Беспрецедентные репрессии 1937 и 1938 гг. вошли в историю страны как «большой террор» или, по имени непосредственного их организатора наркома внутренних дел Н.И. Ежова (1895—1940), «ежовщина». В исторической памяти народа имя наркома внутренних дел Николая Ивановича Ежова (1895—1940) стало нарицательным. «Ежовщина» — этим понятием обозначают сегодня свирепый режим тотального беззакония и произвола. Сохранились плакаты тех лет: могучие руки в громадных рукавицах с железными гвоздями мертвой хваткой сжимают горло несчастного доходяги, видимо, олицетворяющего гидру контрреволюции. В прессе часто обыгрывалось выражение «ежовые рукавицы».«Ежовщина» — организованная и спланированная на самом верху акция по ликвидации целых социальных групп, признанных ненадежными. Готовилась она всесторонне: были созданы чрезвычайные внесудебные органы — «тройки» и «особые совещания», принят ускоренный порядок ведения дел о терроре. С марта 1935 г. действовал закон о наказании членов семей изменников Родины (взрослые члены семьи подвергались тюремному заключению или высылке, детей отдавали в детские дома). В марте 1935 г. стало возможным привлечение к уголовной ответственности детей начиная с 12 лет. За два года (1937—1938 гг.) было арестовано почти 1 млн. 600 тыс. человек, причем около 1 млн. 400 тыс. (85%) — за государственные или контрреволюционные преступления. За это время процент «политических» в ГУЛАГе поднялся с 12—18% до 33%. Из 786 тыс. человек, расстрелянных в 1921—1953 гг. по политическим обвинениям, на долю «ежовщины» приходится 682 тыс., или 87%[1].

Сегодня к истории этого времени проявляется повышенный интерес. Этот интерес можно объяснить, во-первых, стремлением и желанием знать подлинную историческую правду прошедших событий, во-вторых, обостренным чувством сопереживания тем трагическим последствиям этих событий, которые втянули в свой водоворот миллионы человеческих судеб, вписав их в трагические страницы истории нашего Отечества. Всё это стало отражением реального исторического процесса, в котором в 20-х – 30-х годах прошлого столетия сформировался образ т.н. «врага народа», появление которого в жизни общества принесло многим сотням наших земляков неисчислимые беды и горе. Как утверждают политологи, просчёты советского политического руководства в экономической и социальной сферах списывались на подрывную деятельность враждебных элементов. Беспокойство внушала опасность войны, вырисовывавшейся все явственнее, внутренняя ситуация в стране — замедление экономического роста, многочисленные просчеты и ошибки, которые можно было списать на происки «врагов» и «вредителей», а главное — рост социальной напряженности, вызванной трудностями повседневной жизни и очевидной задержкой прихода «светлого будущего». Наконец, ощущалась потребность в дешевом труде заключенных. Так, в 1930 г. в лагерях находилось 190 тыс. человек, в 1934 г. — 510 тыс., а в 1940 г. – почти 1 млн 700 тыс. К 1941 г. ГУЛАГ обеспечивал до 20% всего капитального строительства, половину добычи золота, хрома и никеля, треть платины и древесины.На подобном идеологическом фундаменте сформировалась политика спланированного уничтожения людей, поразившая все структуры и административно-территориальные образования страны. Это была политика массовых политических репрессий, пик которых пришелся на годы «большого террора» — 1937—1938 гг. ХХ века. Репрессиям подвергались государственные и политические деятели, видные военноначальники и военные более низких рангов, учёные, деятели культуры, духовенство и другие слои населения. 3 марта 1937 года на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) И. Сталин теоретически обосновал террор против партийных и советских кадров: «Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать. <…> Наоборот, чем дальше будем продвигаться вперед… тем больше будут озлобляться остатки эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы. <…> Так учит нас история. Так учит нас ленинизм»[2].

Особое место, о чём речь и пойдет дальше, в разыгравшейся трагедии занимали священнослужители.

 30 июля 1937 года нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов издал приказ № 00447, который предписывал во всех республиках, краях и областях СССР одновременно с 5 августа 1937 года в течение 4-х месяцев провести «операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников»[3], определял «контингенты, подлежащие репрессии»[4]. В этом же приказе определялось также, что репрессиям подлежат «антисоветские элементы из бывших кулаков… сектантских активистов… церковников»[5]. В год, когда выполнялся приказ № 00447, и вплоть до августа 1944 года Костромской области не было[6]. Поэтому привести какую-либо статистику, которую устанавливал приказ для Костромской области, как по другим регионам, невозможно. Но можно привести, например, статистику по Горьковской области, так как ряд районов после упразднения Костромской губернии вошел в её состав. Горьковская область получила задание репрессировать 4500 человек[7], в том числе 1000 человек относились к первой категории и подлежали расстрелу, 3500 относились ко второй категории и подлежали аресту и заключению от 8 до 10 лет в лагеря[8]. Под эту разнарядку, наряду с другими, попали и священнослужители. Органам НКВД предстояло не только их арестовывать, но и показывать, что они заняты не богоугодными делами, а антисоветской подрывной работой: участием в шпионских, кулацких, монархических организациях, преследовавших цель – свержение советской власти. Не случайно горьковские процессы над священнослужителями слыли показательными в ряду аналогичных. В качестве примера можно привести события, развернувшиеся в начале августа 1937 года в Ивановском районе Горьковской области[9]. 5-го августа здесь был арестован настоятель Рождественской церкви А.М. Петропавловский, и вместе с ним ещё более 30 священников и верующих мирян. Трагизм этого события виден в содержании обвинительного заключения, в котором говорилось: «5 августа 1937 года Ивановским РО НКВД была вскрыта и ликвидирована на территории Ивановского района контрреволюционно-фашистско-шпионско-вредительско-террористическая организация церковников. В состав вскрытой и ликвидированной контрреволюционной организации церковников входили, главным образом, духовенство, монашки и лица церковного скита, будучи враждебно настроенными к политике ВКП(б) и Советского правительства. Ещё с 1918 года участники организации встали на путь борьбы с Советской властью. <…> В момент коллективизации вели борьбу против колхозного строительства. <…> Позднее, в число своих дел участники контрреволюционной организации поставили шпионаж в пользу иностранных государств, совершение поджогов культурных очагов, государственных и общественных учреждений деревни, колхозного имущества, а также намечали совершение террористических актов над советскими работниками и активистами села…»[10]. Всего по этому делу проходило 32 человека, в том числе 11 священников из сёл Рождественское, Майтиха, Глушиха, Одоевское, Васильевское, Конево, Поляшово, Печенкино, Троицкое[11]. Содержались арестованные в Горьковской тюрьме. Первоначально на допросах они отрицали предъявленные им обвинения, но впоследствии меняли свои показания. Так, например, А.М. Петропавловский на допросе 9 августа 1937 г. заявил: «Виновным в предъявленном мне обвинении себя не признаю. Никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался…»[12]. Об этом же он говорил и на допросе 10 августа: «Если следствие считает, что я виновен, выносите какой угодно приговор, а я от дачи показаний отказываюсь»[13]. Однако в протоколах последующих допросов появились признательные показания Петропавловского. Так, 11 августа он заявил: «Признаюсь, что 2 августа 1937 года по окончании службы я выступил с проповедью, в которой обвинял верующих в их богоотступничестве и призывал к укреплению религии. Других каких-либо проповедей антисоветского содержания я не говорил»[14]. 4 сентября на вопрос следователя Петропавловский ответил: «Виновным себя признаю. Я действительно являлся участником контрреволюционной организации церковников…»[15]. Не трудно догадаться, какими способами добывали следователи эти признания и показания, как и на основании чего велось следствие. Один нюанс – в справке по делу указано: «Вещественных доказательств по делу не имеется»[16], т.е. улик нет, человека судят на основании идеологических клише – всеобщей борьбы с контрреволюцией. Ежовщина! Итог «ивановского дела церковников» более чем трагичен: 19 ноября 1937 года Тройкой УНКВ по Горьковской области осуждено 32 человека, из них 13 человек приговорены к расстрелу, 7 чел. – к десяти годам, 9 чел. – к восьми годам, 3 чел. – к пяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Отбывая срок в лагерях, 9 человек из этой скорбной статистики – умерли, так и не поняв, за что были осуждены. Один из осужденных, мирянин Иван Григорьевич Шитов, писал 10 апреля 1940 года наркому внутренних дел СССР: «…Что за состав преступления ко мне применён, я определить не могу. Я не знаю за собой ничего… Изолирование меня является в корне не верным и мною не заслуженным…»[17]. Не дождавшись оправдательного решения, он умер 29 августа 1944 года в Интинлаге НКВД[18]. Это всего лишь один пример. Их можно привести десятки.

Приведем статистику по Ярославской области, куда входила также часть Костромской губернии. Разнарядка 1937 г. – 750 чел. первой категории, 1250 второй, всего – 2000 человек. Из спецсводки Ярославского УНКВД о результатах оперативной работы по церковной контрреволюции: за август–ноябрь 1937 года 4-м Отделом УГБ УНКВД по Ярославской области ликвидировано 7 контрреволюционных организаций и 57 контрреволюционных групп, по которым арестовано 506 человек[19]. Из 153 расстрелянных священников, указанных в Книге памяти жертв политических репрессий по Костромской области, в 1937 году было расстреляно 138 человек. Причем если в основном священников обвиняли по статьям 58-10,11(«Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению… Советской власти» и «Всякого рода организованную деятельность», в первую очередь «контрреволюционную деятельность»), то некоторым вменяли шпионаж – 58-6, подрыв государственной промышленности – 58-7 (за невыплату налогов), совершение террористических актов – 58-8. По статьям 58 – 6,7,8,10,11 осудили и приговорили к расстрелу священников А.А. Азбукина, В.И. Вольского, Н.Н. Громова, Я.С. Грудинова, Н.Н. Евгенова, В.В. Левашова, Н.А. Наградова, А.Н. Петропавловского, Н.Е. Пивкина, З.П. Продана, А.Н. Промтова, А.В. Якутина, П.В. Ястербова.

Причем под «антисоветской агитацией» понимали проповедь (совсем не политическую), обращенную к прихожанам, и на основании произнесения самой проповеди как прецедента выносили обвинительный приговор. Вот выписка из протокола допроса священника Михаила Изюмова, последнего настоятеля Предтеченской церкви г. Костромы (разрушена вскоре после его первого ареста в 1929 г. – прим. автора) от 28 ноября 1936 г.:

«ВОПРОС: Расскажите, сколько раз и когда Вы на протяжении 1936 года проводили проповеди среди верующих и их содержание.

ОТВЕТ:[…] в мае-месяце собравшимся верующим я говорил: «Благословение на труд и успех в нем нам дастся только от Господа Бога, который посылает нам Свою благодать. Результатом наших лишений, которые мы переживаем, является то, что мы забыли Всевышнего Творца, а потому, чтобы иметь благодать Божию, то нужно каждое дело начинать с молитвы, только лишь тогда будет успех[…]»[20]. На основании деятельности М.К. Изюмова по обвинению в «антисоветской агитации против колхозного строя» решением тройки Управления НКВД по Ярославской области от 17.03.1938 года священник Михаил Изюмов был осужден (КРД)[21] и приговорен к расстрелу. 28.03.1938 г. приговор приведен в исполнение.

Подлежали уничтожению все «классовые враги», которые уже потому, что «классовые», обязательно должны были плести заговоры и быть шпионами. Ведь на это указывал в своей речи «мудрый учитель». Враг не сдается! В Книге памяти жертв политических репрессий Костромской области приводятся, например, сведения из спецсводки Ярославского управления НКВД об уничтожении контрреволюционной повстанческой организации церковников в Судайском районе и контрреволюционной шпионской организации церковников в Чухломском районе. По утверждению следователей, контрреволюционная повстанческая организация церковников в Судайском районе по заданию архиепископа Никодима (Кротков, 21 августа 1938 года скончался в Ярославской тюрьме), под руководством священника И.А. Нарбекова (обвинялся в КРД, расстрелян 4.09.1937 г.), осуществляла «вербовку, с целью агитации против Советской власти» и в конечном итоге открытое выступление против нее в момент начала войны. С этой целью священник И.А. Нарбеков привлек (в документе – завербовал. – прим.автора) священника Кордабовского (обвинен в КРД, расстрелян 4.09.1937 г.) и «дал ему задание вести агитацию против колхозов с тем, чтобы приблизить колхозников к церкви». Для примера абсурдности обвинения приведем один лишь пункт из заданий (приведены по результатам оперативной работы), которыми И.А. Нарбеков снабжал повстанцев: «Агитировать за укрепление веры, вовлекать в религиозную общину уже отошедших от церкви колхозников и сплачивать вокруг церкви верующих. Особое внимание уделять вербовке молодежи». В организацию входило 15 человек: 5 попов, 3 монашки, 4 бывших кулака, один человек без определенных занятий и 2 единоличника – активных церковника[22]. А вот сведения о деятельности контрреволюционной шпионской организации действовавшей в Чухломском районе: возглавлял ее бывший член ВКП(б), бывший комиссар Красной Армии, «финский шпион» иеромонах П.А. Пикалев (обвинялся в КРД, расстрелян 28.08.1937 г.) на пару с бывшим потомственным дворянином, «польским шпионом» П.Н. Тулубьевым, который передавал шпионские сведения о состоянии дорог и запасов продовольствия. Так вот, сей Тулубьв, по версии следователя, ставил целью убийство вождей партии. «Для выполнения задуманного он намеревался поехать в Москву и под видом колхозника добиться приема у М. И. Калинина и убить его заранее запасенным кинжалом». В организацию входило 30 человек, из них 4 попа, 11 бывших торговцев и кулаков, 3 бывших дворянина, 2 полицейских, 5 человек без определенных занятий и 5 активных церковников-единоличников[23]. В с. Домнино священник К. Сокольский (обвинялся по 58-10,11 УК РСФСР, расстрелян 17.11.1937 г.) вел неравную борьбу с властями, отстаивая от закрытия и поругания Успенский храм и могилу народного героя-патриота И. Сусанина. 17 октября 1937 года ему было предъявлено обвинение, что он, «являясь участником контрреволюционной кулацко-церковной группы, существовавшей на территории Перевозского и Жаровского сельсоветов, вел контрреволюционную агитацию… агитируя колхозников за невыход на колхозные работы, а единоличников – за неучастие в колхозных работах. Ведет среди пионеров, школьников религиозную пропаганду… сталинскую конституцию истолковывал в контрреволюционном содержании»[24]. Церковь после ареста о. Константина была закрыта, уничтожено окружавшее ее кладбище. В помещении церкви устроили зерносклад. На территорию кладбища стали загонять овец. Там было удобно делать им прививки. Постепенно овцы сравняли с землей все могильные холмики, в том числе и место погребения Ивана Сусанина. Лишь в Великую Отечественную войну советская пропаганда вспомнит о подвиге И. Сусанина. Но это будет лишь спустя четыре года. Про церковь и могилу при этом никто не вспомнит.

 Раскрутка дела «о селищенской контрреволюционной группе» (находилась при Александро-Антониновской церкви в Селище, г. Костромы — прим. автора) завершилась арестами. 17 марта 1935 года органами следствия епископ Екатеринославский Макарий (Кармазин, расстрелян 3.12.1937 г.), профессор МДА Н.И. Серебрянский (скончался 23.05.1940 в Сиблаге), благочинный Костромы протоиерей П. Острогский (расстрелян 13.12.1937 г.) были обвинены в участии в «контрреволюционной церковно-монархической повстанческой организации». На допросах им, в целях признания своей вины, были зачитаны сфальсифицированные «показания» архиепископа Никодима (осужден по 58-10,11 УК РСФСР), в которых перечислялись все члены повстанческой организации[25]. Отметим особо «показания» подследственных, в которых они обличали себя и других участников организации. Рассмотрим «показания» архиепископа Никодима на предмет их «подлинности». Сейчас ведется полемика о «показаниях», которые давали подследственные, с целью выяснения их исповедничества. Известны многие свидетельства очевидцев, они документально подтверждены, к каким подлогам, фальсификациям, абсурдным обвинениям прибегали органы НКВД с целью дискредитации подследственных и вынесения им обвинительных приговоров. В качестве примера, какими методами ввелось следствие, приведем выдержки из письма осужденного (за шутливые слова в гостях – прим. автора) агронома разо Б.В. Куклина, написанного жене в Ярославской тюрьме 7 декабря 1938 года, в котором он говорит, что «признания (всякую чушь) из него выбили, поэтому беспокоит нынешнее состояние здоровья: сильно похудел, болит печень и кишечник (били – прим. автора). Правда, тут же оговаривается, что теперь стало легче, судьба его окончательно решена, он на месте – в лагере… он несколько раз повторяет, обращаясь к жене: “За что”?»[26]. Или, например, осужденный И.И. Универ 26.09.1937 года в жалобе прокурору на выбитые и сфальсифицированные показания писал: «На допросе в течении 7 суток с меня следствие требовало только одного ответа, организовывал я контрреволюционную работу или нет <...> было заявлено: “потребуется год, два или три, но до тех пор отсюда не уйдешь, пока не скажешь, что нужно следствию”. На мой вопрос, что я врать не могу. Было отмечено: “Ври сколько хочешь, мы разберемся, что правда, что вранье”. На мою просьбу, чтобы дали мне самому написать показания, было отмечено: “То, что ты напишешь, можешь отнести в…”»[27]. А вот выдержка из кассационной жалобы в Верховный Суд СССР от 13 мая 1938 года (фамилии по этическим соображениям не указаны – прим. автора): «Следствие, располагая клеветнически материалом о моей “шпионской деятельности”, применяло явно негодные методы допроса. Ко мне применялся весьма распространенный в Костромской НКВД метод “конвеера”, так я три раза по пять суток был на непрерывном допросе»[28]. Вот так велось следствие, так добивались показаний. Да как можно верить этим «показаниям»?! Даже перечисление записанных обвинений вызовет как минимум недоумение у здорового человека. Так, при ведении дела архиепископ Костромской Никодим обвинялся в шпионаже и сотрудничестве с румынской разведкой (т. к. был викарием в Кишиневе в 1907—1911 гг.), находясь в польском плену (1918 г.) – с польской разведкой, будучи в Киеве, которым владела Добровольческая армия, выдавал деникинской контрразведке коммунистов. Позднее «раскрылось» и то, что архипастырь «сознался», что возглавлял повстанческую организацию, которая в случае нападения на СССР должна была поднять в Ярославской области восстание. Участниками организации были почти все священнослужители Костромской епархии. Организация взаимодействовала с аналогичной организацией в Ярославской епархии, руководимой митрополитом Ярославским и Ростовским Павлом (Борисов, обвинен в создании контрреволюционной повстанческой организации. Расстрелян 6.10.1938 г.). По версии следователя: «от этих организаций нити тянутся в Москву, к митрополиту Сергию…» В протоколе допроса владыке (следователем – прим. автора) приписаны следующие слова: «Оружия мы не имели и вопрос о приобретении его сейчас у нас не обсуждался. Этот вопрос должен быть решен перед самым выступлением»[29]. Как говорится, комментарии излишни… Каких еще требуем свидетельств? 23 августа 1937 года в передовой статье «Северной правды» под заголовком «Антирелигиозная пропаганда – кровное большевистское дело» о святителе Никодиме говорится о «разоблаченном вожаке церковной контрреволюции», который стягивал «реакционное духовенство со всех уголков страны» и расставлял его «кое-где» в Костромском и других районах области. В передовице указывалось: «Необходимость активной борьбы с религией возрастает особенно сейчас, когда страна готовится к выборам в Советы трудящихся. В Верховный совет страны… Церковники и сектанты значительно оживляют свою деятельность. Они будут пытаться в период избирательной компании опорочивать и охаивать преданных партии и народу работников, выдвигаемых кандидатами в Советы»[30]. Далее, 27 сентября 1938 года, «Северная правда» в перепечатанной статье Е. Ярославского «О религиозных пережитках и задачах антирелигиозной пропаганды и агитации» прямо указывает на врага власти: «Совершенно ясно, что под прикрытием религиозных организаций орудует враг советской власти»[31].

Cвященнослужители, несмотря на столь жесткое давление государственных и местных органов, несмотря на страх перед грядущими репрессиями, проявляли чудеса стойкости и веры. Многие имели мужество выступать против богоборческой вакханалии. Из выдержки протокола № 16/165 заседания президиума Нерехтского райсполкома «О прекращении колокольного звона в селе Емсна Семенковского сельсовета» от 14 апреля 1938 года мы узнаем следующее: «Колокола снять и сдать цветметаллолому»[32]. Протоиерей Николай Заварин с рядом священнослужителей попытался воспрепятствовать снятию… 19 сентября 1937 года священник Николай Заварин Нерехтским НКВД был обвинен в организации «церковно-монархической группы» и решением тройки Управления НКВД Ярославской области приговорен к расстрелу. Приговор был приведен к исполнению 21 сентября 1937 года[33]. В 1936 году жители Нерехты, возглавляемые священником Свято-Троицкого Сыпановского храма Василием Разумовым, не дали снять колокола с колокольни церкви. К тому же священник после ареста архиепископа Никодима за ектенией провозглашал за богослужением: «Еще молимся о заключенном нашем архиепископе Никодиме…». Такого преступления – поминовения человека, обвиненного в контрреволюционной деятельности, советская власть простить не могла…[34] Священник Василий Разумов был обвинен в контрреволюционной деятельности и расстрелян 21.09.1937 г.

Восемь месяцев после ареста архиепископа Никодима кафедра Костромских архиереев пустовала. Лишь в начале августа 1937 г. в Кострому прибыл епископ Феодосий (Кирика), который пробыл на ней считанные дни – 28 августа 1937 года он был арестован и погиб в заточении. А 17 октября 1937 года предшественник архиепископа Никодима по костромской кафедре архиепископ Дмитрий (Добросердов), арестованный в Москве, был осужден Тройкой при УНКВД СССР по Московской области по обвинению в участии в конрреволюционной группировке и за систематическую антисоветскую агитацию. Он был расстрелян на Бутовском полигоне 21 октября 1937 года.

Чтобы лучше понять обстановку тех лет, прочитаем строки газеты «Северная правда», бывшей печатным органом Костромского городского комитета ВКП(б), Костромского горсовета и горпрофсовета Ярославской области от 21 марта 1938 года: «Костромские попы и монахи… кровью рабочих и крестьян запятнали <…> свои руки – руки обманщиков народа, предателей нашей Родины. Как бы они не прятали свое лицо от народа, в какие бы шкуры теперь не рядились, волчих лап, волчьей повадки попам никуда не спрятать»[35]. В конце апреля 1938 года была «вскрыта и арестована церковно-монархическая организация, созданная в гор. Костроме бывшим Костромским архиепископом Кротковым»[36]. Были арестованы настоятель кафедрального собора протоиерей Павел Князев, клирики собора священники Павел Любимов, Николай Иерусалимский. К концу 1938 года Костромская епархия как организация, имеющая свою структуру и кадры, была фактически уничтожена: сотни священников, диаконов, члены церковных причтов и приходских советов погибли, большинство храмов были закрыты[37]. Но советская пресса не унималась в поисках и изобличении «врагов». Процитируем «Северную правду» от 18 мая 1937 года: «Скрывая ненависть к могуществу, счастью и богатству советского народа, поповская орда не отреклась и не могла отречься от своих лакейских обязанностей у эксплуататоров, продолжая гнусную подрывную деятельность против Советской власти. Это обязывает каждого трудящегося нашей страны быть бдительным к проискам попов – этих живых осколков уничтоженного в нашей стране капитализма»[38]. 2 октября 1937 года как участника «поповско-монашеской группы, ставившей своей задачей свержение советской власти», арестовали во второй раз[39] выпускника Костромской духовной семинарии, знаменитого краеведа г. Кинешмы протоиерея И.П. Альтовского. Постановлением тройки УНКВД Ивановской области от 19 ноября 1937 года он был осужден на 10 лет исправтрудлагерей. Находясь в заключении, «И. П. Альтовский за систематическую контрреволюционную агитацию и распространение вымыслов против руководителей ВКП(б)» другим постановлением от 3 февраля 1938 года был приговорен к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение.

Не только репрессиями духовенства, но и поруганием святынь исказился весь облик земли той России, добольшевисткой. Во время первой пятилетки, когда в 1929 г. развернулась кампания против частного предпринимательства, Церковь рассматривалась как частное предприятие. Поскольку Церковь не являлась юридическим лицом, храмы облагались налогом как частные предприятия, ремонты – как коммерческие сделки. Священнослужители были приравнены к частным предпринимателям, в случае неуплаты налога они могли быть арестованы, приходы закрывались, имущество растаскивалось, здания сносились или передавались на баланс государственным предприятиям и колхозам под их нужды. Запрещалась всякая благотворительная деятельность, даже в отношении нуждающихся священнослужителей и их семей[40]. Картина разорения и «мерзости запустения» предстает перед глазами, когда читаешь документы тех лет. За уклонение от уплаты налогов колхозу «Прибой» была продана за шесть тысяч рублей церковь в с. Давыдовском Нерехтского района[41]. Вот жалоба церковного совета и двадцатки Вочской Георгиевкой общины верующих с. Вочь Павинского района в Северный крайсполком от марта 1936 года: «Павинский райисполком Северного края сего марта вручил церковному Совету нашей Вочевской георгиевский церкви копию постановления крайсполкома от 17 сего марта, коим церковному Совету предъявлено требование произвести капитальный ремонт, указанный в акте комиссии от 13 марта, и до полного производства ремонта закрыть храм (и уже закрыт) и прекратить всякое богослужение. Постановление это находим неправильным по следующим основаниям… Так, разборку каменных пристроек, штукатурку здания, окраску крыши по требованию комиссии нужно начать 15 марта и закончить в месячный срок, т.е. в настоящее время эти работы должны быть в самом разгаре. А на улице холод, снег, и так будет до конца апреля. Как же при таких условиях производить ремонт? Ведь это значит предъявлять необдуманное требование и не улучшать, а ухудшать состояние храма. Церковные ограды изъяты из ведения церковных советов… они с ведома исполкомов употребляются на другие строительные нужды, и нашу церковную ограду разбирают различные советские учреждения для своих построек с ведома исполкома. <…> В пределах нашего Павинского района из 8 церквей закрыто 6. Остается только 2 – наша и Леденгарская, в 25 километрах от нашей. По направлению к западу от нас нет ни одной церкви до г. Никольска (75 километров); к востоку от Вохмы (45 км.), а к северу нет церквей на сотни верст. Закрытие нашей церкви оставляет без удовлетворения религиозных потребностей целые десятки тысяч православного населения»[42]. В протоколе заседания президиума Павинского райсполкома от 10 октября 1937 г., собранного по делу Георгиевской церкви, читаем: «Исходя из… настойчивого требования трудящихся передать церковь под клуб просить областной исполнительный комитет утвердить наше решение и возбудить ходатайство перед ВЦИК»[43]. Конечно же «по просьбе трудящихся» здание церкви было отдано под клуб.

 За неуплату налога, который взимался с церкви как с частного предприятия, а с духовенства как с предпринимателей (в селе продналога – прим. автора), священнослужителей судили как сознательных вредителей, подрывающих индустриализацию, и ссылали в концлагеря. У арестованных священников оставались многодетные семьи: матушка и дети – пять, шесть, семь… У о. Павла Острогского матушка и пять детей, у о. Василия Разумова матушка и два сына… Семьям арестованных священников оставалось лишь уповать на милость Божию и на милость прихожан, которые делились своими скудными запасами с семьей своего бывшего пастыря. Показательным является письмо дочки арестованного священника М.П. Крылова, которая писала в феврале 1930 г. председателю ВЦИК М.И. Калинину: «Отца – священника Борщовской церкви… Костромского округа… арестовали более месяца назад. Причин не сообщили, сведений нет. Семья обобрана, даже тулуп отобрали. Когда я, после произведенных над нами бесчинств, спросила у председателя Рогова, что нам делать, он ответил: “Лучше всего идите в наложницы к какому-либо мужику”. Без имущества и средств к существованию осталась больная мать, больная сестра-подросток, брат 10 лет и пишущая письмо 24-летняя девушка». Судя по ее письму, они были обречены на голодную смерть. ВЦИК сделал запрос прокурору и получил ответ: «Арестован Крылов и выслан в концлагерь на 5 лет по постановлению тройки ОГПУ… правильно», потому что агитировал крестьян не вступать в колхозы, «внедряемые евреями, которые хотят закрывать русские церкви». А лишение семьи арестованного имущества прокурор объяснил налоговыми недоимками[44]. Да и на прихожан особой надежды возлагать было невозможно – зажиточных прихожан также высылали и налогами «давили», а бедные сами еле перебивались. После суда над кулаками формулировка была одна: «Выслать из пределов района, а имущество передать в колхоз»[45]. По свидетельству жительницы г. Костромы Н.В. Смирновой, по рассказам, сохранившимся в семье, после ареста ее деда, священника Г.И. Смирнова (обвинялся в контрреволюционной деятельности, расстрелян 21.09.1837 г.), жене довелось увидеть его на пересыльном пункте в Костроме только один раз: о.Гавриил знаком показал ей причину ареста – кто-то написал донос. Больше семья его не видела. Семья осталась без кормильца, дети малые. Общаться с «врагами народа» было нельзя, никто с ними даже не здоровался. Но иногда утром, когда все еще спали, кто-то из доброхотных прихожан оставлял на крыльце дома священника какие-либо съестные припасы. Иначе жена и пятеро детей священника не выжили бы[46].

Но пришло время и Ежова. 9 декабря 1938 года Н.И. Ежов был освобожден от обязанностей наркома Внутренних дел, обвинен в заговоре и подготовке к государственному перевороту, а 4 февраля 1940 года расстрелян. Арестованный незадолго до отставки Н.Ежова, 24 сентября 1938 г., народный коммисар Б.Д. Берман показал на допросах, что в период 1937–1938 гг. наркомом внутренних дел СССР Ежовым и его заместителем Фриновским ему давались «явно враждебные указания о решительной борьбе с мнимыми врагами народа, что повсеместно приводило к массовым арестам ни в чем не повинных советских граждан»[47]. Жаль, что признание несколько запоздало…

В публикации «Мученики за веру» на страницах альманаха Костромского церковно-исторического общества «Светочъ» подводится итог деятельности «ежовщины»: «Трагическая сущность этой картины видна из того, что православные священнослужители…, как невинно пострадавшие за веру, реабилитированы. Светлый лик мучеников с крестом пусть сделает печаль и память о них вечной»[48]. Многих из них Церковь уже причислила к лику святых: священномученик Никодим (Кротков, 1995), священномученик Макарий (Кармазин, 2000), священномученик Василий Разумов (2000). За каждым именем из числа названных и не названных – страдания и ложные обвинения и в то же время мужество и стойкость.

Наше время возрождение Церкви дано по молитвам исповедников Христовых. «В память вечную будет праведник, от слуха зла не убоится…» Они исполнили слова Спасителя-Христа: «кто потеряет душу ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16, 25).

 Будем помнить и чтить память мучеников и исповедников ХХ столетия и молитвами их жить, «подражая их вере» (Евар.13,7).