Первое заседание Священного Синода Русской Православной Церкви после избрания Святейшего Патриарха Кирилла, состоявшееся 31 марта 2009 г., в полной мере можно назвать историческим. На нем начала осуществляться реформа органов исполнительной власти Московского Патриарха и Священного Синода, необходимость которой обсуждалась в церковных кругах по меньшей мере в течение последнего десятилетия[1]. Современный устав Русской Православной Церкви относит к этим органам учреждения Московской Патриархии, то есть те, что руководятся непосредственно Патриархом, и Синодальные учреждения — отделы, советы, комитеты и комиссии, подотчетные Синоду. Только Московская Патриархия и Синодальные учреждения, как сказано в том же уставе, «обладают исключительным правом» представлять Патриарха и Синод «в рамках сферы своей деятельности». В силу этого названные учреждения оказываются, пожалуй, самой заметной для общества и государства частью церковного организма. Они выступают главными их контрагентами в диалоге с Церковью, приводят в действие Церковь как институт, служат ее головным мозгом. Для того чтобы в полной мере оценить смысл и значение начавшихся в конце марта преобразований, необходимо бросить ретроспективный взгляд на то, как и в каких условиях развивалась система органов церковного управления Русской Церкви в минувшем столетии.
Патриаршее управление между легитимностью и легальностью
Первые полтора-два десятилетия ХХ века для Православной Российской Церкви ознаменованы вызреванием и осуществлением глобальной реформы высшего церковного управления. Поместный Собор 1917-1918 гг. положил конец 200-летнему периоду синодального, по существу — светского управления Церковью и восстановил естественную для нее систему патриаршего управления. Восстановление Патриаршества запечатлелось в анналах истории как главное деяние Собора. Именно Собор обеспечил молодому институту патриаршей власти необходимую легитимность. Однако он не успел, да и не мог довести до конца начатую реформу. Необходимо было построить новые эффективные институты высшего церковного управления и отладить их работу. Это была важнейшая задача, которая стояла перед Русской Церковью в начале столетия. Для этого требовалось время, которого у нее не было.
Большевистский переворот поставил Церковь перед необходимостью выживания. Задача проведения в жизнь реформ церковного управления, намеченных Собором, не снималась с повестки дня, но откладывалась на неопределенное время. На рубеже 10-20-х годов Церковь, органы ее центрального и епархиального управления, фактически оказались в положении нелегальных с точки зрения советской власти (а значит — потенциально контрреволюционных) организаций. В ходе кампании по изъятию церковных ценностей 1922-1923 гг. власть осознанно использовала «нелегальное» положение Церкви для давления на ее священноначалие. Так, Православная Российская Церковь была поставлена перед необходимостью искать средства легализации себя и своих органов управления. Это было необходимо по двум причинам. Первая заключалась в том, что нелегальность органов церковного управления подвергала их членов постоянной угрозе репрессий. Вторая причина была связана с первой и для многих церковных деятелей имела первостепенное значение. Она заключалась в том, что антиканоническое обновленческое движение получило от властей легальный статус. Кроме того, обновленцы добились своего признания в качестве главных представителей Российской Церкви со стороны некоторых Восточных патриархов. В этой ситуации перспектива превращения Российской Церкви в еретическое обновленческое сообщество в начале 20-х годов просматривалась как вполне реальная[2].
Одновременно с кризисом легальности органы управления Патриаршей Церкви столкнулись с кризисом легитимности. Проблема состояла в том, что согласно определениям Собора 1917-1918 гг. органы высшего церковного управления, Священный Синод и Высший Церковный Совет частично должны были избираться на Поместном соборе. Но уже к началу 1919 г. реальный состав этих органов уменьшился наполовину, а в 1921 г. срок их полномочий истек. При этом созывать новый Собор в условиях преследований у Церкви возможности не было. Вследствие этого в эти годы складывается система церковного управления, построенная на принципе единоначалия, в ней все больше функций сосредотачивалось за Патриархом[3]. Некоторые исследователи даже говорят о вынужденной смене модели высшего церковного управления: с коллегиальной, возглавляемой Патриархом, — на всецело патриархоцентричную[4]. Особенно острым кризис легитимности церковного управления стал после кончины патриарха Тихона. Теперь не только иерархам, но и рядовым верующим была ясна необходимость созыва Собора для избрания нового предстоятеля Церкви. Однако разрешение на его созыв власти увязывали с прекращением «контрреволюционной» деятельности Церкви и с рядом уступок в ее стороны. Легальность и легитимность — Сцилла и Харибда церковной истории 1917-1943 гг. — надолго стали главной заботой церковноначалия Православной Российской Церкви. В этих условиях эффективность органов высшего церковного управления отходила на второй план. Работа созданных при нем отделов (административного, финансово-хозяйственного, миссионерского совета) была сведена к минимуму.
Только в 1927 году был сделан важный шаг на пути преодоления кризиса легальности[5]. Сложнее обстояло дело с поисками легитимности органов церковного управления. С этой точки зрения 1927 год стал роковым для Русской Церкви. Разрешение на созыв Собора, получить которое рассчитывал митр. Сергий (Страгородский), издавая свою «Декларацию» о лояльности советской власти от 29 июля 1927 года, так и не было получено. Ряд оппозиционных движений ставил под сомнение правомочность действий митр. Сергия и образованного им Синода. Только в 1945 году, после соборного избрания на Патриарший престол митр. Алексия (Симанского) и благодаря его политике по преодолению внутренних и зарубежных расколов легитимность церковного управления была восстановлена.
Патриарх Алексий I (Симанский) и первая система патриархоцентричного управления
Современники не стеснялись называть Святейшего Патриарха Алексия I великим Патриархом. Это, действительно, было так. И не только потому, что его патриаршество было самым долгим в истории Русской Церкви. Он был из тех харизматических персон, которые символизировали собой Русскую Церковь, в лице которых она узнавала себя. Кроме того, ему удалось создать эффективную, легитимную систему легального высшего церковного управления, которая действовала почти 15 лет и главную особенность которой можно обозначить как патриархоцентризм. Эта ее особенность была унаследована от периода 10-х — 30-х годов, когда единоначалие предстоятеля позволяло Церкви противостоять попыткам власти развалить ее изнутри[6].
Согласно Положению об управлении Русской Православной Церкви от 31 января 1945 года, Русская Церковь «возглавляется Патриархом... и управляется им совместно со Священным Синодом». Членов Священного Синода было шесть человек: три постоянных и три временных. Синодальные отделы только создавались (§22 Положения об управлении). Тогда все они помещались в Чистом переулке, рядом с резиденцией Патриарха. Это облегчало контроль за их работой с его стороны, а работники отделов чувствовали себя именно его сотрудниками. Небольшой Синод, в который вошли самые активные архиереи Русской Церкви, был компактной и мобильной структурой. Такие мощные фигуры как митрополиты Иоанн (Соколов; †1968) и Григорий (Чуков) вполне уравновешивали горячего митр. Николая (Ярушевича).
В 40-50-х годах еще не было необходимости в создании внутри Патриархии и при каждом отделе мощного аппарата. Образованный в апреле 1946 г. Отдел внешних сношений состоял из трех человек: председателя, митр. Николая (Ярушевича; †1961), референта и машинистки. Епархиальный архиерей мог себе позволить принимать каждого, кто приходил к нему с прошением, а Патриарх — лично прочитывать все приходящие на его имя письма. Получалось, что каждым из направлений церковной деятельности занимался конкретный человек с немногими помощниками: митр. Григорий (Чуков; †1955) был «министром просвещения», митр. Николай — «министром иностранных дел», протопресвитер Николай Колчицкий (†1960) — «главой администрации» Патриарха и ответственным за контакты с властями. Учтем то обстоятельство, что всем им хватало дореволюционного образования, для того чтобы качественно справляться со своей работой.
При этом каждому из своих сотрудников Патриарх мог дать особое поручение, выходящее за рамки его прямых обязанностей. Весной 1945 г. митр. Григорий был патриаршим эмиссаром в Эстонии. В его задачу входило вести переговоры с местными раскольниками о воссоединении с Патриаршей Церковью и в случае их благоприятного исхода провести акт воссоединения[7]. В начале 60-х по поручению Патриарха Алексия митр. Ленинградский Пимен совершил секретную ночную поездку из Одессы в Почаев, чтобы получить правдивую информацию о состоянии Почаевской Лавры[8]. Непосредственность отношений внутри высшего церковного управления способствовала его консолидации и эффективности.
Патриарху удалось сконцентрировать при Патриархии интеллектуальные силы Русской Церкви. Московский Богословский институт, будущая — Духовная академия по Положению об управлении находилась «в ближайшем ведении Патриарха» (§10). К работе в институте удалось привлечь специалистов с дореволюционным образованием. Они часто привлекались к разработке конкретных шагов Патриархии (пример — Совещание глав и представителей православных церквей 1948 года). Другим интеллектуальным центром была Ленинградская академия, воссозданная под непосредственным патронажем митр. Григория (Чукова).
Консолидации церковного управления помогала и особая психология привлеченных к нему людей. Главной кадровой опорой Патриарха Алексия были епископы, воспитанные до революции и закаленные годами гонений. Они были убежденными сторонниками линии митр. Сергия на легализацию церковного управления. Изменение отношения к Церкви со стороны государства в 40-е годы они воспринимали как историческую победу дела Патриарха Сергия и свою. Триумфальные интонации слышатся во многих документах Патриаршей Церкви второй половины 40-х годов. В результате, даже при наличии внутри епископата различных течений[9] перед лицом государства Церковь выступала как единый институт с центром в Патриархии.
Эффективность высшего церковного управления в те годы сказалась и в том, что оно смогло выработать стратегию жизни Церкви и корректировать ее в соответствии с изменяющимися условиями. Так, вторая половина 40-х ознаменовалась вдохновляемым Патриархией «наступлением» Церкви: на фоне ее активной международной деятельности, отвечавшей внешнеполитическим планам советского руководства, становились настойчивее и ее требования к властям, имевшие целью расширение церковной жизни. После 1948 г. Церковь переходит к «обороне» и опять новое направление указывает сам Патриарх: «Пусть все кругом меняется, мы должны остаться такими, какими были сотни лет назад. Пусть наша неизменяемость, неподчиняемость духу времени символизирует вечность Церкви»[10]. Для епископата и для государственных органов было ясно: политическая воля Патриархии сосредотачивалась в Чистом переулке, в резиденции Патриарха. Это наглядно показали события февраля 1960 г., связанные с выступлением Патриарха Алексия на Конференции советской общественности за разоружение. Кто бы ни был автором этого выступления, последней инстанцией, принимавшей решение, несомненно, был сам Патриарх.
[1] См., например: Беглов А. Как управляется РПЦ? Краткий критический анализ деятельности отделов Московской Патриархии за последние 55 лет // НГ-религии. 29 ноября 2000 г. № 22 (69). С. 1, 3.
[2] Подробнее о кризисе легальности см. Беглов А. Л. Советское законодательство в отношении Русской Православной Церкви 1920-1940-х гг.: колебания границы легальности // Религии мира. 2004. М., 2004. С. 211-214; Беглов А. Л. В поисках "безгрешных катакомб". Церковное подполье в СССР. М., 2008. С. 31-39; Мазырин А.В. Легализация Московской патриархии в 1927 г.: скрытые цели власти // Отечественная история. 2008. № 4 (июль - август). С. 114-124.
[3] Кашеваров А. Н. Православная Российская Церковь и советское государство. (1917-1922). М., 2005. С. 251, 346-347; Сафонов Д.В. Единоначалие и коллегиальность в истории высшего церковного управления Русской Церкви в период патриаршества святителя Тихона // Богословский вестник. Вып. 8-9. Сергиев Посад, 2008-2009.
[4] Там же.
[5] Подробнее см.: Беглов А.Л. Епархии и епископы Российской Церкви в 1927 году, или почему митрополит Сергий (Страгородский) стал перемещать епархиальных преосвященных? // Альфа и Омега. 2007. № 2(49). С. 169-189. В историографии существует мнение, согласно которому формальная регистрация органов церковного управления в 1927-1928 гг. так и не была достигнута. См.: Мазырин А.В. Легализация Московской Патриархии в 1927 г.: скрытые цели власти // Отечественная история. 2008. № 4 (июль - август). С. 114-124. С этой точки зрения, мы можем говорить о полном преодолении кризиса легальности только с 1943-1944 гг.
[6] Сафонов Д.В. Единоначалие и коллегиальность в истории высшего церковного управления Русской Церкви в период патриаршества святителя Тихона.
[7] Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917-1997. М., 1997. С. 319-320.
[8] Епископ Сергий (Соколов). Правдой будет сказать... Новосибирск, 1999. С. 89-90.
[9] Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. Государственно-церковные отношения в СССР в 1939-1964 годах. М., 1999. С. 347.
[10] Чумаченко Т. А. Государство, Православная Церковь, верующие. 1941-1961. М., 1999. С. 69, 77; Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917-1997. М., 1997. С. 331.