Наш выдающийся соотечественник лауреат Нобелевской премии Виталий Лазаревич Гинзбург (1916– 2009) в своей нобелевской лекции перечислил «три „великих“ проблемы современной физики», существование которых, по его словам, означает, что «пока вопросы не выяснены, ни в чем нельзя быть уверенным». Первая — это «вопрос о возрастании энтропии, необратимости и „стреле времени“», вторая — «проблема интерпретации нерелятивистской квантовой механики и возможности узнать что-либо новое даже в области ее применимости» и, наконец, третья — «вопрос о редукции живого к неживому, т. е. вопрос о возможности объяснить происхождение жизни и мышления на основе одной физики» [1]. По моему глубокому убеждению, все эти поистине великие проблемы неразрешимы вне рамок теологического дискурса.

Попробую пояснить свою мысль. Дело в том, что современная физика возникла не просто как эффективный способ познания мира, но как новое — естественное — богословие, богословие Природы, восполняющее прежнее богословие — богословие Откровения. Именно в контексте европейской интеллектуальной традиции, укорененной в библейском мировосприятии, сформировалось представление о двух божественных Книгах — Книге Мира и Книге Откровения, между которыми нет и не может быть противоречия, поскольку они созданы одним Автором. Но самое главное: если мир — это Текст Творца, то к нему могут быть применены те же методы исследования, что и к Библии.

Новоевропейская наука от исследования прагматики и семантики мироздания — чем, собственно, занималась наука средневековая, искавшая символический смысл вещей и событий, — перешла к изучению синтагматики Книги Природы: суть «объект(ив)ного» метода познания состоит в том, что изучается математическая форма отношения различных «элементов» мира. Сегодня для разрешения сформулированных академиком Гинзбургом проблем нам необходимо наполнить смыслом обнаруживаемые объективной наукой синтагматические структурные закономерности «текста» Книги Мира, а значит — вновь вернуться к ее семантике и прагматике. Только так можно подойти к разрешению проблемы сознания, остро стоящей на повестке дня сегодня.

Одна из основных сложностей постижения сознания заключается в том, что оно обладает специфическим качеством субъективности, описываемой в категориях смысла, ценности, интенции, тогда как объективные мозговые процессы описываются в категориях физических: силы тока, частоты колебаний, разности потенциалов. Именно субъективность сознания, которую не удается охарактеризовать на языке физики, обусловливает главные теоретические и практические трудности его описания и моделирования. «Сознание — величайшая тайна… Дело обстоит не так, что у нас нет детальной теории; мы абсолютно не понимаем, как сознание встроено в природу», — говорит видный современный философ Дэвид Чалмерс [2]. И вот как раз здесь на помощь может прийти теология. Смысл, ценности, интенции — все эти содержательные категории могут быть обретены лишь в том смысловом контексте, в котором наука возникала — в контексте библейском, теологическом, поскольку именно теология представляет собою внутри гуманитарных наук элемент гуманитарного в собственном смысле слова — вопрошание о человеческой сущности, не сводимой к биологическому или социальному существованию и придающей каждой личности абсолютную значимость — значимость, обусловленную возможностью вступать в диалог со своим Творцом.

Проблема интерпретации квантовой механики (и тесно связанная с ней проблема «сознание — тело»), т. е. задача наполнения смыслом тех фундаментальных структур, которые мы обнаруживаем, исследуя Книгу Природы, не может быть решена вне смыслового контекста — а это опять-таки теологический библейский контекст. «Физика не состоит лишь из эксперимента и измерения, с одной стороны, и математического формального аппарата, с другой, — отмечал Паули в одной из бесед с Гейзенбергом, — на стыке между ними должна выступить подлинная философия» [3].

А ведь если задуматься, то это настоящий скандал: для описания фундаментального уровня природы мы используем математический конструкт (вектор состояния, представляющий собою фундаментальное квантовомеханическое понятие и являющийся математическим представителем микрообъекта), смысл которого не понятен нам самим! Известный английский физик Энтони Садбери убежден: «Нельзя считать правильным, что единственная цель научной теории состоит в предсказании результатов экспериментов… Предсказание результатов экспериментов — не цель теории; эксперименты лишь позволяют проверить, верна ли теория. Цель теории — познать окружающий нас физический мир» [4]. Проблема же познания природы мироздания принципиально важна для теологии, поскольку один из важнейших вопросов, на который она пытается ответить, — это вопрос о том, как возможно то, что на языке христианской традиции называется спасением (а спасение всегда понималось как соединение с Богом); а значит, это вопрос об онтологии мира, и потому так много богословских текстов посвящены обсуждению на первый взгляд, казалось бы, естественно-научной проблематики — происхождению мира и устроению человека.

Наконец, проблема необратимости и «стрелы времени» ставит вопрос не только о причинах существования и эволюции Вселенной, но вплотную подводит к вопросу о цели и смысле существования мира, к проблемам телеологическим и теологическим.

Таким образом, все перечисленные научные проблемы суть проблемы смысловые, и решать их надо в том смысловом контексте, в котором возникала современная наука, в пространстве академического диалога между наукой и теологией. Помимо перечисленных «великих» существует также множество других важных проблем, обсуждать которые здесь не представляется возможным в силу ограниченности места, я упомянул лишь наиболее острые. Но все-таки самое главное даже не в том, что теология сможет помочь разрешить «великие» проблемы естествознания; главное предназначение теологии — помочь человеку обрести свое место во Вселенной — а именно в этом высшее предназначение университета, ибо главная идея, лежащая в его основании, — идея универсальности знания — не знания, раздробленного на множество частностей, не механического объединения наук на некой общей основе, но знания, способного с единой точки зрения охватить всё целое, весь universum — видимое и невидимое, телесное и духовное, естественное и преестественное. Как писал Э. Шрёдингер, «мы унаследовали от наших предков стремление к объединенному, всеохватывающему знанию. Само название, данное высочайшим институтам познания — университетам, — напоминает нам, что с древности и в продолжение многих столетий универсальный характер знаний был единственным, к чему могло быть полное доверие» [5]. Как замечательно сказал С. С. Аверинцев, «человек — это существо, которое, во-первых, по определению имеет идею целого и даже слова для выражения этой идеи — to pan, Universum, das All, “мироздание” и прочая, и притом так, что его человеческая сущность радикально обусловлена серьезностью, каковую эти слова и эта идея для него имеют; а во-вторых, тоже по определению, не может этого целого — знать, т. е. сделать предметом информации именно как целое. Человек обречен одновременно знать только части целого, “знать отчасти”, как выражается апостол Павел (1 Кор 13:12) — и быть с несомненностью извещенным, что целое есть и что только внутри целого части обретают подлинный, достойный человека, т. е. выходящий за пределы утилитарности смысл. Океан для рыбы и лес для зверя — среда “обитания”, другая живая тварь для них же — корм, пища, и в их неповинном мире все это правильно и непостыдно; но хотя и человек искони “промышляет” и с океаном, и с лесом, и с живыми тварями, для него абсолютизация утилитарной установки не может быть невинной: поэзия, а затем и философия твердят ему, что “немолчно шумящее море”, помянутое Гомером, — не просто торговый путь, а стихия, соотнесенная с тем, для чего любомудры придумали странные слова: “космос”, универсум”. Руссоистской сентиментальностью в отношении природы ни у Гомера, ни у древних философов и не пахло. Какая тут сентиментальность? Ум человека мыслит целое как мыслительный, вовсе не сентиментальный императив. Целое уму вполне объективно “задано”. Однако оно ему “не дано”. Это значит, что человек есть необходимым образом homo credens, существо верующее» [6].

---