После начала Великой Отечественной войны Русская Православная Церковь, несмотря на пережитые в 1920-х – 1930-х гг. репрессии, а также тяжелейшее, угнетенное советской властью положение, не осталась в стороне от патриотической деятельности. В первый же день войны, 22 июня 1941 г., фактический глава Церкви митрополит Сергий (Страгородский) написал и разослал по всем действующим храмам свое обращение, в котором призвал народ стать на защиту границ Родины, а Церковь — разделить судьбу народа.

Процесс потепления церковно­государственных отношений в 1940-е гг. явился следствием бурной патриотической деятельности, которую развило оставшееся на свободе к 1941 г. духовенство[1]. Многочисленные воодушевляющие воззвания митрополита Сергия и других архиереев, сборы денег и вещей для Красной Армии, организуемые Церковью, освящение военных колонн, отправляемых на фронт, и другая патриотическая деятельность духовенства в годы Великой Отечественной войны за последние 20 лет была тщательно изучена историками и в наши дни стала общеизвестным фактом.

В ответ на церковную поддержку, уже в первые два года войны по разрешению властей было вновь замещено несколько архиерейских кафедр. На них были назначены архиепископы Иоанн (Соколов), Алексий (Сергеев), Алексий (Палицын), Сергий (Гришин), епископы Иоанн (Братолюбов), Александр (Толстопятов), а также Лука (Войно­Ясенецкий)^[2], трудившийся в годы войны хирургом и вскоре после Собора занявший Красноярскую кафедру. В 1941–1943 гг. совершались и архиерейские хиротонии, главным образом вдовых престарелых протоиереев, принявших постриг за несколько дней перед этим и успевших получить духовное образование в дореволюционную эпоху: Питирима (Свиридова), Григория (Чукова), Варфоломея (Городцева), Димитрия (Градусова), Елевферия (Воронцова)^[3]. Как обоснованно полагает российский исследователь В.Н. Якунин, разрешения на замещение вдовствующих кафедр и на новые епископские хиротонии были со стороны советской власти шагом навстречу Церкви, призванным продемонстрировать благосклонное к ней отношение^[4].

В целях противодействия фашистской пропаганде о непрерывных церковных гонениях в СССР и религиозной свободе, которую якобы несут народам России солдаты вермахта, советское руководство санкционировало проведение двух архиерейских совещаний (фактически — Соборов епископов) в марте и сентябре 1942 г. в Ульяновске, куда из Москвы еще в начале войны через Куйбышев было эвакуировано руководство Московской Патриархии. Архиерейские совещания были организованы в предельно короткие сроки при помощи властей. Участие в мартовском совещании приняли 11 архиереев, т.е. почти весь епископат, находившийся к тому времени на свободе и не оставшийся на оккупированных территориях. Совещание епископов рассмотрело ситуацию в Русской Церкви в связи с объявлением об автокефалии Украинской Православной Церкви, которое сделал епископ Поликарп (Сикорский), пользовавшийся на оккупированных территориях поддержкой фашистов. Архиереи единогласно осудили раскольнические действия епископа и не признали автокефалии Украинской Церкви. На сентябрьском совещании были осуждены четверо прибалтийских архиереев, пославших приветственную телеграмму Гитлеру^[5].

В связи с этим необходимо также сказать о прекращении антирелигиозной пропаганды и свертывании деятельности «Союза воинствующих безбожников» под руководством Е.М. Ярославского. Самому Ярославскому И.В. Сталин через своего секретаря А.Н. Поскребышева еще в 1941 г. поручил публично одобрить патриотическую позицию Русской Церкви. Надо полагать, что для главного безбожника страны, десятилетиями боровшегося против Церкви, подобный поворот событий на закате его жизни стал серьезным потрясением. Тем не менее, ослушаться сталинской директивы он не посмел, и 2 сентября вышла его статья под заголовком «Почему религиозные люди против Гитлера», подписанная псевдонимом Каций Адамиани. В статье высоко оценивалась патриотическая деятельность Московской Патриархии и других религиозных организаций Советского Союза, а сама статья первоначально предназначалась только для зарубежного читателя^[6]. Вскоре прекратился выход антирелигиозных периодических изданий, а в изданиях смежной тематики сосредоточились на теме патриотизма, ликвидировав антирелигиозные рубрики^[7].

В 1942 г. те советские граждане, от чьего внимания ускользнули метаморфозы «Союза воинствующих безбожников», непосредственно ощутили перемены в церковно­государственной политике. В начале 1942 г., несмотря на военное положение, властями было разрешено свободное посещение Пасхальных торжеств, которые собрали большое количество народа^[8]. В ноябре того же года без привычного антирелигиозного контекста в центральных газетах были напечатаны поздравления И.В. Сталину от русского, грузинского и обновленческого первоиерархов^[9] в связи с годовщиной Октябрьской Революции, а затем из тех же газет можно было узнать о назначении митрополита Николая (Ярушевича) членом Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко­фашистских захватчиков.

Любопытно заметить, что ставшая для населения очевидной в 1942 г. перемена церковного курса власти нашла отражение и в художественной литературе, например в малоизвестной сатирической пьесе крупного писателя Станислава Лема^[10]. Еще одной характерной приметой того времени стали дикирий и трикирий митрополита Алексия (Симанского), которые для него в 1942 г. в блокадном Ленинграде из деталей пулемета изготовили рабочие Путиловского завода. Эти необычные принадлежности архиерейского богослужения можно было увидеть в начале ноября 2011 г. в московском Манеже на выставке «Православная Русь»^[11].

Важно также понимать, что характерная на всем протяжении 1940­х гг. апологетическая по отношению к политике СССР позиция Русской Церкви на международной арене была занята ее архиереями очень быстро. В таком качестве ее иерархи стали выступать уже в 1941 году. Так, в разгар битвы за Москву 24 декабря 1941 г. архиепископ Саратовский Андрей (Комаров) имел продолжительную беседу с корреспондентом агентства «Ассошиэйтед пресс» (США) Гилмором Кингом, содержание которой вскоре вошло в книгу «Правда о религии в России». Это было одним из первых в то время и очень показательных международных выступлений со стороны Русской Церкви. Первый вопрос американского корреспондента касался участия Церкви в обороне страны, на что архиепископ Андрей сообщил о патриотических воззваниях митрополита Сергия (Страгородского), молебнах о даровании победы над Германией и сборах денежных средств в фонд обороны и теплых вещей для бойцов РККА^[12].

Остальные вопросы Г. Кинга касались ограничения свободы вероисповедания и положения самой Церкви в СССР. Отвечая на эти вопросы, архиепископ Андрей сделал ряд знаковых заявлений: «Советская власть никогда не ограничивала свободу вероисповедания. Советская власть твердо держится принципа веротерпимости для всех религий». На Западе были хорошо осведомлены о религиозных гонениях, поэтому архиепископ добавил, что «Советская власть применяла репрессии к части духовенства и верующих, но не за их религиозные убеждения, а за деятельность, направленную против существующего советского строя». Поскольку, по его словам, «Церковь до революции была на службе у царского правительства», то духовенство выступало против большевиков и «Советская власть не могла, разумеется, оставлять таких лиц безнаказанными». После этого, отвечая на вопрос о переменах в положении Русской Церкви в СССР после начала войны, архиепископ Андрей заявил, что «никаких перемен не произошло, так как Церковь и до войны и после начала войны не была ограничена в своих действиях»^[13].

В ходе интервью архиепископ призвал католические круги в США не сравнивать отношение к религии в Германии и Советском Союзе, поскольку в этом отношении «существует громадная разница». Г. Кинг также задал вопрос о «проценте посещаемости в настоящее время в Церквах», но архиепископ Андрей уклонился от точного ответа, который и не мог в то время, в сущности, дать. Он лишь заметил, что «в тяжелые годины общественных бедствий верующие ждут утешения в молитве в церкви», и потому «храм бывает особенно полон молящимися». На аналогичный вопрос Г. Кинга о военнослужащих, он получил более точный ответ: «Военнослужащие посещают церковь как редкие единицы».

В завершении своего интервью, архиепископ Андрей напомнил американскому корреспонденту о том, что во всех храмах служатся торжественные молебны о победе не только Красной Армии, но и о победе союзных войск, в т.ч. и войск США (к тому времени США уже пережили нападение Японии на Перл­Харбор и вступили в военные действия). При этом он выразил надежду, что «Америка, как богатая страна, будет бескорыстно оказывать братскую помощь своему союзнику — России», на что Гилмор Кинг «ответил утвердительно»^[14].

По всей видимости, появление этого необычного текста в международных СМИ было вызвано стремлением советского руководства подтолкнуть общественное мнение стран Запада к одобрению применения закона США о ленд­лизе («Закон по обеспечению защиты Соединенных Штатов») по отношению к СССР. Акцент на «бескорыстности» («generous brotherly assistance» в англоязычном издании книги^[15] — буквальный перевод: «щедрая братская помощь») объясняется тем, что с начала войны с Германией и до 30 сентября 1941 г. Советской Союз получал помощь по так называемому «пре­ленд­лизу», оплачивая ее золотом и сырьем, а затем, после подписания Московского протокола (1 октября 1941 г.), долгое время союзнические поставки под беспроцентный заем имели очень неравномерный и непостоянный характер.

Надо заметить, что сам архиепископ Андрей в 1920­е — 1930‑е гг. не раз подвергался арестам, а из последнего места заключения был освобожден лишь 7 сентября того же 1941 г. и потому прекрасно был осведомлен о подлинной степени религиозной свободы в СССР. Сама принадлежность архиепископа Андрея к Саратовской епархии имела чисто формальный характер, поскольку к 1941 г. в ней не осталось ни одного действующего храма, и только в 1942 г. в Саратове был открыт кафедральный Троицкий собор, ранее принадлежавший краеведческому музею. В годы войны архиепископ Андрей проявил особое попечение о сборе средств раненым и солдатским сиротам, за что был отмечен правительственными наградами^[16].

Церковное руководство тем временем уверенно продолжало работу по духовной и материальной поддержке усилий страны в Великой Отечественной войне. Так, в январе 1942 г. митрополит Сергий (Страгородский) опубликовал обращение к православным людям, оказавшимся в немецкой оккупационной зоне. Митрополит Сергий предостерегал их от сотрудничества с гитлеровцами и подчеркивал важность их помощи советским партизанам: «Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга перед Родиной и лишний шаг к вашему собственному освобождению от фашистского плена»^[17].

С первых дней июля 1941 г. духовенство в Горьком и Харькове, а затем и по всей стране организовывало сбор теплых вещей и подарков для РККА. Отчисления в Фонд обороны по церковным каналам продолжались в течение всех военных лет. Всего за годы войны поступления от православного духовенства и верующих в Фонд обороны превысили 300 млн рублей^[18]. Если учесть, что средняя стоимость одного танка Т­34 в 1942 г. составляла около 200 тысяч рублей (и в дальнейшем снижалась), то нетрудно подсчитать, что Церковь осуществила помощь фронту эквивалентную как минимум 1500 танков.

5 января 1943 г. митрополит Сергий обратился к И.В. Сталину с телеграммой, содержащей новогоднее поздравление, а также просьбу о легализации церковной деятельности по оказанию помощи советским войскам путем открытия в Госбанке специального счета^[19]. Открытие такого счета делало Церковь юридическим лицом, что противоречило советскому законодательству. Тем не менее, И.В. Сталин не только дал разрешение на открытие счета, но и в ответной телеграмме выразил от имени РККА благодарность православному духовенству и всем верующим гражданам СССР^[20].

Эта демонстрация благожелательности со стороны советского руководства вскоре продолжилась. В первые годы войны власти пошли на дозированный ряд дружественных мер в отношении церковной жизни. В апреле 1942 г. в Москве, Ленинграде и ряде других городов было разрешено проведение крестных ходов, так же не возникло препятствий с хиротонией в епископы вдовых протоиереев Сергия Городцева (в монашестве Варфоломея) и Николая Чукова (в монашестве Григория). За время пребывания митрополита Сергия (Страгородского) в эвакуации в Ульяновске число архиереев Московского Патриархата достигло семнадцати^[21].

Эти изменения в церковно­государственном курсе скоро почувствовали и на местах. Так, в 1942–1943 гг. в 14 районах Ярославской области без юридического оформления при попустительстве местных властей возобновил работу 51 храм^[22]. В документах Совета по делам Русской Православной Церкви сохранилось письмо М.И. Калинина от 1943 г., в котором он «указывал Ярославскому облисполкому на неправильное отклонение ходатайств жителей Сусанинского района об открытии церкви. К этому он добавил, что не следует возбуждать недовольство верующих теперь, когда требуется единство всего народа для победы над фашизмом, и разрешил открыть церковь в Сусанинском районе»^[23].

Не забывало советское руководство и об использовании пропагандистских возможностей Церкви. В докладных записках по линии Наркомата внутренних дел можно встретить запросы относительно санкции на издание и распространение патриотических обращений духовенства и проведение соответствующих радиопередач^[24]. Исследователь истории работы государственных органов с Русской Церковью Д.Х. Шин замечает по этому поводу, что на практике речь шла о максимизации возможностей использования Церкви в сфере пропаганды и одновременном недопущении ее на территорию идеологического воспитания населения^[25].

По свидетельству одного из руководителей органов госбезопасности и разведки П.А. Судоплатова, информация оперативных работников НКВД, действовавших на оккупированных территориях, «о патриотическом настрое церковных кругов совпала с неофициальными просьбами Рузвельта, переданными через Гарримана [У.А. Гарриман являлся личным представителем президента США в Москве, – прим. БСВ] Сталину, улучшить политическое и правовое положение православной церкви. В своей записке в правительство мы также поддержали эти предложения, имея в виду важную консолидирующую роль русской православной церкви в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов и на Балканах»^[26].

Нараставший с каждым годом объем церковно­государственного сотрудничества привел советское руководство к мысли о выделении специального государственного органа для дальнейшего осуществления религиозной политики. Обсуждение этого вопроса происходило весной­летом 1943 г. Д.Х. Шин отмечает, что передача таких функций напрямую спецслужбам (Наркомату государственной безопасности) была отвергнута из соображений негативного восприятия «чекистов» русским духовенством и с оглядкой на мировое общественное мнение^[27].

В результате было решено создать при Совнаркоме специальный орган, осуществляющий связь правительства и Церкви, а также начата подготовка личной встречи И.В. Сталина с церковным руководством. В руководители этого органа волей высшего политического руководства страны был неожиданно для себя определен полковник госбезопасности Г.Г. Карпов, с декабря 1941 г. возглавлявший 4 отдел III секретно­политического управления НКВД и имевший опыт работы по церковным вопросам.

Уже в июле работники НКГБ, курировавшие церковные вопросы, вступили в переговоры с митрополитом Николаем (Ярушевичем) и управляющим делами Московской Патриархии протоиереем Николаем Колчицким. И.В. Сталин получил от органов госбезопасности подробные отчеты о положении дел в Русской Церкви^[28]. Перед самой «кремлевской вечерей» митрополит Сергий (Страгородский) специально в срочном порядке был возвращен из эвакуации из Ульяновска в Москву, а митрополит Алексий (Симанский) был доставлен из Ленинграда. По прибытии в Москву митрополита Сергия, митрополиты Алексий и Николай сообщили ему о предложениях «компетентных органов» провести встречу с И.В. Сталиным и договорились между собой о тех вопросах, которые будут обсуждать на этой встрече^[29].

Закономерным итогом активного сотрудничества властей и Московской Патриархии на патриотическом поприще стала личная встреча церковного руководства с И.В. Сталиным 4 сентября 1943 г. и последующее избрание патриарха Русской Церкви. Как показали дальнейшие события, есть все основания полагать, что речь шла о предварительно продуманном плане И.В. Сталина по превращению Церкви в инструмент советской внешней политики с опорой на довоенный опыт в этой области^[30].