Священномученик Власий, как известно, был одним из самых почитаемых святых христианского средневековья (во многих местах остается и сейчас), причем как среди христиан Востока, так и Запада. Однако так широко его стали почитать, судя по источникам, не ранее VIII столетия[1]. Об этом свидетельствует, прежде всего, тот факт, что литургическая память священномученика Власия впервые зафиксирована в латинских мартирологах VIII-IX вв. Кроме того, в Мартирологах Рабана Мавра и Адона, епископа Вьенского, содержатся краткие заметки о мученичестве, представляющие собой, скорее всего, сокращенные варианты (своего рода рефераты) существовавших уже тогда латинских Мученических актов святого Власия[2]. Что касается греческих источников о жизни святого, то самый ранний из них датируется X веком[3] — это мученичество, приписываемое Симеону Метафрасту, однако явно принадлежащее перу более раннего автора[4].
Все имеющиеся версии Мученичества святого Власия — латинские, греческие, армянское — почти не отличаются по сюжету и имеют лишь небольшие различия в малозначительных подробностях.
Почти во всех вариантах жития указывается, что Власий пострадал в правление императора Лициния, в той части империи, которая еще оставалась под его властью, а именно в Малой Армении, столицей которой был город Севастия. Датировка его мученичества периодом гонений Диоклетиана[5] в некоторых сказаниях могла быть обусловлена соединением повествований о святом Власии и о мученике Евстратии, тоже пострадавшем в Севастии, но в правление Диоклетиана. Однако окончательно отвергнуть последнюю датировку в пользу первой нельзя, так как в Мученичестве Евстратия (вместе с другими христианами) содержится ряд совпадений, в частности фигурирует правитель провинции по имени Агрикола, как в Мученичестве святого Власия. Кроме того, кажется несколько малоправдоподобной такая массовая казнь христиан, как это представлено в последнем Мученичестве (десять человек сразу), после Миланского эдикта 313 года, который был принят при активном участии Лициния. Впрочем, о казнях или о тайных убийствах епископов в провинциях, где правил Лициний, говорит Евсевий Кесарийский, хотя и довольно общо и неоднозначно: «Льстецы из числа его наместников, желая угодить нечестивцу, подвергали епископов таким наказаниям, каких достойны только злодеи, и невинных мужей без всякого расследования брали под стражу и наказывали, как убийц. Конец же некоторых из них был дотоле невиданным: тела их разрубали мечом на многие части и после такого варварского зрелища бросали их в морскую пучину на съедение рыбам»[6]. У других историков[7] невозможно найти каких-либо свидетельств подобного рода, помимо сообщений о некоторых притеснениях епископата, однако без упоминания судебных процессов над ними и даже без намеков на это. То есть получается, что проблема датировки мученичества священномученика Власия остается открытой, так как возможно, что Власий с семью женщинами и двумя юношами пострадал еще в гонения Диоклетиана и Галерия до 311 года, когда был выпущен первый эдикт о толерантности, а не в 316 году при Лицинии.
Теперь обратимся к самому Мученичеству. Многие исследователи невысоко оценивают его историческую достоверность[8], но, думается, в нем есть историческое зерно; вычленить его, однако, едва ли представляется возможным, кроме разве что признания факта существования в начале IV века епископа Власия в севастийской общине, закончившего свою жизнь мученически. Поэтому обратимся к самому повествованию с целью попытаться понять некоторые значимые и необычные моменты Мученичества с точки зрения богословия и истории почитания святого Власия.
В рассказе о священномученике говорится о его бегстве от гонений в пустынную горную местность. Там он пребывал в молитве; к нему приходили животные, которых он лечил. Первый момент здесь вполне реалистичен[9], а вот что касается лечения животных, то историчности этого можно усомниться хотя бы потому, что этот эпизод перекликается с Ис 65:25 («Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе Моей, говорит Господь») и с Мк 1:13 («И был Он там в пустыне сорок дней... и был со зверями; и Ангелы служили Ему»). Вообще, этот мотив мирного сосуществования святого с дикой природой очень распространен в житийной литературе и основным замыслом автора было подчеркнуть идею обновления творения, переход его на новый уровень существования, сходное с райским состояние бытия, как оно описано в Быт 1-3. Впрочем, при этом не исключается возможность действительно какого-то особого расположения животных к святому, жившего с миром бессловесных в дружбе и гармонии. Но главная задача агиографа, по примеру библейских авторов, при таких описаниях состояла, видимо, в передаче именно богословской идеи, а не в романистическом описании «лесной идиллии».
Другой интересный момент — это довольно нескромные слова святого Власия о себе, сказанные им после вкушения пищи, которую принесла ему в тюрьму одна вдова. «Он сказал ей: "Женщина, таким образом совершай каждый год мою память, тогда ничто из нужного в доме твоем не оскудеет; если же кто другой уподобится тебе и будет совершать мою память, тот получит в изобилии дары Божии и благословение Господа пребудет на нем во все время его жизни"»[10]. Чрезмерно литургико-панегирический тон этих слов очевиден. Скорее всего, в данном пассаже содержится призыв автора к читателям проявлять почтение к святому и совершать ежегодное поминовение его как прославившегося чудесами человека Божия, в то время еще нового святого. Кстати, судя по всему, и описание массовых обращений во время пути Власия в тюрьму и разные чудеса, описанные в фольклорном стиле, нужно относить уже к его посмертной славе. В таком случае становится вполне понятной цель описания многочисленных чудес исцеления и сцена с высвобождением поросенка из пасти волка: подвигнуть христиан к восхвалению святого мученика и дать свидетельство его близости к Богу после кончины, когда он продолжает благодетельствовать всем, кто обращается к нему в молитве.
Последний момент, на который стоило бы обратить внимание, — излияние молока вместо крови из ран семи женщин-мучениц, которых подвергли истязаниям вместе с Власием. Этот литературно-мифологический мотив можно встретить в описании мученичества святой Екатерины (память 27 ноября по старому стилю). Значение его однозначно установить теперь невозможно, но вполне допустимо сделать некоторые предположения. Учитывая, что молоко и корова в разных древних религиозных традициях были образом источника божественной пищи и самой этой пищи, а также имели символическое значение процветания и благоденствия[11], вполне резонно рассматривать и сцену с истечением молока из ран мучениц как указание на божественное присутствие и на единство со Христом[12]. Здесь, однако, интерпретация данного эпизода может быть и другой. В Мученичестве говорится, что после излияния молока их «тела стали белы как снег». Если предположить, что автор делает акцент именно на «белизне», символизирующей невинность[13], тогда образ молока просто усиливает идею невиновности мучениц. Агиограф как бы стремится сказать, что кровь превращается в молоко, так как пролитие крови в данном случае несправедливо, и сам Бог оправдывает святых страдалиц посредством выходящего за рамки естества знамения.
[1] D.H. Farmer. Blaise // The Oxford Dictionary of Saints. Oxford University Press, 2003 (электронная версия).
[2] Rabanus Maurus. Martyrologium // PL 110. Col. 1131; Ado Viennensis. Martyrologium // PL 123. Col. 229.
[3] См. Certamen sancti et glorisiosi hieromartyris Blasii Sebastii et sociorum // PG 116. Col. 817-818.
[4] См. Bibliotheca Hagiographica Greaca. T. 1. Bruxselles, 1957. № 276; также см. Л. А. Бугаевская, П. И. Жаворонков, А. А. Турилов. Власий, сщмч., еп. Севастийский // Православная энциклопедия, т. 9. - М., 2005. - С. 102-107. - http://www.pravenc.ru/text/155013.html
[5] Acta Sanctorum. Febrarius. T. 2. Antwerpen, Michael Cnobarus. 1658. P. 332, 349.
[6] Церковная история, 10.8.17.
[7] См. Сократ Схоластик. Церковная история, 1.3; Лактанций. О смертях гонителей, 46.1, 47.9.
[8] См., например, J.P. Kirsch. Saint Blaise // The Catholic Encyclopedia. New York: Robert Appleton Company, 1907. - http://www.newadvent.org/cathen/02592a.htm; см. также G.D.Gordini. Biagio // Bibliotheca Sanctorum. Vol. 3. Roma, 1963. Col. 157.
[9] Он вполне согласуется с многочисленными свидетельствами о бегстве христиан во время гонений из городов (см., например, Евсевий Кесарийский. Там же, 10.8.18).
[10] Перевод святителя Дмитрия Ростовского.
[11] Жертвеннo-ритуальный напиток сома сравнивался с молоком, так как нагреваемое при ведийском жертвоприношении молоко считалось символом божественного потока жизни. В древнеегипетском искусстве встречаются изображения, на которых богиня Исида кормит бога-фараона своей грудью. Также можно вспомнить коровий образ небесных богинь (Нут - в Египте, Геры - в Греции) и прочее. Ср. - «течет молоко и мед» (Исх 3:8).
[12] По косвенной аналогии со сценой, возможно, евхаристического причащения сыром (то есть молочным продуктом) в видении мученицы Перпетуи (память 1 февраля по старому стилю) можно подумать, что в сцене из Мученичества Власия (как и Екатерины) тоже намекается на Евхаристию, то есть на евхаристическое проявление единства мученика со Христом во время страданий. Однако не нужно забывать о возможности иного, неевхаристического истолкования видения Перпетуи...
[13] Ср. Откр 7:14: «Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровью Агнца».