В связи с тем, что в человеке внутреннее (дух, душа) во многом сообразуется с внешним (с телом), некоторые святые отцы предлагают определенные внешние пособия, художественные механизмы умного делания, направленные для соединения ума и сердца, для умного делания и внимательной сердечной молитвы.  Эти внешние приемы отцы называют «художеством», и они описаны в основном в славянском Добротолюбии, переведенном преп. Паисием Величковским. До начала XIX века в русской традиции умного делания «художество» было одобряемо (свв. Паисий Величковский, Нил Сорский). И лишь благодаря святителям Феофану Затворнику, Игнатию (Брянчанинову) и Оптинским старцам отношение к художественному методу в России изменилось.

И святитель Феофан Затворник, и святитель Игнатий (Брянчанинов) очень критично относились к такому психосоматическому методу. В частности, святитель Феофан считает, что художественное действие появилось тогда, когда у человека ослабло «умение привлекать благодать Божию». Он пишет: «Как это старцы, на одном месте сидя, — в одной келии, никого не видя и ничего не слыша, горели постоянно духом? Благодать Господня была. Когда ослабело умение привлекать Божию благодать, придумали механический способ, прописанный в «Добротолюбии», художественное действие Иисусовой молитвы»[1]. Святитель заостряет внимание на том, что художественное делание молитвы Иисусовой появилось достаточно поздно, в XIII веке, со времени св. Григория Синаита, а до этого художественного делания не было.

Святитель Феофан и святитель Игнатий подробно разбирают вопрос, насколько важен художественный метод в творении умной молитвы. Они приходят к выводу, что «художество» есть пособие внешнее, помогающее нашей слабой воле в стяжании внимательной, неразвлекаемой молитвы. Они учат сосредоточиваться не на внешнем, а только на внутреннем, то есть уделять внимание не «художеству», которое приладили к внутренней молитве, а самой молитве. Так, святитель Феофан пишет: «Художественный образ делания молитвы изображается у отцов как внешнее пособие и подчиняется внутреннему деланию. А ныне большею частью усвояют только внешнюю сторону, не радя о внутренней. Чуть-чуть явится какое теплое движение в сердце, они решают: вот дал Бог… и предаются мечтаниям о себе. Затем осуждают всех, не держащих художественного образа молитвы, и не только это, но и церковные молитвословия, и тех, кои строго держатся его, стараясь не опускать. От сего у них преуспеяние внутренней молитвы прекращается, и они остаются с одним внешним деланием. И духовная жизнь престает»[2]. И далее в письме святитель подчеркивает: «Извольте более пещись о внутренней молитве, отвлекая внимание от внешнего»[3].

Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет по этому же поводу: «Милосердые Отцы, видя, что я желаю заняться Иисусовой молитвою, притом видя, что я жив для мира, что он сильно действует на меня чрез мои чувства, советуют мне для моления войти в уединенную, темную келью, чтоб таким образом чувства мои пришли в бездействие, прервано было мое сообщение с миром, облегчено было мне углубление в себя… Отцы советуют мне закрывать глаза для сохранения себя от рассеянности, потому что мое зрение живо для вещества, и едва открою глаза, как начнут тотчас напечатлеваться на уме моем видимые мною предметы, отвлекут меня от молитвы. Много и других внешних пособий, найденных делателями молитвы для вещественного вспомоществования духовному подвигу»[4].

Оба святителя сходятся во мнении, что человек приобретает соединение ума и сердца не с помощью «художества». Это приобретение есть не что иное, как дар Божий. Святитель Игнатий отмечает, что подвиг умной и сердечной молитвы «исправляется умом от осенения его помощию Божественной благодати и от единомысленного, сердечного, чистого, непарительного, с верою призывания Господа нашего Иисуса Христа, а не от одного, простого, вышеизложенного естественного художества чрез ноздренное дыхание, или от сидения при упражнении молитвою в безмолвном и темном месте. Да не будет! Это изобретено Божественными Отцами не для чего иного, как в некоторое пособие к собранию мысли от обычного парения, к возвращению ее к самой себе и ко вниманию»[5]. Подобным образом высказывается об этом и святитель Феофан: творить сердечную молитву «надобно, не жалея труда. Бог, видя труд, дает искомое. Настоящая молитва самодельно не бывает: она есть Дар Божий. Ищите и обрящете»[6].

Два святителя говорят, что сущность умного делания состоит в том, «чтоб ум соединился с сердцем при молитве»[7], и в том, чтобы «установиться в памяти Божией или ходить в присутствии Божием»[8], а все остальное «не ведущее прибавление»[9]. Чтобы молитва достигла цели, необходимо произносить ее неспешно, «с мерною длительностью»[10], и к молитве нужно приступать как можно чаще.

Исходя из изложенного, святители делают вывод, что «художество» может быть опасным, полагая нужным запрещать его при исполнении умного делания, особенно предостерегают заниматься «художеством» новоначальных. Так, святитель Феофан пишет: «…опасно то художество, какое придумали и приладили к сей молитве. Оно иного ввергает в прелесть мечтательную, а иного – дивно сказать – в постоянное похотное состояние. Его потому надо и отсоветовать и запрещать. А сладчайшее имя Господа в простоте сердца призывать всем надо внушать и всех к тому располагать»[11]. Святитель Игнатий, по причине неправильного понимания многими сути и назначения этих приемов и из-за попыток осуществить «художество» в своем личном делании (особенно без духовного наставника), разбирает в своих трудах эти художественные приемы и предлагает их разъяснение, чтобы люди не впадали в прелесть. Как показала практика, многие во время «художества» повредили себе легкие из-за неправильного применения на себе «неспешного дыхания». Святитель Игнатий (Брянчанинов) в своих сочинениях описывает и истолковывает художественные методы преподобных Нила Сорского, Григория Синаита, Никифора Афонского и других святых.  

В качестве примера рассмотрим истолкование святителем Игнатием психосоматического метода св. Григория Синаита. Разбирая поучение  преподобного Григория Синаита, святитель Игнатий обращает внимание на следующую его рекомендацию: «С утра, сев на стулец, высотою в пядь, низведи ум от головы в сердце и держи его в нем, наклонившись болезненно, и очень болезнуя грудью, плечами и шеей, непрестанно взывай умом или душей: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Удерживай несколько и дыхание, чтоб не дышать неосторожно, и, опустив голову вниз, и ум собирая в сердце – если отверзлось тебе твое сердце – призывай в помощь Господа Иисуса. Боля плечами и часто подвергаясь головной боли, претерпевай это с постоянством и ревностию, взыскуя в сердце Господа, потому что царство небесное есть достояние понуждающих себя, и понуждающие себя «восхищают его» (Мф. 11, 12). Господь указал, что истинное тщание заключается в претерпении этих и им подобных болезней. Терпение и ожидание во всяком делании есть родитель болезней душевных и телесных»[12].

Святитель Игнатий (Брянчанинов) обращает внимание на две особенности. Первое: возникновение определенных болезней при совершении умного делания. Под болезнью святитель понимает преимущественно сокрушение духа подвижника, его болезнь и страдание от ощущения своей греховности; это страдание духа передается и сердцу, и телу, как неразрывно с духом связанным[13]. «Учение преподобного Синаита, – продолжает святитель, – о болезненности, сопровождающей истинное делание умной молитвы безмолвника, может показаться странным, как оно и показалось для плотского и душевного разума, незнакомого с опытами монашеской жизни. Приглашая таковых обратить внимание на сведения, обретенные опытностью, мы свидетельствуем, что не только делание умной молитвы, но и внимательное чтение глубоких о ней отеческих писаний производит головные боли. Сердечное сокрушение по причине открываемой молитвою греховности, плена и смерти так сильно, что оно производит в теле страдания и болезни, о существовании и возможности существования которых вовсе неизвестно незнакомому с молитвенным подвигом. Когда сердце исповедуется Господу в греховности своей, в своем бедственном состоянии, тогда тело распинается»[14].

Вторая особенность учения преподобного Григория Синаита, отмечаемая святителем Игнатием, – механическое низведение ума в сердце. Святитель так говорит об этом: «В учении святого Григория о молитве замечается та особенность, что он уставляет ум сосредоточивать в сердце. Это и есть то делание, которое отцы называют художественным деланием молитвы, которое они воспрещают новоначальным инокам и мирянам, к которому нужно значительное предуготовительное обучение, к которому и предуготовленные иноки должны приступать с величайшим благоговением, страхом Божиим и осторожностью. Повелев сосредоточивать ум в сердце, преподобный присовокупляет: «если отверзлось твое сердце». Это значит: соединение ума с сердцем есть дар Божественной благодати, подаваемый в свое время по усмотрению Божию, а не безвременно и не по усмотрению подвизающегося. Дар внимательной молитвы обыкновенно предшествуется особенными скорбями и потрясениями душевными, низводящими дух наш в глубину сознания нищеты и ничтожности своей. Привлекается дар Божий смирением и верностью к Богу, выражаемой ревностным отвержением всех греховных помыслов при самом появлении их. Верность – причина чистоты. Чистоте и смирению вручаются дарования Духа»[15].

Запрещая использовать во время умной молитвы художественные методы, святитель Феофан Затворник сам не осуждает и говорит, чтобы другие так же не осуждали тех, кто занимался или занимается этим художеством, и тех, кто придумал это, если они не ставят это «художество» на первое место, а внутреннюю молитву на второе. Он пишет: «Старцы (под старцами нужно понимать не древних старцев, а новых, писавших наставления от своего разумения) говорят: держи внимание в сердце или на конце языка и руку держи у груди. Старица говорит: вообрази распятого Господа и, как живому, Ему говори твою молитовку. Если для них это помощно, пусть себе делают, только пусть не считают этого главным делом. Другие делали так: сядут на маленькое стульце, что под ноги подставляют, прижмут голову к груди, пригнутся к коленам и дышат, одну половину молитвы говорят, вдыхая воздух, а другую, — выдыхая… Трудясь так, навыкают молитве, а потом и другим советуют то же... И пусть, только б не считали, что в этом все дело и есть. Но это все и подобное сему — не дело, а приделки. Дело: стать умом в сердце пред лицом Господа и говорить Ему молитву. При сем ведай, что умная молитва есть стояние умом пред Господом с воздыханием к Нему, а молитва Иисусова – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя – есть словесная, внешняя молитва. Старцев  не осуждайте. Верно, они начинают держанием внимания на конце языка, а потом переходят к сердцу. Но и пусть их. Только бы не почитали этого умным деланием, равно как говорения молитвы Иисусовой. То и другое есть внешнее дело, телесное… Умное дело — одно: умом и сердцем к Господу возноситься»[16].

Далее святитель Феофан продолжает: «Воображение распятого Господа есть ли существенное дело? Нет, и оно тоже помощное, а не главное. Старица правду говорит, что для удержания ума от блуждания хорошо воображать предмет образно. Это можно. Но к одному образу привязываться нет резонов. Господь теперь во славе сидит одесную, и все святые окрест Его. И так можно воображать. Но лучше без образов обойтись, ибо воображение – грубая сила. Лучше в одной вере стоять, что Господь близ, чем воображать. Старица привыкла, и образ распятого Господа слился у нее с сердечною молитвою, в которой всё дело. Что старица углубляется в молитву до забвения всего, это, истинно, и есть милость Божия, ради ее смирения, без коего не дано было бы сие. Она не в прелести, а в истине»[17].

То есть порой святитель Феофан считает «художество» полезным, но он предупреждает, что к этому художественному методу «прицепливается много помышлений и уклонений до того запутанных, что иные считают самое художество сие прелестью. Ведь то, как мы все обычно творим молитву Иисусову, это совсем не то, что там прописывается. И оно может быть, точно, сильно; только не у кого поучиться»[18].

Подводя итоги, выделим основные идеи двух святителей по отношению к художественным механизмам, приписанным к умному деланию. И святитель Феофан Затворник, и святитель Игнатий (Брянчанинов) акцентируют внимание на двух положениях:

1) главное или второстепенное место в творении умного делания занимает «художество»;

2) насколько использование этих «художественных» методов необходимо и полезно как монахам, так и мирянам.

Рассмотрев оба эти вопроса, они единогласно отмечают, что художественный метод занимает второстепенную роль в творении умного делания, и для того, чтобы достичь умного делания, необязательно использовать «художество», прописанное в славянском Добротолюбии. В связи с тем, что многие монахи и миряне интересовались предложенным в славянском Добротолюбии методом, и многие не понимали его значения в творении умного делания, святитель Феофан и святитель Игнатий стали запрещать заниматься «художеством», посчитав его опасным. Но поскольку в первой половине XIX века множество людей стало заниматься умным деланием, и во многих монастырях распространилась практика творить молитву Иисусову именно таким образом (пример этого – «Откровенные рассказы странника»), то святитель Игнатий в своих творениях описывал «художества» и их истолковывал применительно к своему времени. Святитель же Феофан Затворник вовсе запрещал использовать этот психосоматический метод и при переводе Добротолюбия на русский язык сознательно изменял или совсем опускал те места, где говорилось об этом. Так же он поступал и с переводом учения св. Симеона Нового Богослова, опуская те места, в которых описывается метод сведения ума в сердце.

В связи с тем, что еще при жизни святителя Феофана Затворника и святителя Игнатия (Брянчанинова) многие считались с их авторитетом и до сегодняшнего дня их труды остаются излюбленными для христиан, в России XIX–XX вв. не получило распространение «художество», изложенное в славянском Добротолюбии. Справедливо обоим святителям можно приписать и сохранение многих христиан от прелести в духовной жизни.