Свою книгу «Расторжение брака» К.С. Льюис начинает так: «Блейк писал о браке Неба и Ада. Я пишу о расторжении брака не потому, что считаю себя вправе спорить с гением, – я даже не знаю толком, что он имел в виду. Но, так или иначе, люди постоянно тщатся сочетать небо и ад. Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора и, если хватит ума, терпения, а главное – времени, можно как-то совместить и то и это, приладить друг к другу, развить или истончить зло и добро, ничего не отбрасывая. Мне кажется, что это тяжкая ошибка. Нельзя взять в путь все, что у тебя есть, иногда приходится оставить даже глаз или руку»[1]. Автор уверенно утверждает: «Зло можно исправить, но нельзя перевести в добро. Время его не врачует. Мы должны сказать “да” или “нет”, третьего не дано. Если мы не хотим отвергнуть ад или даже мир сей, нам не увидеть рая. Если мы выберем рай, нам не сохранить ни капли, ни частицы ада. Там, в раю, мы узнаем, что ничего не потеряли, даже если отcекли себе руку. В этом смысле те, кто достойно совершил странствие, вправе сказать, что все – благо и всюду – рай. Но пока мы здесь, мы не вправе так говорить. <...> “А как же земля?” – спросите вы. Мне кажется, для тех, кто предпочтет ее небу, она станет частью ада, для тех, кто предпочтет ей небо, – частью рая»[2].
«Расторжение брака» – не богословское произведение, это образ, сон героя произведения, и Льюис заостряет на этом внимание в самом начале: «...Cами события я придумал и ни в коей мере не выдаю за то, что нас действительно ждет. Меньше всего на свете я пытался удовлетворить любопытство тех, кого интересуют подробности загробной жизни»[3]. Но это вовсе не значит, что книга не заслуживает самого внимательного прочтения. Рассказчик оказывается в автобусе, который везет группу духов из ада в рай. По мере приближения к месту назначения его пассажиры начинают выглядеть все более неприглядно: «Автобус был залит ярким, жестким светом. Увидев лица моих спутников, я содрогнулся. Одни были иссохшие, другие распухшие, одни по-идиотски злобные, другие совершенно пустые, но все какие-то линялые и перекошенные. Казалось, если свет станет ярче, они развалятся на куски»[4].
В пути герой успевает узнать достаточно много как о некоторых из своих спутников, так и о городе, из которого он с ними выехал, что уже позволяет составить некоторое впечатление о самом этом месте и о его обитателях: «Косматый поэт недолго терзал меня, беседу нашу прервали, но узнал я о нем довольно много. Как выяснилось, ему удивительно не повезло. Родители не понимали его, ни в одной из пяти школ не разглядели и не оценили его дарований. К довершению бед, он был из тех, кому абсолютно не подходит экзаменационная система. В университете он догадался, что несправедливости не случайны, а вызваны нашей экономической системой. Капитализм, оказывается, не только угнетает рабочих, но и портит вкус и притупляет ум. Догадавшись об этом, он стал коммунистом, но тут Россия заключила союз с капиталистическими странами, он снова оказался не у дел и уклонился от призыва. Неприятности, связанные с этим, вконец его озлобили. Он решил ехать в Америку, но Америка вступила в войну. Тогда он понял, что новая поэзия найдет приют лишь в Швеции, но бюрократы и мещане его туда не пустили. Туго было и с деньгами. Отец, человек тупой и отсталый, давал ему гроши. И девушка его обидела. Он думал, что она взрослый, современный человек, а она оказалась мещанка с моногамным комплексом. Он же, надо сказать, особенно не терпит собственничества. В общем, больше выдержать не мог. Он бросился под поезд»[5].
Что касается самого города, то о нем емко сказал один из пассажиров: «...У нас здесь все очень склочные. Прибудет кто-нибудь, поселится и сразу поссорится с соседом. За неделю доходит до того, что рядом жить нельзя. Места много – все уже переругались и уехали. Селится он на соседней улице, а если там тоже найдется сосед, передвигается еще дальше. В конце концов он строит себе на отшибе новый дом. Тут это просто: представь себе дом – и готово. Так город и растет. <...> И время тут другое. Эта остановка, где мы ждали, за тысячи километров от того места, куда прибывают с земли. Все, кого вы видите, живут недалеко от остановки, но добираются они до нее много столетий по нашему времени»[6].
Некоторые духи, прибывшие из мрачного города, встречаются со светлыми духами, которых знали при жизни. Те зовут их с собой, зовут в рай, но те не только не хотят идти с ними, но и не хотят верить, что город, из которого они приехали, находится в аду. Причем особенно наглядно это проявляется на примере духа, для которого при жизни религиозная сфера была профессиональной.
– Прекрасно, дорогой, прекрасно! Ты все тот же. А не скажешь ли ты мне, за что я попал в ад? Не бойся, я не обижусь.
– Как за что? За то, что ты отступник.
– Признаюсь, не ожидал! Неужели ты и впрямь считаешь, что людей карают за их взгляды, даже если мы допустим, для пользы рассуждения, что взгляды эти ошибочны?
– Неужели ты и впрямь считаешь, что нет грехов разума?
– Есть, как не быть. Суеверие, отсталость, умственный застой... Но честно исповедовать свои взгляды – не грех.
– Да, я помню, так мы говорили. Я сам так говорил, пока не стал узким. Тут все дело в том, честно ли ты исповедал эти взгляды.
– Я? Не то что честно – смело! Я не боялся ничего. Когда разум, данный мне Богом, не мог больше соглашаться с доктриной Воскресения, я открыто от нее отрекся. Я сказал мою прославленную проповедь. Я рисковал всем.
– Чем ты рисковал? Что из этого могло выйти, кроме того, что вышло? Ты прославился, твои книги раскупили, тебя приглашали повсюду, ты стал епископом...[7]
Светлый дух говорит своему другу:
– Здесь нет религии. Здесь – Христос. Здесь нет философии. Иди, смотри и увидишь Того, Кто реальней всех фактов.
– Я решительно возражаю. Мы не имеем оснований относить Бога к области фактов. Высшее Благо – это еще корректное обозначение, но факт...
– Ты что, даже не веришь, что Он есть?
– Есть? Что значить «быть»? К этим великим тайнам нельзя подходить так грубо. Если бы что-нибудь такое «было» (дорогой мой, зачем же перебивать!), я бы, честно говоря, не заинтересовался. В этом не было бы религиозной значимости[8].
Особенно показательна причина, по которой в итоге дух протестантского епископа, не принимавшего «доктрину Воскресения», отказывается идти в рай со своим другом: «Да, кстати, чуть не забыл! Не могу я с тобой идти, у меня в пятницу доклад. У нас ведь есть богословский кружок. Как же, как же... интеллектуальная жизнь, я бы сказал, бьет ключом. Быть может, не самого высокого уровня... Изменились все, плохо соображают. И склоки у них вечно... <...> Но пользы я могу принести много. Я хочу осветить одну неточность. Люди забывают, что Христос (тут Призрак слегка поклонился) умер довольно молодым. Живи Он подольше, Он бы перерос многое из того, что сказал. А Он бы жил, будь у Него больше такта и терпимости. Я предложу слушателям прикинуть, какими были бы Его зрелые взгляды. Поразительно интересная проблема! Если бы Он развился во всю силу, у нас было бы совершенно другое христианство. В завершение я подчеркну, что в этом свете Крест обретает несколько иной смысл»[9]. Адское богословие для него оказывается важнее жизни во Христе.
Но некоторые их духов не так безнадежны, их можно попробовать переубедить: «Дама не то фыркнула, не то всхлипнула.
– Лучше бы мне не родиться... – снова запричитала она. – Ох, зачем мы приходим на свет?
– Чтобы обрести радость, – ответил Дух. – Попытайтесь. Начните.
– Да сказано вам, они меня увидят!
– Через час вам будет все равно. Через десять часов вы над этим посмеетесь. Помните, на земле бывало – чай горячий, просто палец обваришь, а пить его можно? Так и стыд. Примите его, выпейте чашу, и вам станет легче. Если же не примете, боль не пройдет»[10].
Рассказчик смотрит на встречи разных духов, говорит с одним из них, сомнения все более наполняют его сознание: «Я сидел на камне и грустил как никогда в жизни. До сих пор я не сомневался, что здесь хотят призракам добра. Я не думал, что здешние жители могли бы помочь жителям серого города и отправиться туда, а не просто выходить им навстречу. Теперь я все понял. Никакого добра они не хотят. Всю эту экскурсию они подстроили, чтобы посмеяться над бедными призраками. Страшные мифы и доктрины припомнились мне. Я вспомнил как издевались боги над несчастным Танталом. Я вспомнил строки Откровения о тех, кто будет мучим в огне и сере перед святыми ангелами»[11].
И вот, когда сомнения, казалось бы, начинают брать верх над ним, рассказчик встречает Джорджа Макдональда – автора, оказавшего огромное влияние на его духовное становление, который объясняет ему смысл происходящего:
– Как же так? Разве приговор не окончательный? Разве из ада можно перейти в рай?
– Все зависит от того, что ты вкладываешь в это слово. Если душа покидает серый город, значит, он был для нее не адом, а чистилищем. Да и здесь, где мы сидим, еще не рай, не самый рай, понимаешь? Это скорее преддверие жизни, но для тех, кто останется, это уже рай. А серый город – это преддверие смерти, но для тех, кто не ушел оттуда, это ад и ничто другое. <...>
– Неужели можно выбирать после смерти? Мои друзья католики удивятся – для них ведь души чистилища уже спасены. Удивятся и протестанты – для них ведь смерть закрывает выбор.
– Быть может, те и другие правы. Не мучай себя такими мыслями. Ты не поймешь соотношения между временем и выбором, пока не выйдешь за их пределы[12].
«Мильтон был прав, – сказал мой учитель. – Всякая погибшая душа предпочтет власть в аду служению в раю. Она что-нибудь да хочет сохранить ценою гибели, что-нибудь да ценит больше радости, то есть больше правды. Вспомни, испорченный ребенок скорее останется без обеда, чем попросит прощения. У детей это зовется капризами, у взрослых этому есть сотни имен – гнев Ахилла, горечь Кориолана, достоинство, уважение к себе. <...> Немало на свете людей, которым так важно доказать бытие Божие, что они забывают о Боге. Словно Богу только и дело, что быть! Многие так усердно насаждали христианство, что и не вспомнили о словах Христа. Да что там, так бывает и в мелочах. Ты видел книголюбов, которым некогда читать, и филантропов, которым не до бедных. Это самая незаметная из всех ловушек»[13].
«Если остался хоть кусочек человека, то мы его оживим. Если осталась хоть одна искра под всем этим пеплом, мы раздуем ее в светлое пламя. Но если остался один пепел, дуть бесполезно, он только запорошит нам глаза.
– Как же может быть сварливость без человека?
– Потому и трудно понять ад, что понимать нечего, в прямом смысле этого слова. Но и на земле так бывает. Давай вспомним: сперва ты злишься, и знаешь об этом, и жалеешь. Потом, в один ужасный час, ты начинаешь упиваться злобой. Хорошо, если ты снова жалеешь. Но может прийти время, когда некому жалеть, некому даже упиваться. Сварливость идет сама собой как заведенная»[14].
Дальше рассказчик идет уже вместе с Джорджем Макдональдом, и его взгляд на то, что он видит, становится глубже: «Встретили мы и призраков, которые явились лишь затем, чтобы поведать об аде. Таких было больше всего. Одни (наверное, из нас, преподавателей) собирались читать тут лекции и привезли массу карточек, карт и таблиц, а один даже диапозитивы. Другие припасли анекдоты о знаменитостях, которых они встречали там, внизу. Третьи, самые многочисленные, просто считали, что они выше здешних, потому что много перенесли. Все были заняты собой и о здешней жизни слушать не хотели. Они никому не давали сказать ни слова, а убедившись, что их не слушают, уходили к автобусу. Как оказалось, их желание рассказать об аде – только разновидность желания расширить ад, перенести его сюда, на Небо. Были тут призраки важные, призывавшие блаженных вырваться на волю из душной тюрьмы. Были призраки деловитые, предлагавшие перекрыть реку, срубить деревья, перебить зверей, построить железную дорогу и залить асфальтом дурацкую траву, вереск и мох. Были призраки-материалисты, утверждавшие, что загробной жизни нет, а здесь – одни миражи»[15].
Льюис блестяще показывает пример восприятия жизни теми, кто стремится «осчастливить» кого-то против его воли: «Ты и не представляешь, что я вынесла с твоим Робертом. Я из него человека сделала! Я ему жизнь отдала! А он? Эгоизм, сплошной эгоизм. <...> Мужчины такие лентяи... Можешь себе представить – он говорил, что не может работать больше тринадцати часов в день! А я что, меньше работала? У меня все часы рабочие, да. Я его весь вечер подгоняла, а то, дай ему волю, он бы завалился в кресло и сидел. <...> Он забыл, что я дама, хотя и вышла замуж за него. День и ночь билась, чтобы ему угодить. Я часами расставляла цветы в этой дыре, а он? Нет, ты не поверишь! Говорил, чтобы я не ставила их на письменный стол. Он чуть не взбесился, когда я опрокинула вазу на его писанину. Он, видите ли, книгу хотел написать... Куда ему! Ну, я дурь из него выбила. <...> Поступил он на новую службу. И что же ты думала? Он говорит: “Ну, теперь хоть оставь меня в покое!” То есть как? Я чуть не бросила его... Но я человек долга. Как я над ним билась, чтобы перетащить его в просторный дом! <...> Да, да, сама знаю! Он для нас великоват, не совсем по средствам. Но я завела приемы! Нет уж, увольте, его друзей я не звала. Я звала нужных людей, для него же и нужных. <...> Что ж, я виновата, что у него случился этот криз? Моя совесть чиста. Я свой долг выполнила, да, мало кто его так выполнял»[16].
Спутник дает рассказчику очень глубокие комментарии на то, что им приходится увидеть на пути: «В естественной любви есть то, что ведет в вечность, в естественном обжорстве этого нет. Но в естественной любви есть и то, за что ее можно счесть любовью небесной, и на этом успокоиться. Медь легче принять за золото, чем глину. Если же любовь не преобразишь, она загниет, и гниение ее хуже, чем гниение мелких страстей. Это – сильный ангел, и потому – сильный бес»[17].
Среди увиденного ими интересен образ духа, с сидевшей у него на плече ящеркой, символизирующей похоть. Когда он, после мучительной борьбы разрешает ангелу ее убить, ящерица превращается в коня.
– Ты все понял, сынок? – спросил учитель.
– Не знаю, все ли, – ответил я. – Ящерка и вправду стала конем?
– Да. Но сперва он убил ее! Ты не забудешь об этом?
– Постараюсь не забыть. Неужели это значит, что все, просто все в нас может жить там, в горах?
– Ничто не может, даже самое лучшее, в нынешнем своем виде. Плоть и кровь не живут в горах, и не потому что они слишком сильны и полны жизни, а потому что они слишком слабы. Что ящерица перед конем? Похоть жалка и худосочна перед желанием, которое восстает из ее праха[18].
Блестяще Льюис показывает пример того, как можно мучить себя и того, кто рядом, прикрываясь «высокими» словами, предпочитая страдания для себя и того, кто якобы «любим», счастью не на своих условиях.
– Любишь! – возопил Актер. – Разве ты понимаешь это слово?
– Конечно, понимаю, – сказала Прекрасная Женщина. – Как мне не понимать, когда я живу в любви! Только теперь я и тебя люблю по-настоящему.
– Ты хочешь сказать, – грозно сказал Актер, – что ты меня тогда не любила?
– Я тебя неправильно любила, – сказала она. – Прости меня, пожалуйста. Там на земле, мы не столько любили, сколько хотели любви. Я любила тебя ради себя. Ты был мне нужен.
– Значит, – спросил Актер, – теперь я тебе не нужен?
– Конечно, нет! – сказала она, улыбаясь так, что я удивился, почему призраки не пляшут от радости. – У меня все есть. Я полна, а не пуста. Я сильна, а не слаба. Посмотри сам! Теперь мы не нужны друг другу и сможем любить по-настоящему[19].
– Фрэнк, послушай меня, – сказала Женщина. – Подумай немного. Разве радость так и должна оставаться беззащитной перед теми, кто лучше будет страдать, чем поступится своей волей? Ты ведь страдал, я теперь знаю. Ты и довел себя этим. Но сейчас ты уже не можешь заразить своими страданиями. Наш здешний свет способен поглотить всю тьму, а тьма твоя не обнимет здешнего света. Не надо, перестань, иди к нам! Неужели ты думал, что любовь и радость вечно будут зависеть от мрака и жалоб? Неужели ты не знал, что сильны именно радость и любовь?[20].
– А все же, – сказал я учителю, когда сверкающее шествие скрылось под сенью леса, – я и сейчас не во всем уверен. Неужели так надо, чтобы его страдания, пусть и выдуманные, не тронули ее?
– Разве ты хотел, чтобы он мог и сейчас ее мучить? Он мучил ее много лет подряд там, на земле.
– Нет, конечно, не хочу.
– Так что же?
– Я сам не знаю... Иногда говорят, что гибель одной-единственной души обращает в ложь радость всех блаженных.
– Как видишь, это не так.
– А должно быть так.
– Звучит милосердно, но подумай сам, что за этим кроется.
– Что?
– Люди, не ведающие любви и замкнутые в самих себе, хотели бы, чтобы им дали шантажировать других. Чтобы, пока они не захотят стать счастливыми на их условиях, никто не знал бы радости. Чтобы ад запрещал раю[21].
Льюис уверенно предполагает: «Ад меньше земного камушка, меньше райского атома. <...>
– Там, в аду, он кажется очень большим.
– Вся злоба его, вся зависть, все одиночество, вся похоть – ничто перед единым мигом райской радости. Зло даже злом не может быть в той полноте, в какой добро есть добро. <...> Погибшая душа бесконечно мала, ее почти нет, она совсем усохла, замкнулась в себе. Бог бьется об нее, как звуковая волна об уши глухого. <...> Только Высший из всех может так умалиться, чтобы войти в ад. <...> Один Христос спустился туда, к ним»[22].
И перед моментом пробуждения героя он завершает наставления, которые дает ему его спутник, такой мыслью: «Свобода – дар, сильнее всего уподобляющий тебя Творцу, но увидеть ее ты можешь только в перевернутый бинокль, иначе она была бы слишком велика для тебя. Для тебя сменяются диапозитивы моментов, и во всякий из них ты волен сделать выбор. Но смена этих временных кусочков, призрак того, что “могло бы быть”, – еще не свобода, это все стекла, линзы. Я говорю сейчас притчами, но они вернее философских выкладок или мистических построений, которые тщатся проникнуть глубже. <...> Тебе не понять вечности, пока ты во времени. Господь сказал, что мы – боги. Долго ли ты сможешь без линзы смотреть на безмерность собственной души и вечную реальность выбора?»[23].
[1] Льюис К.С. Расторжение брака // К.С. Льюис. Собрание сочинений в 8 томах. Т. 8. М., Спб., 2000. С. 209.
[2] Льюис К.С. Указ. соч. С. 210.
[3] Там же.
[4] Льюис К.С. Указ. соч. С. 217.
[5] Льюис К.С. Указ. соч. С. 213.
[6] Льюис К.С. Указ. соч. С. 214.
[7] Льюис К.С. Указ. соч. С. 223-224.
[8] Льюис К.С. Указ. соч. С. 226.
[9] Льюис К.С. Указ. соч. С. 227.
[10] Льюис К.С. Указ. соч. С. 233.
[11] Льюис К.С. Указ. соч. С. 232.
[12] Льюис К.С. Указ. соч. С. 236-237.
[13] Льюис К.С. Указ. соч. С. 237, 238.
[14] Льюис К.С. Указ. соч. С. 239, 240.
[15] Льюис К.С. Указ. соч. С. 240-241.
[16] Льюис К.С. Указ. соч. С. 244-245.
[17] Льюис К.С. Указ. соч. С. 249-250.
[18] Льюис К.С. Указ. соч. С. 253-254.
[19] Льюис К.С. Указ. соч. С. 257-258.
[20] Льюис К.С. Указ. соч. С. 259-260.
[21] Льюис К.С. Указ. соч. С. 260-261.
[22] Льюис К.С. Указ. соч. С. 262-263.
[23] Льюис К.С. Указ. соч. С. 263-264.