Подробные сведения о духовном облике Терстегена
...поскольку было бы неправильно лишить возлюбленного читателя сведений о духовных дарованиях Терстегена, обильно почивавшей на нём благодати и его благородном душевном устроении, то мы рассудили сколь возможно обстоятельно изложить оные.
Его духовное просвещение
Как велико было духовное просвещение его разума и какое глубокое проникновение в Священное Писание даровал ему Господь, с очевидностью доказывают все его книги, особенно назидательные речи, обнародованные под заглавием «Духовные крохи со стола Господня», в коих Терстеген, минуя немощи человеческого мудрования, сразу вводит своего читателя в самую суть вещей.
Опытное познание Бога и Его путей
Столь же ясно видится из его писаний высокое, происходящее от истинного опыта познание Господа и Его путей; достаточно вникнуть в некоторые его духовные гимны, исполненные смиренных и чистых благоговейных мыслей о Боге, Его бытии, свойствах и совершенствах: «Ах, Боже, тот Тебя не знает, кто в сердце не нашёл Тебя»[1] или «Бог есть! Бог есть! о радость! аллилуйя!»[2], чтобы убедиться в этом. Сам автор не раз говорил: «Благодарю Бога, что Он продлил мою жизнь, дабы я мог познать Его!» Сии слова он произнёс впервые в 1738 году, когда его посетила тяжкая болезнь, почти не оставлявшая надежды на выздоровление. Тогда он с большим чувством высказал их одному своему другу, приехавшему уже проститься с ним навсегда, и присовокупил к сему: «Я совершенно спокоен в Господе о своих сочинениях, которые я оставляю после себя. Я не чувствую никакой тревоги или укоров совести за то, что в них содержалось бы нечто сомнительное или неверное. Всё, что я писал, я испытал на себе и с несомненностью удостоверился в истине оного; поэтому могу с миром отойти в вечность». Позже он говорил так: «Когда я отойду с земли, я предстану пред дверьми блаженной вечности как самый нищий и недостойный человек, жаждущий — и уповающий — войти в них исключительно по Божию милосердию. Между тем я благодарю Господа, давшего мне столь долгие годы жизни, дабы я неким внутренним образом познал Его; никакое ложное смирение не заставит меня отрицаться сего, и я буду благословлять и славить Его за это во веки. Ах! какое благо, отставив в сторону все высокие чувства, всё просвещение и благодатные дары, знать и разуметь одного только Бога, такого, каков Он есть! Да! сия есть жизнь вечная, знать такого Бога (Ин. 17, 3)! Ненасытимое стремление людей к знанию, пусть даже и духовному, есть убедительнейшее доказательство, что они не знают Бога. Бог всесторонне и во всей полноте довольствует нас, и только Он один может всецело и навек заполнить и запечатлеть бездонный сосуд нашей жажды знания подлинным и всеблаженным утолением».
Дальнейшие свидетельства такового познания
Возлюбленный читатель, несомненно, не посетует на нас за то, что мы предложим ему обширные выдержки из писем нашего Терстегена, откуда усматривается глубина его опытного богопознания. Сии послания были адресованы уже не раз упоминавшейся нами сердечно близкой ему по духу благородной даме, жившей в Амстердаме в детской простоте и совершенной преданности Богу. После её блаженной кончины в 1755 году все письма Терстегена ей[3] были возвращены автору, из наследия коего они ныне и извлекаются для использования в настоящем жизнеописании.
«Сими строками спешу уведомить вас, что Господу было угодно повергнуть меня на одр болезни. В первые дни моего недуга я лежал, как некое неразумное животное, не имея ни чувства, ни даже малейшей мысли о Боге и о своей душе. Сейчас мне гораздо лучше, и разум мой вернулся к утешительному и умиряющему созерцанию, что Бог есть и что Его благости, премудрости, державе, любви, святости и прочим бесконечным совершенствам в высшей степени подобает ответная любовь и благоговейное поклонение. И таким образом моя болезнь весьма укрепила меня в той истине, что Бог и всё Божие, и все Его дела, и все Его пути есть подлинная и единственная пища и блаженство для сотворённого Им духа. В Нём всё наше благо. 1 февраля 1746 г.».
«Мы знаем, что Бог один бесконечно благ; что Он с удивительным милосердием печётся о Своём творении и особенно о Своих чадах во Христе; что Он с непостижимым снисхождением к их слабостям приуготовляет их к сладчайшей вечности; и что Он с великой нежностью любит их. Несмотря на всё сие, мы снова и снова отвращаемся от Него и предпочитаем довольствоваться самими собой. Как давно я хожу в школу нашего божественного Наставника и уже учу других — а всё, как нерадивое дитя, не усваиваю Его уроки, так что сам дивлюсь таковой своей немощи! Впрочем, ныне, как кажется, мне удаётся в простоте препоручать себя и всё своё Богу и в мире и спокойствии души оставлять всё и следовать за Ним (Мф. 4, 20; 9, 9). Я нищ, но всем обладаю; я ничего, поистине ничего не могу, но всегда радуюсь (2 Кор. 6, 10). Искушения и испытания, страдания и труды, кои мне казались выше непроходимых гор, умаляются и исчезают в соприсутствии Господа; я совсем забываю про них, и они больше не страшат меня, хотя в одиночестве естества были для меня ужасны. Но я, похоже, слишком красиво говорю; может быть, пред Богом всё это выглядит иначе. Я вверяю себя Ему, и пусть всё будет как будет. Вернее сказать: не имеет значения, как оно будет, лишь бы была воля Божия. Я не хочу и не могу полагаться ни на что, кроме Него одного. 9 февраля 1748 г.».
«Вы спрашиваете, каково моё внутреннее состояние в настоящей болезни. Что мне ответить? Я не знаю; и никогда, может быть, моё незнание не было столь полным. Умом и чувствами я уразумеваю (и, как мне представляется, с великой ясностью уразумеваю) совершеннейшее ничто себя самого и всякого творения; но это не ужасает меня — в глубине духа я спокоен, и мирен, и бесстрашен, сам не понимаю почему. Порой по слабости головы я не могу думать ни о Боге, ни о своей душе. Но и тогда я уверен, что Бог есть и что Он велик, благ и свят. Одно простое воспоминание сего, когда Бог даёт мне оное, безмерно утешает меня и сразу изгоняет любую тяготу. О, как мы должны радоваться, что имеем такого Бога! Он есть всякое благо, совершенство, бесконечная слава и свет; Он всеблажен, и один только может соделать в нас всё добрым и святым! 8 марта 1748 г.».
«Сколь непостижимы, сколь необычайны пути Господни! Всегда всё бывает иначе, чем мы думаем. Едва мы хотим перевести дыхание, как гонят нас со всякой горы, и со всякого холма, и из ущелий скал (Иер. 16, 16), и гонят от одной потери к другой, пока мы не станем настолько нищи, что нам уже нечего будет терять, и настолько посрамлены, что нам придётся отложить всю свою само-заботливость. Но несмотря ни на что — вперёд, только вперёд, о имени Господнем! Он да живёт в нас и правит нами! Да свершается Его воля, дабы мы, поистине умерев себе и всему своему, вошли в Его радость, Его мир и Его покой! Что же нам для этого нужно делать? Ничего другого, как только взирать на всё простым оком, подобно младенцу в колыбели, и внутренне, от всего сердца и с благоговением принять, что Господь бесконечно благ и праведен и что все пути Его — милость и истина (Пс. 24, 8; 10); и не спрашивать, а точно ли так. Это и есть нищета духа (Мф. 5, 3); и о! если бы все души приобщились сей нищете! Сколь редки по-настоящему Божии души; но не блаженны ли они? Господь — часть наследия их (Пс. 15, 5), их благо и их всё! Я сердечно желаю, чтобы и с нами было так. Молитесь за меня, дорогая сестра, и передайте от меня всем вашим, чтобы и они присоединились к сей молитве; очень нуждаюсь в этом. 22 октября 1751 г.».
«Я трепещу и повергаюсь в прах, когда уразумеваю, что Бог учредил такой путь ко спасению, на коем у нас отнимается всё, но даётся Он Сам — и этим мы как бы “естественным порядком” понуждаемся прилепляться к Богу, единиться с Ним, жить только Им и тем, что от Него, и всегда пребывать в нищете, дабы поистине иметь всё. Это путь для детей (Мф. 18, 3), не обременённых ничем, и умные взрослые глядят на него свысока. Пока человек хочет владеть всем и держать все нити в своих руках, он будет находиться в тесноте; и пока он ищет Царства здесь или там (Лк. 17, 21), он будет проходить мимо него. Но кто последует протянутой ему нити любви, тот скоро обрящет оное. Спаситель наш Иисус Сам да возвестит лето Господне благоприятное (Лк. 4, 19) для малых детей Своих!»[4].
«Мы видимся с вами, возлюбленная сестра, и с другими чадами Божиими у вас редко, но сердце наше говорит нам — и радуется в нас — о том, что мы всегда вместе, принадлежим одному и тому же обществу Господню и идём одним и тем же Господним путём. Моё сердце, во всяком случае, явственно чувствует эту взаимную любовь, и я думаю, что продолжению своего существования, каково оно есть, я обязан, после Бога, сей любви и вашим молитвам. Бог — наше величайшее утешение и отрада; и я знаю, что все, опытно хоть сколько-нибудь познавшие Его, не могут не любить Его и не восхвалять Его любовь пред всем миром, даже если им и приходится многие годы испытывать духовное оскудение и тьму. Мне тоже есть что поведать об этом. И я нередко воздыхаю на своём пути; порой бремя, которое я несу, становится очень тяжким; телу и душе тогда бывает совсем невмоготу; но совне это почти незаметно, так что другие люди считают, что я нахожусь в прекрасном расположении духа. И при всём том я не могу сказать о моём Господе никаких иных слов, кроме добрых; и в величайшем оскудении веры Он может подкрепить мой дух и действительно подкрепляет его (3 Цар. 19, 8), дабы я окончательно не изнемог. Кто подлинно предал себя Богу и во всём положился на Него, тот никогда не постыдится; и Бог являет Свою славу, когда мы в малом и великом дерзаем о Нём. В нас самих нет ничего, кроме падшести и немощи (о! сколь немного тех, кто по-настоящему, в смиренном самоумалении, верует сему!); в Иисусе же преизбыточествует всё, что нам необходимо. Это великая истина; но последнее познаётся только по мере того, как нам открывается первое. 8 марта 1754 г.».
«Доселе Господь всегда помогал мне, и ныне помогает, и осеняет упованием, что будет неизменно помогать и впредь. О благость и верность Божия! Как нам не любить Его? как не дерзать во всём о имени Его? как не ввериться безоговорочно, с закрытыми глазами, Его благодатному руководству? Бог видит, что наилучший способ покорить и приобрести для Себя наши сердца — это любовь; потому Он так изобильно и изливает её на нас. Каждый может составить свой бесконечный список Божиих к нему благодеяний, помощи и любви. Бог доказывает или (если точнее перевести с греческого) Бог являет Свою любовь к нам (Рим. 5, 8) самыми разнообразными способами; и это есть величайшее и последнее взывание Бога к человеку. Если Его любовь и столь многие благодеяния, проистекающие из оной, не подвигнут нас к ответной сердечной любви к Нему и последованию за Ним, то никакого иного средства не остаётся более (Евр. 10, 26). Я преисполнен благодарности к Богу за ту Его милость, поддержку и утешение, какие Он даровал мне в моём последнем путешествии к вам, равно как и за наше душеполезное общение. Не могу не написать вам об этом, как и из вашего любезного письма вижу, что вы и все ваши испытываете те же чувства. Господь да даст вознести Ему в наших сердцах и во всей нашей жизни славу, честь и благодарственное поклонение! В этот раз я оставил часть своей души у вас в гораздо большей мере, чем прежде, и уверен, что телесное моё отсутствие никоим образом не разлучает и не разлучит нас. 5 июля 1754 г.».
«Не могу вам передать, дорогая сестра, какой ничтожной и малоценной чем дальше, тем больше становится для меня сия земная жизнь со всем, что относится к ней! Иногда я как ребёнок расстраиваюсь из-за того, что люди — и притом благочестивые люди! — всё не перестают играть в куклы и теряют драгоценное время! Как огорчает меня то, что Бога, внутренне нам так близкого, насыщающего нас такой полнотой вседовольства, не ищут, не познаю́т, не любят и не прославляют так, как это подобает! Порой меня охватывает такое сострадание к людям, что я не могу об этом не говорить. Порой же мне хочется всё бросить и не думать ни о чём, дабы не растрачивать попусту своего времени и жить только для Бога и вечности. Но да будет воля Божия моею жизнью! погрузившись в неё, я смогу забыть себя и все свои печали. Впрочем, вокруг меня немало душ, о коих я с радостью и благодарностью Богу готов сказать: Как благ Бог к Израилю, к чистым сердцем (Пс. 72, 1)! Дивен Бог Сам в Себе, и дивен Бог во святых Своих чадах, которые на земле (Пс. 15, 3)! 1 ноября 1754 г.».
Чистое исповедание евангельских истин
Сколь велик был духовный опыт и духовное разумение нашего почившего друга, столь же безупречным было его евангельское исповедание. Чтобы убедиться в этом, достаточно непредвзято просмотреть все его сочинения, особенно «Путь истины». Уже сразу после своего обращения к Богу он мыслил об основополагающих истинах христианства чисто и по Писанию. Вот некоторые примеры. Один доныне живущий его добрый знакомый рассказывал, что когда он впервые посетил Терстегена в 1727 году, то в конце их беседы тот с особой силой подчеркнул, что духовная жизнь зиждется на следующих началах: 1) примирение с Богом, совершённое Иисусом Христом; 2) слово Божие; 3) Дух Христов; 4) образ Христов. И всякий, знавший Терстегена, может засвидетельствовать, что он всегда наставлял и призывал всех только и исключительно ко Христу, как единственному основанию нашего спасения и вечного блаженства.
Ещё один пример. Когда некий другой знакомый укорял Терстегена, что он-де недостаточно «евангеличен»[5], тот ответил: «Я рад и счастлив, что удостоен свидетельствовать обо всех сих ясных, сущностных и драгоценнейших истинах внутренней христианской жизни, столь попираемой и отвергаемой не только неверующими, но и многими благочестивыми людьми! И если бы, когда повлекут меня со смертного одра предстать пред очи Господни, мне было возможно испросить позволения на последнее земное желание, то я бы на весь мир прокричал: Бог один есть источник жизни, и невозможно обрести и вкусить сего Бога иначе, чем шествуя по узкому пути внутренней молитвы, умирания ветхому человеку и сокровенной жизни со Христом в Боге — пути, открытому нам и освящённому для нас смертью Христовой!»
Найдите также в «Цветнике духовном» прекрасные, исполненные веры и любви гимны: «О сколь ко мне Ты благ, мой Пастырь»[6] или «О Агнец Божий, Ты мой Бог»[7] и многие другие. Они покажут вам, что воззрения и веру блаженнопочившего автора нельзя назвать никакими иными, как чисто евангельскими.
Постоянство в сем исповедании
В чистом исповедании истин спасения Терстеген был постоянен и неколебим. Опытное разумение сих истин, данное ему по прошествии пятилетнего испытания внутренней тьмой, оставалось неизменным; он только всё более утверждался и укоренялся в них. Если читать его письма первых и последних лет, то это постоянство обнаружится с очевидностью; разве что в поздних письмах, как кажется, ещё прибавляется благодатной мудрости и сострадания к ближним.
Нашего почившего друга стремились привлечь на свою сторону почти все церковные сообщества и партии; но он не хотел ни с кем иметь дела, кроме тех, кто искренне желал жить по Писанию и руководству благодати Божией. Он всегда возвышал свой голос (чего бы ему это ни стоило), когда видел, что свет истины и подлинное познание христианства затемняется. Одному реформатскому пастору, не внявшему его доброму совету об осторожности в обращении с гернгутерской общиной[8], Терстеген писал: «Разве я должен был кривить сердцем (как это ныне, увы, принято) и говорить тебе не то, что думаю? Я читаю и перечитываю своё последнее к тебе письмо и испытываю его пред Богом и никак, никоим образом и ни за какие блага не могу сказать, что нахожу в нём что-либо неправильное, пусть даже и весь мир (а не только ты намёками в своём письме) будет говорить мне, что я держусь за своё мнение — хотя это не “мнение”, а непреложная истина! — по пристрастию или по недостатку смирения. Нет, Господи! не попусти мне умножать свои и без того немалые грехи ещё и такой постыдной неверностью, чтобы я хоть на волос уклонился от открытой мне Тобою святой истины и из-за лицемерия или излишней уступчивости не отстаивал её, потому что, видите ли, тот или иной хороший человек или то или иное всеми почитаемое сообщество не согласно с ней!»
Дар испытания духов
Так твёрдо держаться своего исповедания он мог потому, что ему был дан особый дар испытания духов, от Бога ли они (1 Ин. 4, 1); полагаем, что некоторые свидетельства сего будут небезынтересны возлюбленному читателю. Ещё в самом начале своего пути Терстеген подвергся нападению злых духов, каковое он приписывал обращению с несколькими излишне экзальтированными людьми. Именно когда он, оканчивая свою работу, приступал к безмолвию и молитве, во всём его теле поднималось странное возбуждение, переходящее в дрожание всех членов. Поскольку он уже внутренне разумел, что Божий Дух покоен, мирен и тих, то сразу распознал, что имеет дело с чуждым, немирным и устрашающим духом, и всякий раз пресекал его действия, невозмутимо возвращаясь к работе. После нескольких атак это возбуждение и дрожание прошло, и искушению был положен конец.
Вот ещё один случай. Некая весьма немощная дама начала слышать по ночам особенные голоса, призывающие её подняться с постели и встать на молитву. Так как её болезненное тело не могло вынести стояния в холодной комнате (была зима), то она решила спросить у Терстегена, как ей быть. Тот порекомендовал ей, чтобы, если вновь раздадутся сии мнимые голоса, она не отказывалась обратиться к молитве, но не вставая и не покидая тёплой постели. Когда дама исполнила этот совет, голоса прекратились, а вместе с ними пресеклись и прочие необычные явления, случавшиеся с нею.
Упомянем здесь и следующую историю. Однажды Терстегена посетил его знакомый, доверительно общавшийся с некоторой особой, детски преданной Богу, но имевшей многочисленные видения и знамения, также рассказывающей о всяких значительных событиях, кои должны произойти после её смерти. Всё это сей знакомый поведал нашему другу и получил от него следующий ответ: «Не обращай внимания на эти экстраординарные явления; в них много путаницы и опасностей. Я с любовью отношусь к названной особе и ценю её христианское устроение, порождаемое в ней благодатью Божией. Но нам с тобой ещё предстоит быть свидетелями того, что из всех сих “духовных” вещей, которые, казалось бы, можно себе только пожелать, ничего не выйдет». Дальнейшее подтвердило эти слова. После смерти сей особы Терстеген и его знакомый встретились вновь, и последний стал каяться, что не последовал мудрому совету. На это Терстеген сказал: «Это пойдёт тебе на пользу и послужит предостережением на будущее, дабы ты не увлекался такими чрезвычайными вещами и не обращал на них внимания». Наш покойный друг не принижал и не отвергал особых благодатных даров, видений и откровений; но его наставления всегда были направлены на то, что все таковые необходимо самым основательным и тщательным образом проверять, поскольку люди, к сим явлениям предрасположенные, могут быть с необыкновенной лёгкостью обмануты злыми духами.
Действие сего дара в отношении общины гернгутеров
Дар различения духов, коим обладал наш покойный друг, особенно проявился в отношении вышеупомянутой гернгутерской общины. Сия община прилагала все мыслимые усилия, дабы привлечь Терстегена на свою сторону в надежде, что за ним последует и множество его духовных чад. Но Бог не оставил его без Своего просвещения и подал ему необходимую благодать для истинного разумения дела. Сам граф Цинцендорф как только мог пытался расположить Терстегена к себе и к своему сообществу. Сначала он писал ему наилюбезнейшие письма; затем посылал к нему братьев-общинников. Наконец, к Терстегену явился один из наиболее почитаемых руководителей гернгутеров, высокоодарённый муж И. Д. М., который, желая покорить сердце нашего друга, пал к его ногам и стал просить у него благословения. Но такие преувеличенные выражения приязни вовсе не ослепляли его и не меняли его суждений; наоборот, он с тем большей убедительностью предостерегал людей от присущих гернгутерам покривлений истины, так что многие души, уже вступившие в сообщество, не медлили покинуть оное.
Одному своему знакомому, реформатскому пастору, тесно связанному с гернгутерами, Терстеген (коему сей пастор причинил немало скорбей) писал, среди прочего, следующее: «Я полагаю, что гернгутерское братство не радует нашего Господа, и присоединяюсь ко многим досточтимым критикам, письменно обличающим заблуждения и поверхностность сего сообщества, каковые и я ни принять, ни оправдать не могу. Я приостановил переписку с гернгутерами не потому, как ты пишешь, что я не хочу подвергаться вместе с ними гонениям[9], и уж тем более не потому, что я (как ты совершенно неправильно думаешь) не расположен поддерживать общение со всеми добрыми душами среди них, но, во-первых, из-за несогласия с их лжеучением, отрицающим тесный путь, коим шёл Господь и все Его святые, и т. д.; а во-вторых, из-за того, что они повсюду распустили слух, что я теперь во всём единомыслен с ними, и, следовательно, моя переписка с кем-либо из членов братства будет использоваться, чтобы завлечь к ним сторонних людей из числа тех, кто меня любит. Так уже случалось, и не раз. Впрочем, я надеюсь, что со временем они увидят свои ошибки и исправятся, целительным и смирительным средством для чего да послужит им столь отвергаемая ими истина о внутреннем и внешнем несении креста. И хотя мне сообщили из Гааги, что гернгутерское сообщество ныне взялось за улучшение своих порядков, но поскольку главные их заблуждения теперь не только выводятся на свет Божий их критиками, но и они сами в своих учительных книгах прямо и открыто постулируют оные, к уничижению драгоценнейшей крови и ран Господа нашего Иисуса Христа, то все сии исправления бесполезны. Ни ответы даже лучших из них на обращённые в их адрес обличения (ответы, надо сказать, весьма неосновательные и легковесные), ни внешние улучшения им не помогут. Если они хотят по-настоящему воздать славу Богу и обрести мир совести и доверие людей, то они должны смиренно и открыто признать своё лжеучение, оставить его и покаяться за причинённый ими соблазн. 6 марта 1750 г.».
Беспристрастное отношение ко всем церковным сообществам
В сложных соприкосновениях Терстегена с гернгутерским братством ясно обнаружилось, насколько беспристрастно он относился к обратившимся к Богу и облагодатствованным душам, принадлежащим к разным церковным сообществам. В 1741 году он высказался по поводу гернгутеров (весьма ему тогда досаждавших) следующим образом:
«Моё исповедание и моя вера заключается в том, что я, примирившись Кровию Христовой с Богом (Кол. 1, 20; Рим. 5, 10; 2 Кор. 5, 19), всецело предаю себя Духу Христову (Ин. 14, 26; 1 Ин. 2, 27), чтобы Он выводил меня из меня самого и всего падшего творения (Лк. 14, 26) и приводил к Богу, дабы я, чрез каждодневное умирание ветхому человеку (Ин. 12, 24; Рим. 8, 13; Еф. 4, 22; Кол. 3, 5–9), претерпевание страданий (Лк. 21, 19; 1 Петр. 4, 13; Рим. 8, 17; 2 Кор. 1, 5; Фил. 1, 29; Евр. 10, 36) и молитву (Лк. 18, 1; 1 Фесс. 5, 17), жил Ему одному во Иисусе Христе (Гал. 2, 20) и прилеплялся к Нему сердечной верой и любовью (Евр. 10, 22), уповая стать одним духом с Ним (1 Кор. 6, 17) и по Его чистой милости и благодати во Христе достичь вечного спасения и блаженства (Еф. 2, 5). Со всяким человеком, кто верует и живёт так же (будь он в моём церковном сообществе, коему я принадлежу от рождения, или в любом другом), я нахожусь в одной Церкви и сердечно люблю его, как чадо Божие. Что касается второстепенных предметов религии, то здесь каждый избирает для себя то, что — как он находит — способствует и помогает ему в достижении главной цели. Наличие сих побочных вещей не мешает мне принимать и любить его, лишь бы он верно шёл по своему пути без лицемерия и сектантства. Если говорить о гернгутерах, то тех из них, кто настроен так, как сказано выше, я тоже искренне люблю и пребываю с ними в единстве, как с подлинными детьми Божиими. Но постулаты, заставляющие членов сей общины отделяться от других чад Господа, идущих путём Его, я никак не могу ни разделить, ни одобрить. Я горько сожалею, что в христианстве так много разделений; но несравненно более огорчаюсь, если сии разделения кто-то ещё и умножает».
Таковую беспристрастность наш почивший друг выказывал и вообще в отношении всех христиан. Один из трёх благочестивых реформатских пасторов, с коими он братски и тепло общался и состоял в переписке, однажды спросил его: к какой церкви принадлежат те, кто к нему приходит? Терстеген ответил: «Я не спрашиваю, откуда они приходят, но куда они хотят прийти». Более подробно о его воззрениях на сей счёт читайте в 76-м письме II части немецкого сборника писем[10].
Неизменное пребывание в соприсутствии Божием
Столь изумлявшие всех познания Терстегена о Боге и Его истинах не были одним лишь умозрением, но основывались на живых отношениях с Господом. Божие соприсутствие было глубоко напечатлено в его сердце и наполняло всё его существование великим благоговением и любовью к Богу. Он неколебимо веровал — и был удостоверен в этом — что Бог неким особым образом присутствует в его сердце. Он твёрдо знал, что Господь видит и проницает его насквозь, до самых оснований, и всецело открывался сему Солнцу благодати, дабы его лучи освещали, согревали и оживляли его. Соответственно тому и все его внутренние и внешние действия исходили не из самонапряжения или законнического принуждения, но проистекали из свободного и мирного побуждения соприсутствующей ему любви Божией. Главным его духовным деланием было постоянное взирание на столь внутренне близкого ему Господа и Спасителя, каковое взирание всё более просвещало его и напитывало живительными соками истинной лозы (Ин. 15, 1; 4–5). Также и другим он постоянно говорил о благодати соприсутствия Божия в сердце и увещевал, что не от собственных усилий и дел, но из сего сладчайшего, животворящего и всесильного соприсутствия рождается в нас новый человек. Это же он старался убедительнейшим образом изложить и во всех своих сочинениях.
Одновременно Терстеген не забывал напоминать, что мы должны веровать не только в особое благодатное присутствие Божие в нас, но и во всеобщее Его присутствие в мире. Бог наполняет небо и землю (Иер. 23, 24), Им мы живём и движемся и существуем (Деян. 17, 28); и всё, что происходит с нами, совершается по Его мановению. «Бывают времена, — говорил он, — когда Господь на некоторое время скрывает от нас Своё сладчайшее соприсутствие или мы не видим оного за обрушивающимися на нас напастями, скорбями, нуждами и печалями. Тогда то, что мы не чувствуем, необходимо принимать верою — а именно, что Бог присутствует и в сих событиях и Его рука всё управит ко благу, отведёт от нас непосильные несчастья и поможет нам во всём, что бы с нами ни случилось».
Послушание Богу и Его руководству
Также Терстеген жил в постоянном послушании Богу и Его руководству, что хорошо видно из его писем.
«Божие обетование — вот, Я загорожу путь её тернами и обнесу её оградою, и она не найдёт стезей своих (Ос. 2, 6) — да исполняется на нас! Лучше тысяча крестов с Богом, чем действие самости, проявляемое даже и самым незначительным образом. Это изречение Писания много раз так или иначе сбывалось надо мной. В новоначалии, когда я уклонялся от путей Божиих, я часто не находил себе места и мучился от беспокойства и страха, пока не смирялся и не осознавал, что зашёл не туда. Потом во мне появилось некое внутреннее помазание, которое удерживало меня от таких уклонений, давая мне свободу и мир. Затем меня возвращало на пути Господни чувство бессмысленности и пустоты всего, что не связано с Богом. В последующие времена было что-то другое. Ныне я не могу сказать об этом ничего определённого; я живу как могу, я совсем не уверен, правильно ли я поступаю в том или ином случае и что́, собственно, меня вразумляет и хранит. Но то, что я вразумляем и храним, для меня несомненно. Когда я смиряюсь со своей немощью, бессилием, с тем, каков я есть в настоящий момент и т. п., тогда я успокаиваюсь, подобно человеку, пришедшему домой. Тогда мне хорошо и мирно, хотя я и не всегда распознаю́ при этом внутреннее действование Божие. Когда же я сдвигаюсь с этой точки своего ничто или начинаю желать и искать чего-то сверх того, что́ я есть сейчас, тогда во всём, что бы я ни делал, я запутываюсь и прихожу в смущение, и всё становится для меня тяжестью и тьмою, сам не знаю почему, — пока я не вернусь к прежнему состоянию. Это смущение, тяжесть и тьма есть то самое жало в плоть (2 Кор. 12, 7), которое приводит меня в чувство, когда я хотя бы в малой степени уклоняюсь в самость. Посему я охотно буду пребывать в своём ничто, дабы не делать без Бога ничего (Ин. 15, 5) и чтобы Его сила и слава совершалась в моей немощи (2 Кор. 12, 9). Честь, поклонение и благодарение да воздастся нашему Богу, мудрому и верному Наставнику, Который чем дальше, тем основательнее даёт нам разуметь истину нашего ничто и Своего всё! 15 января 1745 г.».
«Иисус Сам да направляет нас Своим Духом на всякую истину (Ин. 16, 13), ибо мы подобны несмышлёным детям, постоянно сбивающимся с дороги, если их оставить одних; наш естественный свет не может осветить нам путь. Я вижу себя день ото дня становящимся всё более неразумным и ничего не знающим; посему весьма дивлюсь, что я ещё на что-то способен или что-то у меня получается. Но опыт учит нас, что если мы во всякий настоящий момент будем послушны нашему внутреннему Наставнику (1 Ин. 2, 27), то Он поведёт нас по неложной стезе, даже если мы и не понимаем того; и что мы только всё испортим и навредим себе, если не безоговорочно доверимся Ему, но захотим управить себя по своим представлениям. 14 января 1746 г.».
«Я бы хотел быть верным в том, чему научает меня Господь, и незамедлительно исполнять то, чего Он ждёт от меня. В равной степени я хотел бы также быть готовым по малейшему мановению Божию сразу останавливаться в своём действовании и, препоручая Ему все свои так называемые благие пожелания, помыслы и устремления, решительно отлагать всё и как бы терять себя в Господе. О! не приносит ли такое добровольное оставление всего своего величайший мир? В отвержении своей воли и в послушании только Богу мы обретаем всё. Я часто думаю и говорю: всё, чего я бы пожелал[11] сверх того места и того момента времени, в коих я обретаюсь сейчас, — да будет отвержено! Неразумное естество и нетерпеливая душевность, обольщаясь, нередко пытаются добиться всего сами; но мы с вами знаем, дорогая сестра, что только Дух Господень может дать подлинное расположение ко всем добродетелям и укоренение в них. Чистое действие живительной силы Сего Духа, столь внутренне близкого к нам, одно только способно умертвить самость, смягчить и умирить бурные порывы естества и соделать нас способными с терпением проходить предлежащее нам поприще (Евр. 12, 1), равно как и поспешно вставать и идти, как скоро мы услышим глас Учителя (Ин. 11, 29). Иисус тогда становится нашей волей, нашей жизнью и всеми нашими желаниями и стремлениями. Сколь блаженны души, идущие сим путём сердца и в безмолвном внутрь-собирании, молитве и терпении дающие в себе место Богу, единственному источнику и подателю жизни! Ещё немного, очень немного (Евр. 10, 37), возлюбленная о Господе сестра, и мы с неизреченной радостью встретим друг друга в нашем вечном отечестве и бесконечно будем благодарить и прославлять Небесного Отца, призвавшего нас и утешавшего нас общением ещё и здесь, на сей земле! Аминь, Иисусе! 3 августа 1753 г.».
«Когда мы оканчиваем то или иное земное дело, мы вкушаем некое отдохновение и покой; что же будет там, в жизни небесной, когда свершится наше делание Господу? Не станем же ослабевать в служении столь благому и верному Владыке (Рим. 12, 11); само это служение уже есть блаженство для человека! То правда, что все наши действия малы, худы и несовершенны; однако не следует считаться с сим несовершенством, равно как и рассматривать своё служение как долг, — но как счастье и честь. Если же мы хотим сначала стать совершенными, а потом приниматься за делание Господу, то, боюсь, придётся очень долго ждать. Нет! вперёд, только вперёд, какими бы мы ни были слабыми, немощными, неспособными и т. п.! Только всегда молиться, всё терпеть, отвергаться себя, стараться быть верным Богу, etc. Конечно, многое примешивается к сему, чего не должно быть; но не нужно постоянно об этом думать. Дитя Христово (Мф. 18, 3) стремится всё время хорошо учиться и исправлять свои ошибки и радуется, когда отец или другие соученики указывают ему на оные. Господь направляет кротких (тех, кто охотно внимает наставлению) к правде (Пс. 24, 9); Он сохраняет для них спасение (Притч. 2, 7). Искреннее и мужественное намерение и решимость служить Господу исполняет сердце радостью и свободой; как же нам не продолжать сие служение и не твёрдо сохранять его до конца (Евр. 3, 14)? У ревностных душ нередко бывает такое опасное искушение от врага, что они, в маловерии (чуть было не сказал — в высокоумии) взирая на свои недостатки, вовсе отказываются от всякого доброго делания. Но это неверно; нужно смиренно исповедать свою немощь и продолжать идти вперёд. Кто любит молитву и не оставляет её, тот со временем от нечистого и несовершенного само-действия постепенно будет переходить к Божию действию, с Ним и в Нём. Я очень бы хотел, чтобы все души с самого начала их духовного пути смотрели на благочестие, или служение Богу, правильно, то есть как на счастье и блаженство, к коему мы призваны и коего удостоены; и чтобы они чем дальше, тем существеннее чрез молитву и самоотвержение отстранялись от самих себя и падшего творения и соразмерно сему приближались к Богу (пусть даже не видя и не чувствуя этого) и освящались, ибо Бог есть подлинное освящение, спасение и конечная цель нашего существования. Чем внутреннее и полнее мы живём для Бога, тем более освящаемся уже здесь, на земле. Это сущая истина; но кто не чрез молитву думает соединиться с Богом, тот не поймёт сего должным образом. 11 марта 1755 г.».
Всецелое предание себя Богу
Послушание Богу неизменно значило для Терстегена и всецелое предание себя Ему.
«Мало что могу сказать вам о себе; хожу, как во тьме — но предаю всё сие Господу. Я постоянно должен много писать, ещё больше говорить и делать много такого, что, как мне представляется, совсем не соответствует моему устроению. Я ничего не ищу, но и не от чего не убегаю. Я хочу во всём следовать только Господу; но не могу сказать, получается ли это у меня, хотя я очень желаю, чтобы получалось. Препятствует ли моей внутренней жизни общение и переписка со столь многими добрыми душами? Я не позволяю себе об этом думать, мне надлежит отвергаться себя. Или это, наоборот, моя добродетель, моя заслуга? Но нет, я немощен и нищ. Всё сие весьма помогает мне целиком вручить себя Богу, ибо я убеждаюсь, что в самом себе мне никакой опоры не найти. Ничего другого, кроме немощи и нищеты, я в себе не вижу; но при этом я покоен и мирен и ношу в глубине сердца некое очень тонкое и как бы “всеобщее” напечатление бесконечной благости и любви Божией; а сверх сего ничего не чувствую. 27 февраля 1742 г.».
«Иисусе! закрой Собою наши глаза, дабы мы и в жизни, и в смерти больше не смотрели на себя и на своё, но, поистине уразумев наше ничто, слепо, безоговорочно и всецело предались Тебе, дабы беспопечительной и чистой верой жить и умирать только с Тобою и в Тебе. Аминь! 29 августа 1741 г.».
«Чем больше душа и дух живым и действенным словом Божиим, судящим и очищающим нас, разделяются друг от друга (Евр. 4, 12), тем больше осеняет нас мир Христов, сохраняющийся неразрушимым и среди многообразной деятельности (если только она от Господа). Что касается меня, то, хотя я во всём недостаточествую, но исполняю своё послушание Богу, насколько могу, и стараюсь исполнять его хорошо. Я хочу жить и последовать не себе, но Господу. Я удостоверился, что Он всегда неизреченно благ ко мне. Часто я вижу, как будто смотрю со стороны, что мой внутренний человек покоится в мире; часто не вижу ничего, и живу, как есть. 25 января 1748 г.».
«Насколько мы ощущаем единение с Богом чувствами, настолько же нам даётся в чувстве и духовное напечатление и утешение от Него. Но это всё, что я могу вам сейчас ответить, дорогая сестра; я крайне слаб и неразумен и не хотел бы писать об этих вещах. Впрочем, время от времени я испытываю подобные посещения Божии; они необыкновенно драгоценны для меня, хотя и длятся обычно несколько мгновений. Однако мы не можем ничего сделать, чтобы стяжать или удержать их, не должны даже и желать этого — но предавать всё сие и самих себя в руки Господни. Это всё Его достояние, и Он даёт или забирает оное по Своему благоволению. Мне иногда кажется, что если бы у меня были такие Его дары, мне не шло бы это на пользу. Мне достаточно, и бесконечно достаточно, что Он один благ. Может быть, я слишком много на себя беру (мне не хотелось бы этого), но я не стремлюсь и не буду стремиться к духовным чувствам и дарам. Господь даёт мне, что я могу в мире и покое всецело препоручить Ему себя таким, каков я есть, и всё, что со мной происходит, так, как оно идёт; и Ему единому любовь и слава во веки! Аминь. 4 ноября 1742 г.».
«Я желаю вам благодати по-детски оставить и забыть себя, дабы обратиться к Господу и в Господа и всю вашу жизнь пребывать под Его покровом. Да, возлюбленная сестра! в Нём одном всё наше спасение. Он Сам — наше спасение, наша слава и свет. Разумеете ли вы сие? Он Сам хочет от Своего творения, чтобы оно предало себя, как оно есть, в Его руки, и заботилось о себе столь же мало, как о выкинутой и навсегда забытой вещи. Не достаточно ли Он печётся о нас (1 Петр. 5, 7)? Не лучше ли Он спасёт и освятит нас, чем мы сами себя? Неужели у Него мы будем в чём-то нуждаться? О, если бы все заботящиеся и борющиеся за себя души знали сие! Господи! дай им это знание! даруй и нам пребывать в нём до конца! Аминь. 8 мая 1753 г.».
«Смотрите, любезная моему сердцу сестра, не благ ли ко мне Господь? Не обходится ли Он со мной милостиво и по-отечески? Наверное, мне было бы удобнее и спокойнее, если бы мне перестали докучать по внешнему человеку. Но нет! я так не скажу, а лучше расположусь, как невинное и послушное дитя: не стану размышлять над тем, что мне полезно, а что вредно, что я могу, а что нет, но в простоте предам всего себя Отцу, буду жить Его благодатью и не сомневаться, что с Ним и в Нём я смогу совершить всё то, что Его промысл в настоящий момент даёт мне совершать. При нынешних моих обстоятельствах и немощи я не имею ощутительных духовных напечатлений во внутреннем человеке, да порой даже и не вспоминаю о себе; но — благодарение Богу! — я мирен и безмятежен о Господе. 20 мая 1755 г.».
«Со мной происходят удивительные вещи, которые я не могу ни понять, ни изложить; и, может быть, было бы лучше, если б я совсем ничего о них не знал и не говорил. Иногда я поражаюсь своей крайней немощи и нищете, какую и представить себе трудно. В другой раз я дивлюсь действенной во мне силе и тому, что я столь мирен и покоен, etc. Бо́льшую же часть времени я ничего не вижу и не разумею, так что, когда я хочу остановиться и размыслить, меня всё приводит в смущение; когда же прекращаю рассмотрение, я снова говорю и действую как тот, кто совершенно уверен в себе и знает, что делает. Я совсем не понимаю, что это за путь, и не помню, чтобы я читал о чём-то подобном. Никакие мои огрехи, даже вполне серьёзные, не уязвляют меня так, как малейшее размышление о своём состоянии, или малейшая же забота о себе самом, или какая-нибудь самая незначительная попытка помочь себе; из всего этого не выходит ничего, кроме внутреннего наказания и беспокойства. Но как только я забываю себя и, предавшись Божией благодати, возвращаюсь к жизни в простоте, в тот же момент я становлюсь спокоен и доволен и обретаюсь «на своём месте»; и даже порой чувствую в сердце нечто благородное и великое, некую силу в немощи, ве́дение в неведении и единство в многоразличии. Я знаю, что некоторые святые души выражали свой опыт в подобных словах; но нет! разница велика. Я не свят, а очень, очень беден и нищ; Господь видит сие. Я бы пришёл в ужас, если бы моё состояние стали сравнивать с состоянием святых; и когда я пишу вам обо всём этом, дорогая сестра, я действительно ужасаюсь, что вы можете составить себе слишком высокое представление обо мне. Но поистине, не странно ли, что такие различные и даже противоречащие друг другу вещи могут быть в одном человеке? как с ними быть? как их согласовать? Я могу здесь лишь снова и снова повторить: Бог есть всесовершенное всё; человек — бедное, падшее ничто; и нет ничего лучше и покойнее для него, чем, насколько это возможно, забывать себя и жить, в простоте вверяя себя Божией благодати. Господь да утвердит нас в таковом предании себя Ему, дабы мы никогда не полагались на самих себя, но от всего сердца вместе со св. Анной воспевали: Нет столь святого, как Господь; ибо нет другого, кроме Тебя; и нет твердыни, как Бог наш (1 Цар. 2, 2). Аминь! 11 июля 1747 г.».
Покорность воле Божией
Терстеген во всём полагался на мудрую и благую волю Божию.
«Вот моё дело (для которого ничего не нужно делать): чтобы я успокаивался в своём ничто и в своей нищете, таким, какой я есть в настоящий момент, желая лишь одного — жить в любви и любовью Божией. Рассказать о себе ничего определённого не могу: у меня то так, то иначе. То я представляюсь себе героем, то таким немощным и бессильным, что, право, пожалел бы себя, если б слишком обращал на это внимание. Но благодарю Господа, что Он не оставляет меня долго в таком состоянии и даёт мне внутреннее согласие с Его волей и с тем, что она есть единственное моё благо. 11 октября 1746 г.».
«По своему устроению я склонен к одиночеству, тишине, отсутствию впечатлений и внутреннему единению с Богом. Так жить и значит для меня по-настоящему жить. Моё (как мне думается) место, моя пища, моё призвание — отстраниться и освободиться от всего, пребывать уединённо в духе с Богом и как можно меньше соприкасаться с людьми, чтобы дать место только Господу, Который один есть всякая истина, сила, жизнь, спасение и блаженство. Как дороги мне такие мгновения! Но только всё идёт так, как будто мне нарочно мешают вкушать мою пищу в мире и покое. Впрочем, когда я даю что-то другим (точнее говоря, мне кажется, что даю), я сам порой получаю нечто. Я знаю, что моей пищей должна быть воля Божия; но как её понять? Я хочу сказать, что далеко не всегда вижу, в чём она состоит; и нередко меня обуревают мысли — а правильно ли поступает человек такого устроения, как моё, что он всё своё время расточает на других? Но я уже сам устал от своих жалоб; надеюсь, что они подвигнут вас, дорогая сестра, усилить молитвы за меня, дабы мне предаться исключительно воле Божией, ибо я ничего иного не желаю, как угодить Господу. И ещё раз скажу: я ничего иного не желаю, как только быть Божьим, угождать Богу и жить Богу здесь и в вечности. И пусть это сопровождается всякими неудобствами, тяжестью и скорбями; это правильнее, чем если бы я жил для себя, в покое и довольстве. В целом же лучше мне совсем не рассуждать, действительно ли моё устроение таково, как я описал выше, или за этим скрывается что-то совсем иное; но препоручить всё Господу. Только от Него спасение моё, и только в Боге и в благой Его воле успокаивается душа моя; в Нём спасение моё и слава моя (Пс. 61, 2; 8). Аминь! Будем же следовать благодати, как невинные дети, и работать Господу в том, что предоставляет нам настоящий день, не слишком заботясь о себе и своих обстоятельствах (Мф. 6, 34)! 5 октября 1748 г.».
«Моё единственное желание — жить, всё претерпевая, по воле Божией. Раньше я убеждал себя, что могу терпеть и страдать, так сказать, как герой; сейчас я хочу относиться ко всему, как дитя, которое плачет и сетует в тот момент, когда оно сталкивается с чем-то скорбным, а когда скорбь проходит, забывает всё и даже не имеет представления о том, что такое терпение. Когда моя голова больна и слаба, я не могу думать о своём душевном устроении и т. п., а живу, как приходится. Порой я ощущаю, что я в добрых руках; бо́льшую же часть времени не чувствую ничего; но и тогда не желаю себе никакой другой участи. Я ничего не ищу на земле и не имею иного стремления, кроме того, о котором пишет Апостол Павел, — хотя, конечно, я далёк от совершенства Павла — а именно: ревностно стараться, водворяясь ли, выходя ли, быть угодным Богу (2 Кор. 5, 9). (Замечу, что в этом изречении говорится о некоем святом ”честолюбии” христианина: “ревностно стараться быть Ему угодным” по-гречески буквально читается “стремиться к почести быть Ему угодным”.) Наша самость желает также и неба (только хочет купить его не слишком дорого); но божественная любовь не ищет никакого неба (Пс. 72, 25). Исполнять волю Божию — вот её небо, её слава и честь. Благоугождать Богу — это, собственно, и есть свойство и природа сей любви; и её “святое честолюбие” мягко, но неудержимо побуждает её всё более и более угождать Господу и ни во времени, ни в вечности не знать большего счастья и чести, чем исполнять Его благую волю, водворяясь ли или выходя. О Господи! даруй нам эту Свою любовь, дабы мы чисто служили Тебе и не лишились Твоего божественного мира, погрязая в себе самих! Аминь. 14 августа 1750 г.».
[1] Gerhard Tersteegen. Geistliches Blumengärtlein. Stuttgart, 1927, стр. 311–320.
[2] Там же, стр. 383–391.
[3] Ни одного письма Марии д’Орвиль Терстегену не сохранилось; Терстеген тщательно уничтожал все получаемые им письма. См.: Hansgünter Ludewig. Mein Leben sei ein Wandern. Die geistliche Biographie Gerhard Tersteegens. Giessen, 2019, стр. 415.
[4] Письмо не датировано. Скорее всего, это новогоднее поздравление.
[5] Здесь имеются в виду постоянные обвинения Терстегена в том, что он не признаёт «спасение только верой», потому что призывает к всецелому последованию Христу, аскетическому отвержению мира, борьбе с грехом, постоянной молитве и т. п. (то есть якобы к «спасению делами»).
[6] Gerhard Tersteegen. Geistliches Blumengärtlein. Stuttgart, 1927, стр. 278–279.
[7] Там же, стр. 355–357.
[8] Гернгутеры (от Herrnhut – под защитой Господней) – пиетистское движение, основанное в 1722 г. выдающимся религиозным деятелем, проповедником и поэтом графом Николаем Людвигом фон Цинцендорфом (1700–1760). Терстеген критиковал гернгутеров за то, что они останавливались на начальных этапах обращения к Богу, считая их уже достигнутой полнотой христианской жизни. Подробному разбору такого «поверхностного христианства» посвящён V трактат «Пути истины» (М., 2018, стр. 197–251). В известном смысле гернгутеров можно считать родоначальниками современного неопротестантизма с его очень упрощённым подходом к духовной жизни («стоит только уверовать, и дело спасения уже совершено»). О полемике Терстегена с гернгутерами см. ниже в тексте.
[9] Гернгутеры в Германии с 1736 г. были гонимы. Наиболее свободно они чувствовали себя в Голландии.
[10] См.: https://bogoslov.ru/article/6167375
[11] Во всём этом рассуждении имеются в виду желания духовного возрастания, стяжания добродетелей и т. п.
Перевод игумена Петра (Мещеринова)
Жизнеописание блаженнопочившего Герхарда Терстегена (1773). Часть 1