О праведных Захарии и Елисавете, родителях святого Иоанна Крестителя, нам известно немногое; но то, что сохранилось в церковной памяти, весьма достойно внимания и требует вдумчивого прочтении, особенно если учитывать уникальную роль этих людей в истории осуществления божественного замысла о человеческом роде.

Самые ранние упоминания о них дошли до нас в первой главе Евангелия от Луки. Из неё мы узнаем, что Захария и Елисавета происходили из рода Аарона и что Захария был священником, который раз в году в свой черед на 1-2 недели приходил служить в Иерусалимский храм.

События из их жизни, описываемые евангелистом Лукой, приходятся на время правления в Иудейском царстве Ирода Великого (37–4 годы до н. э.). В Евангелии от Луки отсутствует название города, в котором жили Захария и Елисавета; указано только, что это был «город Иудин» (т. е. в Иудее) «в нагорной [греч. - oreinē] (местности)». Под этим греческим словом могла подразумеваться как гористая местность одной из частей Иудеи[1], так и местность, прежде заселенная коленом Ефрема (1 Цар 1. 1), которая была частью того же геологического образования[2]. Литературная традиция, восходящая к VI веку, связывает место жительства праведной четы с селением Айн-Карем, которое расположено в 6,5 км к западу от Иерусалима[3].

Согласно Лк 1:5-23, однажды при совершении обряда воскурения фимиама (что выпадало на долю священника едва ли не раз в жизни) в храме Захария сподобился видения архангела Гавриила, через которого он получил весть о рождении у него и его бесплодной жены сына. Хотя священник, судя по его последующей реакции на слова откровения в Лк 1:18[4], молился о спасении Израиля, а не о даровании ему сына, последнего он удостоился сверх ожиданий, в качестве знамения начинающейся мессианской эры.

Захария выразил сомнение в возможности рождения сына, так как он и его жена были уже в преклонных летах. Для вразумления и для подтверждения верности слов небесного вестника, как указывает евангелист, Захария делается на время глух и нем. В этом состоянии он пребывал до дня появления на свет его сына, ставшего в последующем пророком и проповедником покаяния в Израиле и Предтечей Господа Иисуса Христа. Если пытаться оценить описанную сцену с позиций психологии религии, можно увидеть в ней свидетельство об экстатическом опыте. Нередко люди, имевшие такой опыт получали некоторые телесные повреждения (например, патриарх Иаков[5]), или входили в состояние продолжительного психофизиологического оцепенения (по-славянски, «изумления»): например, преподобный Серафим Саровский[6]. Всё это в определенной степени подтверждает (по аналогии) историчность рассказа Луки и, возможно, даже детальную точность в описании произошедшего с Захарией (особенно, что касается внешних проявлений).

По-видимому, факт немоты в повествовании евангелиста имеет тройственное значение и функцию: как жесткого вразумления, как знамения того, что предсказанное сбудется[7] и как мотива апокалиптического сокрытия, согласно которому немота Захарии должна была стать средством сохранения в тайне от людей божественных замыслов до момента их исполнения[8]. Кроме того, неверие Захарии противопоставляется вере Марии, о которой говорится далее в Лк 1:45. Стоявший вне святилища народ, после того как Захария вышел к ним и «объяснялся... знаками»[9], понял, что священнику было видение.

Вскоре Елисавета зачала сына и никому не сообщала о беременности 5 месяцев, радуясь божественному действию, снявшему с нее «поношение между людьми»[10], то есть избавившему от бесплодия[11]. Неожиданное чудесное разрешение от неплодия престарелой Елисаветы имеет параллели в Ветхом Завете, например, в истории Сарры[12], Ревекки[13], Анны[14] и др. Эти сходства с древними повествованиями, на которые Лука намеренно намекает, дают основания видеть в ребенке Елисаветы того, кто сыграет важную роль в жизни Израиля. На 6-м месяце беременности Елисаветы ее посетила Дева Мария. Когда она вошла в дом и приветствовала Елисавету, то у последней «взыграл младенец во чреве» и она «исполнилась Святого Духа», под действием Которого произнесла приветственную речь-пророчество, где назвала Марию «Матерью Господа» и прославила Ее веру в обещанное чудесное рождение Сына[15]. По словам Феофилакта Болгарского, «пророчественные слова Елисаветы к Марии были слова не Елисаветы, а младенца; а уста Елисаветы только послужили ему, подобно как и уста Марии послужили Сущему в утробе ее - Сыну Божию. Ибо Елисавета тогда исполнилась Духом, когда младенец взыграл во чреве; если бы младенец не взыграл, она не пророчествовала бы»[16].

Когда через 9 месяцев у Захарии и Елисаветы родился сын, то на 8-й день после рождения родственники и соседи собрались у них в доме, чтобы совершить обрезание младенца и дать ему имя. Елисавета, памятуя о божественном повелении, сказала, что имя его должно быть Иоанн; это же подтвердил и Захария, написав на дощечке то же имя. После такого свидетельства он исцелился и, «исполнившись Святого Духа», благословил Бога и изрек пророчество, в котором возвестил о грядущем вскоре обещанном спасении Израиля и о роли в этом событии своего новорожденного сына[17]. В этой вдохновенной молитве, подобно как и в Мариином гимне «Величит душа моя Господа», можно уловить отголоски кумранского мессианизма (что многими учеными расценивается как указание либо на влияние, либо даже на какие-то связи Захарии и близких ему людей с кумранитами; на то же самое отчасти указывают и некоторые евангелиьские сведения об Иоанне Крестителе). Но навеяны они главным образом классической поэзией Ветхого Завета и представляют собой свободные вариации на библейские темы, посвященные присутствию и действию Бога в среде Его народа, Его покровительству униженным и оскорбленным, скорому исполнению Его древних обетований об окончательном избавлении Израиля от всех бед и врагов. Отсутствие прямого указание на Иисуса как Мессию в этом гимне выдает дохристианское происхождение последнего. Также бросаются в глаза воинственно-политические черты представления об избавлении, что говорит, вероятно, о некоторой симпатии составителя и исполнителя гимна к освободительному движению, которое проявлялось в начале I века в частных и групповых актах сопротивления, а в конце I века вылилось в широкомасштабное восстание. По всей видимости, такие настроения (с теми или иными вариациями) были близки большей части еврейского населения Палестины. Подобного рода настроениям приходилось часто противостоять в своем служении Господу Иисусу, направляя сознание своих слушателей к неожиданным и даже возмутительным для них, более духовным представлениям о владычестве (царстве) Бога, призывая их к миротворчеству. Собственно эту идею непредсказуемости и скандальности божественных деяний Лука стремится подчеркнуть уже с самого начала своего повествования, когда вставляет во вводной части рассказы будь то о рождении от бесплодной женщины (в семье мужа Елисавета, не имея детей, всегда бы оставалась презираемой) будь то – от девственницы (!). Та же идея проявляется и в самой странности и непритязательности ситуации божественного откровения, мессианских событий, как они представлены у евангелиста – обычные бедные еврейские семьи; практически незаметное (или по крайней мере, непонятное) для большей части людей рождение – Мессии и его пророка, обычное взросление и многолетнее терпеливое ожидание ими божественного призыва к миссии…

В образах Захарии и Елисаветы, в описании их окружения подчеркивается, что Спаситель и его Предтеча рождаются и возрастают в среде хотя и бедных и незнатных, но праведных людей, лучших представителей Израиля, которые хранят верность заповедям и надежду на обетования Бога и в ответ на это становятся первыми свидетелями и провозвестниками исполнения последних. Эти люди, живущие жаждой обещанного Богом спасения, становятся тем связующим звеном, благодаря которому обеспечивается и сохраняется преемственность новозаветной Церкви Христовой и ветхозаветного избранного народа. Образ Елисаветы, по мнению ряда исследователей, вполне вписывается в богословскую концепцию Евангелия от Луки, в котором, в отличие от остальных Евангелий, женщинам уделяется больше внимания, подчеркивается их большая чуткость и преданность Божией воле по сравнению с мужчинами. Именно Елисавета и Мария, а не Захария и Иосиф первыми слышат весть о приходе Христа и отвечают на нее полным доверием[18]. Вера Елисаветы (наряду с верой Марии), а не Захарии считается образцовой. Елисавета и Пресвятая Дева - главные действующие лица в событиях, подготавливающих рождение Иоанна Крестителя и Спасителя. В сцене обрезания ее ребенка и наречения имени Елисавета первая дает ему имя Иоанн, а Захария только подтверждает решение жены, после чего к нему возвращается дар слуха и речи. Елисавета изображается как пророчица, прозревающая совершившееся зачатие и скорое рождение Господа Иисуса и восхваляющая его Мать. Третий евангелист явно отдает предпочтение наименее защищенным членам общества, каковыми были на Древнем Востоке женщины (особенно бесплодные), а также малоимущим, занимающим маргинальные социальные позиции (таковыми, кстати, были и большинство простых провинциальных священников, не имевших почти никаких доходов от Храма, а живших чаще всего сельским хозяйством). Именно в их среде и начинается новый этап истории спасения.

В целом предыстория и история рождения сына у Захарии и Елисаветы описывается и осмысляется Лукой через призму ветхозаветных повествований о патриархах и святой праведной Анне, матери пророка Самуила. Такой способ освещения событий, скорее всего, был продиктован, с одной стороны, богословской традицией (что видно, например, из посланий апостола Павла); с другой, - желанием евангелиста обосновать и продемонстрировать исполнение Богом надежд праведных Авраама, Иссака, Анны и других святых в событиях новозаветной истории, связанной, прежде всего с именами Иисуса Христа и Иоанна Крестителя, а также не в последнюю очередь с их родителями и родственниками.

Элементы евангельской история о Захарии и Елисавете присутствует, в несколько измененном виде, также в апокрифическом «Протоевангелии Иакова» (2-я половина II века), ставшим основным источником богослужебных текстов на великие Богородичные праздники, а также праздники посвященные Захарии, Елисавете, родителям Девы Марии. Захария здесь представлен в качестве первосвященника. Добавление такой неисторической подробности было вызвано, вероятно, не столько ошибкой или недоразумением автора сочинения, сколько его сознательным стремлением таким образом подчеркнуть праведность Захарии и проиллюстрировать ту мысль, что он был гораздо более достойным кандидатом в первосвященники (которые считались духовными руководителями народа Божья), чем те, кто занимал эту должность в то время в действительности. По сюжету апокрифа Захария получает откровение о судьбе Марии – о том, что ей суждено стать женой Иосифа[19]. Также упоминается (но без указания причин и обстоятельств) о немоте Захарии[20]. В конце апокрифа описана сцена гибели отца Предтечи за нежелание выдать местонахождение своего сына. По приказу царя Ирода он «был убит… перед храмом»[21]. Последняя подробность жизнеописания Захарии, по всей видимости, является результатом отождествления его с другим Захарией, «убитым между жертвенником и храмом», о котором Христос упоминает в Лк 11. 51[22].

При этом, по мнению большинства современных библеистов, в Лк 11:51 содержится ссылка на 2 Пар 24:20-22, где рассказывается о сыне священника Иодая Захарии, который, исполнившись Святого Духа, обличил вероотступничество иудейского царя Иоаса и был по приказу последнего побит камнями «на дворе дома Господня»[23]. Согласно же Мф 23:35, Господь, говоря о Захарии, сыне Варахии, отождествлял этого мученика с одноименным пророком послепленного периода из числа малых пророков (см. Зах 1:1). Такое отождествление допускали, кстати сказать, святитель Иоанн Златоуст и блаженный Феофилакт Болгарский.