верно ли было обвинение нас в том, что мы не знали о торговле учениками вином. Дело это, однако, кончилось ничем.

С начала занятий Нечаев являлся в семинарию ежедневно, но на уроки ходил только к молодым преподавателям. Мы все ждали, что ревизор не оставит нас, как лиц

 

Л. 291 об.

инспекторского надзора, без допроса о происшедших событиях, но наши ожидания не оправдались. В один из первых дней после начала занятий в семинарии ревизор вызывал к себе учеников старших классов, стараясь узнать от них настоящую причину их волнений, разбирал подробно, по пунктам, поданную ими петицию. К какому выводу он пришел после своих бесед с учениками, уяснил ли настоящий смысл и причину ученических волнений, осталось неизвестно.

Губернатору, как нам было известно, очень хотелось добиться удаления ректора, но ревизор, после первого к нему визита, избегал с ним встречи. Несомненно, что и епископ Алексей обрисовал о. Агрономова не с лестной для него стороны. Но П. И. Нечаев не нашел в действиях ректора оснований к тому, чтобы и со своей стороны очернить его пред центральным управлением и всю вину на происшедшее в семинарии свалить на ректора. Говорили, что Нечаев уезжал и, прощаясь с епископом, был холоден и на попытку Пр[еосвяще]нного узнать, какие он вынес заключения о причинах беспорядков, уклонился от прямого ответа. Несмотря, однако, на видимое доброжелательство ревизора к ректору,

 

Л. 292

Пр[еосвяще]нный продолжал относиться к последнему холодно. Вообще, отношение епископа не только к ректору, но и к семинарии изменилось; преосвящ[енный] на всякий пустой случай обращал внимание и ставил на вид семинарскому начальству.

Так как из Питера не было никаких известий о результатах ревизии Нечаева, а разнообразного рода слухов было так много, что разобраться в них было трудно, ректор на пасхальных каникулах решил съездить в Питер. Пр[еосвяще]нный хотя и неохотно, но дал разрешение на эту поездку.

На третий день праздника, по выходе из церкви ректор немедленно подошел ко мне и поздравил меня с новой должностью. «Вас Пр[еосвяще]нный назначил временно, на время моего отъезда, исполняющим должность инспектора. Сегодня вы получите об этом официальное извещение». «Но ведь это вопреки всяких правил», — возразил я. «Такова воля епископа», — ответил мне ректор, и на этом мы расстались. Захотел ли этим назначением епископ компенсировать меня за тот публичный выговор, который он сделал мне 2 февраля, или он руководствовался другими соображениями, этого, конечно, я не знаю.

 

Л. 292 об.

Однако такое назначение*, из ряда вон выходящее, меня крайне смутило. Я боялся, что такое назначение возбудит ропот и недовольство со стороны если не всех, то по крайней мере части моих сослуживцев. Но мое опасение было напрасно. Всех более был поражен назначением меня на временную должность инспектора бывший мой сослуживец А. Д. Брянцев. «Правда ли это, быть не может этого», — говорил он. Конечно, и он прежде всего смотрел на мое назначение с точки зрения закона. Инспекторствовать мне пришлось, конечно, недолго; уже в начале Фоминой недели ректор возвратился из Питера. Положение его не изменилось к худшему. В Синоде у ректора нашелся сильный защитник в лице Харьковского архиепископа Арсения^[34], да и Нечаев не нашел в нашей семинарии ничего такого, чем бы она могла выдвинуться из ряда многих других^[35]

* По уставу, в случае выбытия инспектора временное исправление его обязанностей возлагается на одного из преподавателей. Так всегда и было.

 

Л. 293

семинарий, в которых происходили беспорядки. Все эти беспорядки носили однообразный характер, причины беспорядков были везде одни и те же. В некоторых семинариях, правда, по словам ректора, кой-кого уволили, глав[ным] образом из лиц инспекции, но эти уволенные связаны были с причинами чисто местного характера.

Около этого времени я получил письмо от преподав[ателя] Владимирской дух[овной] семинарии А. М. Кремлевского^[36]. Интересно в этом письме отзыв К[ремлевско]го об архиеп[ископе] Владимирском Сергии^[37], известном докторе богословия. Он писал: «Вот и здешний деспотис, знаменитый доктор богословия Сергий обращается иногда не лучше Алексия. Мне случилось быть у него два раза, оба раза я просил его об уроках в епарх[иальном] училище и оба раза получил отказ с бранью: в первый раз он приказал ректору сделать мне выговор за неприличное поведение у него, выразившееся в легком кашле и скрипе сапогов, а во второй тоже за кашель обругал грубо и почти прямо выгнал^[38]. Эти люди под влиянием окружающего их раболепства положительно лишаются рассудка. Теперь я перехожу в Ярославль и не знаю, чему более радуюсь, тому ли что получаю слишком хорошее место (законоуч[итель] в Кадетском корпусе),

 

Л. 293 об.

или тому, что ухожу от сумасшедшего начальства. На днях у нас было побитие стекол у ректора, виновного схватила полиция и он в тот же день был исключен без поведения. Это побитие было проявлением личной мести…»

Учебный год (1901–1902) закончился проводами преподавателя Евлампия Арсеньевича Бурцева^[39] на должность смотрителя Никольского дух[овного] училища. Назначение Бурцева на эту должность было для него столько же неожиданно, сколько и нежелательно. Было ли это назначение сделано по настоянию ректора, для которого Бурцев являлся лицом едва ли желательным в семинарии, обнаружившем слишком оппозиционное направление, или Ев[лампий] А[рсеньеви]ч был назначен по воли епископа с целью упорядочить Никольское училище, так и осталось невыясненным. Проводы носили сердечный характер. Говорилось, по обыкновению, много речей. Выступил с речью и ректор. В своей речи он старался оправдать себя пред Б[урце]вым, не считая себя, вопреки молве, причастным

 

Л. 294

к невольному перемещению его в Никольск, что-де он всегда ценил его и что теперь с чувством сожаления расстается с ним. Насколько в этой речи было искренности и правдивости, я судить не берусь. В одной из застольных речей Е[влампий] А[рсеньеви]ч совершенно неожиданно коснулся моей деятельности в семинарии и высказал по моему адресу много лестных слов. Ему, как он выразил в своей речи, понравилось мое корректное выступление на педагогических собраниях и правильное, по его мнению, освещение происходивших событий и оценка учеников. Повторяю, что эта похвала со стороны Б[урце]ва, человека прямого, замкнутого в себе и вообще скупого на похвалы, немало меня удивила.

 

^[1] Алексий (Александр Петрович Соболев; 1836 – 02.02.1911) родился в семье священника Нижегородской епархии, окончил Нижегородскую духовную семинарию (1859) по первому разряду и был назначен преподавателем Нижегородского Печерского духовного училища. В 1861 г. рукоположен во священники к Казанской церкви, что при арестантских ротах в Нижнем Новгороде. В 1867 г. назначен членом комитета по управлению делами епархиального свечного завода. Овдовел. С 1869 г. настоятель нижегородской Покровской церкви. С 1891 г. протоиерей Нижегородского кафедрального собора. С 1892 г. настоятель Арзамасского Спасопреображенского монастыря, архимандрит. В 1893 г. назначен епископом Сарапульским, викарием Вятской епархии, в 1895 г. – епископом Вологодским и Тотемским. В 1906 г. он удалился на покой в родной Арзамасский Спасский монастырь, где и доживал свои дни. См. о нем далее в воспоминаниях Н.А. Ильинского, а также: Наречение и хиротония архимандрита Алексия во епископа Сарапульского, викария Вятской епархии // ЦВ. 1893. №24. С. 902-904; Преосвященный Алексий (некролог) // ЦВ. 1911. № 6. С. 247.

^[2] Архимандрит Василий (Всеволод Васильевич Лузин) окончил Нижегородскую духовную семинарию (1871), женился и был рукоположен во священника. До 1889 г. служил на сельских приходах Нижегородской епархии. Овдовел. Окончил Казанскую духовную академию (1893). Принял монашество; инспектор Олонецкой духовной семинарии (1893), ректор Вологодской духовной семинарии (1895). 16 ноября 1896 г. перемещен настоятелем Спасо-Преображенского Арзамасского монастыря, где ранее настоятелем был епископ Алексий (Соболев). См. о нем далее в воспоминаниях Н. А. Ильинского, а также: Василий (Лузин) // Древо.ру https://drevo-info.ru/articles/13673489.html.

^[3] Прокошев Павел Александрович (1868–1942) – правовед, доктор права. Закончил Вологодскую семинарию (1888), Казанскую академию (1892). С 1893 г. преподавал греческий язык, словесность и историю литературы в Вологодской семинарии. С 1900 г. – экстраординарный, с 1914 по 1919 г. – ординарный профессор церковного права Томского университета, в 1918–1919 гг. – главноуправляющий по делам вероисповеданий в правительстве Колчака. См.: Свящ. Н.В. Солодов. Повесть И.Г. Шадрина «Бурса» как семинарское свидетельство // Литературный процесс в России XVIII–XIX вв. Светская и духовная словесность. Вып. 2. М., 2022. С. 792 (775-811).

^[4] События описаны в художественной форме в повести И. Шадрина «Бурса». Впрочем, Шадрин окончил семинарию годом ранее и описывает происшедшее со слов братьев или знакомых по семинарии.

^[5] Семинаристы обвиняли ректора в «конкубинате». См. И. Шадрин. Бурса.

^[6] Архимандрит Арсений (Тимофеев Аполлон Петрович; 28.11.1865 – 13.02.1917) родился в Санкт-Петербурге в семье турецкого подданного и при рождении был назван Алихан-бек-мурза. По смерти отца принял русское подданство. Окончил Императорский Гатчинский сиротский институт, Санкт-Петербургскую духовную академию (1890). Принял монашество, рукоположен в иеромонахи и назначен членом Российской духовной миссии в Японии. С 1893 г. инспектор Холмской духовной семинарии, с 1896 г. ректор Вологодской духовной семинарии. С 1897 г. настоятель посольской церкви в Афинах, с 1900 г. – член СПб духовного цензурного комитета. С 1902 г. епископ Владимир-Волынский, викарий Волынской епархии, с

1906 г. епископ Сарапульский викарий Вятской епархии, с 1909 г. – настоятель Астраханского Иоанно-Предтеченского монастыря, с 1910 г. – епископ Царевский, викарий Астраханской епархии, с 1911 г. – епископ Кинешемский, викарием Костромской епархии, с 1914 г. – епископ Омский и Павлодарский.

По болезни вышел на покой (04.06.1915) и был назначен настоятелем Высокогорской пустыни Нижегородской епархии. Скончался в Москве на Сергиевском подворье. Похоронен 13 февраля 1917 г. в Новодевичьем монастыре. См. Е. Потехина. Епископы Кинешемские. Викарии Костромские. Уроки истории. Электоронное издание. ISBN 978-5-44-831922-8; Формулярный список о службе чина духовного ведомства иеромонаха Арсения (Тимофеева Аполлона Петровича) инспектора Холмской духовной семинарии // РГИА. Ф. 796. Оп. 439. Д. 152. Л. 1 об.; Преосвященный Арсений, бывший епископ Омский и Павлодарский (некролог) // Омские епархиальные ведомости. 1917. № 10. С. 24.

^[7] См., например, записи об исходящих письмах: Разносная книга правления Вологодской духовной семинарии за 1896 г. // ГАВО. Ф. 466. Оп. 1. Д. 2330. Л. 43 об. – 45.

^[8] Память свт. Николая Мирликийского.

^[9] Петр Магистрианович Кремлевский (Шайтанов; 1870-1943) родился в семье священника села Кремлевское Вологодской губернии Магистриана Александровича Шайтанова. Окончил Вологодскую духовную семинарию (1891), Санкт-Петербургскую духовную академию (1895). С 18.04.1896 – помощник инспектора Вологодской семинарии. С 15.06.1897 псаломщик Богоявленского Никольского Морского собора в Санкт-Петербурге. 09.06.1899 Пётр обвенчался в вологодской церкви Святых Жен Мироносиц с дочерью настоятеля этой церкви Анной Вениаминовной Камарашевой (03.02.1880-10.09.1951). С 30.05.1901 перемещен к Благовещенской церкви лейб-гвардии конного полка, с 08.02.1902 священник церкви священномученика Мефодия Патарского. Активный участник Петербургских Религиозно-философских собраний (1901-1903). В 1905 г. о. Петр стал одним из организаторов, секретарем и казначеем кружка, известного под названием «Группа 32-х священников», в 1906 г. преобразованный в Союз ревнителей церковного обновления. Руководил Мефодиевским братством. С 1930 г. – настоятель церкви Бориса и Глеба на Синопской набережной; с апреля 1931 по июль 1932 г. – Коневской часовни на Загородном проспекте. В июле 1932 г. прот. Пётр Кремлевский возвратился в Никольский Морской собор и служил там до 1935 г. В марте 1935 г. выслан в Тургай на 5 лет. Умер в Вологде 26.05.1943.

^[10] В архиве Синода сохранилась следующие формулировка: «Преосвященный Вологодский, находя неудобным в учебно-воспитательном отношении дальнейшее оставление на службе в должности инспектора Вологодской духовной Семинарии <…> священника Петра Успенского ходатайствует об увольнении его от этой должности» (По предложению – об увольнении инспектора Вологодской духовной семинарии священника Петра Успенского и назначении ему пособия // РГИА. Ф. 796. Оп. 178. Д. 255. Л. 1.).

^[11] Сам Н.А. Ильинский много курил. См. воспоминания Б.В. Ильинского: Б.В. Ильинский, В.А. Ильинский. Вологодские семинаристы на перекрестке эпох. Воспоминания и документы. М. 2022.

^[12] Иван Васильевич Бурсиков (около 1858 – 29.06.1902), преподаватель Вологодской гимназии, статский советник. См. С.В. Зеленин. Некрополь кладбища Свято-Духова монастыря в Вологде. https://vk.com/@vologdacon-nekropol-svyato-duhova-monastyrya?ref=group_block.

^[13] Память великомученицы Екатерины.

^[14] Время для самостоятельных занятий. Начиналось с 17.00.

^[15] В этих воспоминаниях присутствует какая-то нестыковка. Если предположить, что Н.А. Ильинский не путает фамилию Крупнов, то наиболее вероятным кандидатом на главную роль в этом рассказе является Павел Александрович Крупнов, в начале 1897 г. он был на V курсе семинарии, окончил семинарию в 1898 г. Его отец, дьякон, умер в 1898 году, до выпуска Павла из семинарии, через пару недель после Пасхи 1898 г. Павел Крупнов арестовывался в 1930 г., а в 1937 г. был расстрелян. Во время учебы в семинарии П.А. Крупнов действительно был склонен к пьянству, а после окончания исправился и хотел продолжать образование в академии. См. Журналы педагогического собрания правления Вологодской духовной семинарии за 1898 г. // ГАВО Ф. 466. Оп. 1. Д. 2646. Л. 65.; По предложению Учебного комитета о том, может ли быть удостоен звания студента бывший воспитанник Вологодской духовной семинарии Павел Крупнов, за неблагоповедение причисленный по окончании курса ко второму разряду // РГИА. Ф. 796. Оп. 180. Д. 472. Л. 2 – 2 об.

^[16] Иеромонах Феофан (Харитонов Василий Васильевич; 1869-1937), в схиме Феодосий, получивший по месту подвигов именование «Карульский». Родился в семье крестьянина Балашовского уезда Саратовской губернии. Окончил Саратовскую духовную семинарию (1890), Казанскую духовную академию (1894). По окончании академии – надзиратель Саратовской семинарии, с 1896 г. преподаватель Таврической духовной семинарии, с 1897 г. инспектор Вологодской семинарии. В марте 1901 г. уволился от духовно-учебной службы и уехал для монашеских подвигов на Афон, где со временем получил большую известность и авторитет, как духовник и аскет. См. о нем: Солодов Н. В. иер. «На пути в объятия Отчи» — дневник Феодосия Карульского //Богослов.ру https://bogoslov.ru/article/6172271; Солодов Н. В. иер. Контекст публикации дневника «На пути в объятия Отчи» // Богослов.ру https://bogoslov.ru/article/6172655; Солодов Н. В. иер. Иеросхимонах Феодосий (Харитонов) в воспоминаниях свящ. Николая Коноплёва // Богослов.ру https://bogoslov.ru/article/6172977; Солодов Н. В. иер. Феодосий Карульский как автор первого исследования нравственного богословия святителя Феофана Затворника // Вопросы богословия. 2022. № 1. (в печати); подробная биография иеросхимонаха Феодосия (Харитонова) будет опубликована в ближайшее время.

^[17] Случай произошел 8 февраля 1899 г.

^[18] Михаил Миролюбов окончил Вологодскую духовную семинарию в 1901 г. по 2-му разряду.

^[19] Александр Владимирович Чевский (24.12.1878-) – сын псаломщика Никольской Становской церкви Грязовецкого уезда. В семинарию поступил в августе 1894 г. из Вологодского духовного училища. Уволен в марте 1898 г. С 1898 г. псаломщик Сямской Покровской церкви Вологодского уезда. С 1900 г. учитель в Березниковском земском народном училище. С 1904 г. диакон Усть-Цилемского собора Архангельской епархии, учитель при Усть-Цилемской женской школе грамоты. С 1905 г. священник Усть-Цилемского собора. Перемещен в Усть-Лыжинский приход; законоучитель Лыжинского сельского одноклассного училища. 12.08.1911 перемещен в Верхоледский приход. На 1918 г. священник Верхоледской Троицкой церкви. См. Журналы педагогического собрания Вологодской семинарии за 1898 г. // ГАВО. Ф. 466. Оп.1. Д. 2646. Л. 38-38 об.; Александр Владимирович Чевский // Православные приходы и монастыри русского Севера http://parishes.mrezha.ru/clergyL.php?id=1373; С.В. Суворова. Церкви и приходы Архангельской епархии на 1918 г. www.arhispovedniki.ru

^[20] Митрофан Иларьевич Архангельский (17.12.1873 - ноябрь 1924) – сын священника Вологодской градской Владимирской церкви. Окончил Вологодскую духовную семинарию (1894) и Казанскую духовную академию (1899). С 23.09.1899 по 17.12.190 помощник инспектора Вологодской семинарии. С 18.06.1909 принят на службу в Канцелярию обер-прокурора. С 16.12.1909 секретарь Туркестанской духовной консистории. С 24.07.1910 редактор официальной части Туркестанских епархиальных ведомостей. С 21.08.1912 секретарь Таврической духовной консистории. «В последнее время жил в Симферополе без места и в конце ноября 1924 г. скоропостижно скончался». См. далее в воспоминаниях Н.А. Ильинского; Послужной список М.И. Архангельского от 29 ноября 1913 г. // РГИА. Ф. 796. Оп. 441. Д.13. Л. 29-32. (Сведения предоставлены Е.В. Пикасаевой); Е.В. Пиксаева. Великая война в судьбе моей семьи. // Яровские вести (г. Яровое). 2015. № 7 (12 февраля). С. 4.

^[21] Николай Евгеньевич Славин (02.04.1882-после 1917) – сын священника Николаевской Вохомской церкви Никольского уезда Евгения Славина; в Семинарию поступил в 1898 г. из Тотемского духовного училища. Уволен из семинарии 28.12.1900. «В январе 1901 г. по надлежащем испытании получил звание учителя церковно-приходской школы». 05.02.1901 назначен учителем Медведицкой Ильинской церковно-приходской школы. С 13.08.1901 – учитель Вохомской Николаевской церковно-приходской школы. С 30.10.1907 состоял смотрителем Александровского Грибановского ремесленного приюта в Устюге. С 27.12.1909 дьякон Покровской Вохомской церкви. 24.05.1917 духовенством округа выбран в члены Благочиннического совета. См. Журнал педагогического собрания Правления Вологодской духовной семинарии. № 24 // ГАВО. Ф. 466. Оп. 1. Д. 2773. Л. 218-221; Клировая ведомость Вохомской Покровской церкви Никольского уезда за 1917 г. // ГАВО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 178. Л. 4 об. – 6 об.

^[22] См. воспоминания прот. Н. Коноплева: Иер. Н.В. Солодов. Иеросхимонах Феодосий (Харитонов) в воспоминаниях свящ. Николая Коноплёва // Богослов.ру https://bogoslov.ru/article/6172977.

^[23] Протоиерей Александр Иванович Агрономов (10.02.1853 – 09.01.1920) окончил Рязанскую духовную семинарию (1875) и Казанскую духовную академию (1879). По окончании академии – преподаватель Рижской семинарии. В 1886 г. рукоположен в священника, с 1888 г. редактор Рижских епархиальных ведомостей. С 1897 г. – ректор Вологодской семинарии, протоиерей. В 1906 г. «уволен от духовно-учебной службы для поступления на епархиальную службу в Рижскую епархию». Служил в Никольском храме г. Ревеля. См. И.В. Добролюбов, С.Д. Яхонтов. Библиографический словарь писателей, ученых и художников уроженцев (преимущественно) Рязанской губернии. Рязань, 1910; Митр. Корнилий. Список духовенства, погребенного на Александро-Невском кладбище в Таллинне // Мир православия. 2001. №7.

^[24] Евгений Андреевич Глебов (19.03.1973 – после 1917) – сын протоиерея г. Скопина Рязанской епархии. Окончил Рязанскую духовную семинарию (1893) и Казанскую духовную (1899). С 27.11.1899 помощник инспектора Вологодской семинарии. В 1913 г. «за сокращением штатов был назначен в Рыльское духовное училище». Служил «учителем школы 2 ст[упени] в Рыльске». Был членом городской думы и одним из редакторов газеты демократического направления «Рыльский листок» (1917). См. о нем далее в воспоминаниях Н.А. Ильинского, а также: ВЕВ. 1906. № 23. С. 458.

^[25] Алексей Константинович Лебедев (14.05.1856-1918) окончил Вологодскую духовную семинарию (1878), Московскую духовную академию (1882). С 27.07.1882 преподаватель русского и церковно-славянского языка в Вологодском духовном училище, с 08.10.1887 преподаватель латинского языка в Вологодской семинарии. С 03.09.1888 преподаватель церковно-славянского и русского языка в Вологодском епархиальном училище. С 25.03.1900 священник Вологодского Успенского женского монастыря. С 16.03.1901 инспектор Вологодской семинарии. «С 1906 по 1918 г. служил в Риге, сначала в должности смотрителя духовного училища, а потом Ректора духовной семинарии (которая во время войны была эвакуирована в Нижний Новгород). В 1918 г. он скончался в Вологодской губернии; после него осталась жена и душевнобольная дочь…». Брат В.К. Лебедева. См. далее в воспоминаниях Н.А. Ильинского, а также: ВЕВ. 1905. № 21. С. 309; В.К. Лебедев. Письмо епископу Иоанну (Поммеру) // История в письмах. Из архива священномученика архиепископа Рижского Иоанна (Поммера). Тверь, 2015. С. 96-97.

^[26] Журнал, издававшийся при Харьковской духовной семинарии.

^[27] Возможно, это был тот Соколов, который считался одним из организаторов беспорядков, произошедших в Вологодской семинарии в ноябре 1901 г. «Во главе беспорядков стояли три воспитанника 6 класса: Цветков, Свободин и Соколов Александр. Первые два иносословные, Соколов – сын священника» (По отчету действительного статского советника Нечаева о ревизии Вологодской духовной семинарии // РГИА. Ф. 802. Оп. 10.(1902). Д. 33. Л. 3 об.).

^[28] Корёпистый – сучковатый, кривой, с изъянами. См. Словарь говоров русского Севера. Т. 6. Екатеринбург, 2014. С. 33.

^[29] Архангельским.

^[30] Сверху подписано 84.

^[31] Афанасий Михайлович Ванчаков (25.11.1858 – после 1917) – сын инспектора Кашинского духовного училища; окончил Тверскую духовную семинарию (1880), Московскую духовную академию (1884). С 13.12.1884 преподаватель Священного Писания Киевской духовной семинарии, с 04.09.1891 член Училищного совета и с 06.11.1892 Учебного комитета при Св. Синоде. Первый редактор (31.12.1895-01.01.1897) журнала «Народное образование». С 27.12.1896 младший, а с 28.08.1903 старший помощник наблюдателя церковно-приходских школ. С 09.04.1907 по 11.09.1917 наблюдатель церковно-приходских школ. Автор сочинений: Записки о начальной церковной школе. СПб., 1908; Краткий историко-статистический обзор развития церковной школы с 1884 до настоящего времени. СПб., 1909. См. Прот. В. Сорокин. Митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков) и его церковно-просветительская деятельность // Богословские труды. 1989. № 29. С. 165.

^[32] Лебедев Петр Васильевич.

^[33] См. о нем выше.

^[34] Архиепископ Арсений (Брянцев; 1839-1914).

^[35] Отчет имеется в архиве Учебного комитета: По отчету действительного статского советника Нечаева о ревизии Вологодской духовной семинарии // РГИА. Ф. 802. Оп. 10(1902). Д. 33.

^[36] Александр Магистрианович Кремлевский (Шайтанов; 26.10.1872 – 22.09.1907) – брат Петра Магистриановича, окончил Вологодскую духовную семинарию (1892), Казанскую духовную академию (1896). С 10.09.1896 надзиратель за учениками Казанского духовного училища. С 05.03.1897 – преподаватель литургики, гомилетики и практического руководства для пастырей Тобольской семинарии. С 14.09.1897 – помощник инспектора Вологодской семинарии - в этой должности он сменил брата Петра Магистриановича. С 16.09.1899 преподаватель латинского языка в Архангельской духовной семинарии. С 26.10.1900 – преподаватель Владимирской духовной семинарии. С 30.04.1902 законоучитель Ярославского кадетского корпусе, а также священник Петропавловской при Кадетском Корпусе церкви. По всей видимости тогда же весной 1902 г. Александр был рукоположен в иереи, к этому времени он был женат на Елене Александровне, дочери протоиерея Всехсвятской ярославской церкви А. Бенедиктова.

Скончался о. Александр Кремлевский от чахотки в сентябре 1907 г. См. подробнее Н.В. Солодов. Творческая история и прототипические характеры рассказа А.М. Кремлевского «Геннадий Ерофеевич» - готовится к печати.

^[37] Архиепископ Сергий (Спасский; 1830-1904).

^[38] Действительно, епископ Сергий крайне нервно относился к кашлю, видимо в этом проявлялась некая болезненная боязнь инфекционных заболеваний (см. об этом в воспоминаниях митр. Евлогия (Георгиевского).

^[39] Евлампий Арсеньевич Бурцев (23.06.1858 – 21.11.1924) – сын дьякона Заборской Цареконстантиновской церкви Тотемского уезда. Окончил Вологодскую духовную семинарию и Санкт-Петербургскую духовную академию (1885). По окончании академии преподаватель общей и русской истории Архангельской семинарии, с 01.10.1892 преподаватель церковной и библейской истории Вологодской семинарии, с 22.05.1902 смотритель Никольского духовного училища. С 1911 г. смотритель Оренбургского духовного училища. В 1917 г. вышел на пенсию и поселился в Великом Устюге. Один из создателей Музея Северодвинской культуры, который он возглавлял до своей кончины. Описан И.Г. Шадриным в повести «Бурса» под кличкой «Сварог». См. далее в воспоминаниях Н.А. Ильинского; Г. Н. Чебыкина. Евлампий Арсеньевич Бурцев и его роль в создании Музея северодвинской культуры // Великий Устюг. Проблемы региональных исследований. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Великий Устюг, 2018. С. 3–12; Н.В. Солодов. Повесть И. Г. Шадрина «Бурса»: источники и прототипы // Два века русской классики. 2021. № 3. С. 172–189.

 

Источник: Богослов.Ru