1
…И по сию пору в церковных (и особенно — в «околоцерковных») кругах нет полного церковного единомыслия при попытке дать оценочную характеристику той политики церковной лояльности, что проводилась митрополитом Сергием по отношению к безбожной большевицкой власти: одни полностью и безоговорочно его оправдывают, другие — столь же радикально и бесповоротно осуждают. Однако здесь, по-видимому, самой разумной и подлинно церковной (по крайней мере, на уровне живого сердечного чувства) будет в некотором смысле прагматически-«усредненная» оценка деятельности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, с учетом всех «за» и «против» — при трезвом понимании всей немыслимости политической ситуации, в которою попала тогда Церковь: ведь, во-первых, сколько-нибудь твердо противостать безбожному большевизму русский народ в массе своей уже никак не был способен, ибо духовное падение значительной его части было слишком велико, и, во-вторых, та часть иерархии, которая оставалась к тому времени еще в живых и на свободе, представляла собой прошедшую «большевицкий отбор» и преимущественно наиболее духовно расслабленную — всегда и ранее склонную к известному либертарианству — прослойку российского епископата!
Именно таковым и был, увы, епископ Сергий, и, безусловно, с моей точки зрения, легитимность его в дальнейшем – уже как Патриарха – может быть признана только в плане церковной икономии, но никак – акривии. Попробовали бы его не «выбрать» в 1944 году!
О его «духовной расслабленности», проявлявшейся еще в дореволюционное время, и некотором либеральном равнодушии к делу в бытность его ректором столичной академий сохранились свидетельства протопресвитера армии и флота о. Георгия Шавельского, вспоминавшего: «…при несомненно блестящих качествах своего глубокого и тонкого богословского ума, чистого и чуткого сердца, еп.[ископ] Сергий (Страгородский, ставший ректором Петербургской академии в 1901 г.) отличался одной, прямо необъяснимою, для администратора убийственною, особенностью: он, кажется, ко всему относился с наплевательской точки зрения. Посещали или не посещали студенты академическую церковь, присутствовали или почти in corpore отсутствовали они на лекциях, держали или не держали экзамены, подавали своевременно или не подавали установленные сочинения, вели себя благочинно или бесчинствовали — это для него было как будто безразлично. <…> “Был у меня этим летом, рассказывал в 1903 г. еп. Сергий, — Полоцкий еп. Серафим. Не успел он переступить моего порога, как начал разглагольствовать о том, как надо поставить в академии науку — Основное богословие. А мне наплевать: как хочешь, так и ставь”. Таких примеров можно было бы привести множество» (Протопресвитер Георгий Шавельский. Русская Церковь пред революцией. М. 2005. С. 298—299).
Что ж, по сути, подобного же рода — и характеристика, данная ему профессором Московской и С.-Петербургской духовных академий, выдающимся богословом Н.Н. Глубоковским, который о положении во второй из академий (в период ректорства епископа Сергия) писал следующим образом: «…непостижимо, как… преосвящ. Сергий мог терпеть и даже соизволять все… безобразные аномалии, которые при нем укреплялись и постепенно становились наследственными… Но он вообще был совершенно пассивным и крайне инертным и попустительски индифферентным, невозмутимо и пренебрежительно взирая с усмешкой на все и всякие академические девиации [нарушения порядка, отклонения от нормы. — д. Г. М.] (напр., на искусственно введенные и весьма неблагоговейные ежедневные утренние богослужения в академии), ничем не препятствуя им, хотя и не насаждая по собственной инициативе. Казалось по внешности, что он соблазнительно безразличен даже к себе и своему делу (в неряшливом лекторстве и проповедничестве), где мог быть далеко не последнею звездой. Едва ли студенты могли тут многому поучиться…» (Страж Дома Господня. Патриарх Московский и всея Руси Сергий /Страгородский/. Автор-составитель С. Фомин. М.: Изд-во «Правило веры», 2003. С. 877). И, верно, недаром в одном из писем митрополиту Киевскому Флавиану всё тот же архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) замечает по поводу Владыки Сергия (Страгородского): «Преосвященный Сергий… в поле не воин» (Письмо 13 от 22 ноября 1907 г. – цит. по: Инок Всеволод. Охранительство. Сб. статей. Джорданвиль-Москва, 2004. С. 18).
Недаром и преподобный оптинский старец Нектарий говорил о Владыке Сергии, будущем Патриархе, когда тот вернулся в Церковь из временного своего пребывания в прореволюционном «обновленчестве»: «Покаялся-то он, покаялся, да только яд обновленчества в нем всё равно сидит».
2
Печально и то, что выбранная в дальнейшем митрополитом Сергием система отношений с советской властью неизбежно требовала от него немалых «нравственных издержек» — необходимости постоянно скрывать правду (в том числе и от мировой общественности) о преследовании христиан в СССР, а иногда и официально отрицать это, то есть уже попросту лгать, ибо одна ложь неизменно порождает собой и следующую...
По указанию большевиков им также был создан Временный Патриарший Священный Синод, что, по существу, размывало самый принцип церковного патриаршего единовластия и позволяло ОГПУ манипулировать в своих интересах отдельными членами этого коллегиального органа церковной власти (недаром избрание нового Патриарха долго не дозволялось). При этом на изменение подобным образом самой системы церковного управления митрополит Сергий, конечно же, в каноническом смысле не имел никакого права, поскольку он был лишь Заместителем Местоблюстителя Патриаршего престола, то есть митрополита Крутицкого Петра, который на проведение таких реформ своего благословения ему не давал. Сомнительным было и присвоение себе титула «Блаженнейший» (как якобы уже «первоиерарху») при живом еще Главе Церкви — Местоблюстителе Петре, пусть и находившемся тогда в тюрьме.
Критическое отношение ряда епископов к подобным инициативам владыки Сергия привело к новым расколам внутри Церкви и отходу от него части приходов и даже епархий, где переставали поминать его имя за богослужениями, а поминали только Местоблюстителя Петра. В ответ со стороны Сергия и Синода имели место частые запреты «непоминальщиков» — те в ответ прекращали с «сергианами» всякое литургическое общение.
Таким образом, появлялись группы, в разной степени оппозиционные по отношению к митрополиту Сергию: «кирилловцы», «иосифляне», «даниловцы» и некоторые другие.
Наиболее трезвую и нравственно достойную позицию среди них занял замечательный архипастырь-священномученик — митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), которого даже сам Сергий не обвинял в расколе, а лишь во «вступление в общение с обществом, отделившимся от законного церковного священноначалия» (Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти. 1917—1943. Сборник в двух частях. Сост. М.Е. Губонин. М., 1994. С. 680).
Как отмечает современный историк Церкви: «Митрополит Кирилл прекратил церковное общение с митрополитом Сергием в результате несогласия с его администрированием, которое воспринималось как узурпация не принадлежащих ему прав и как “спорный эксперимент”, особенно в области церковно-административного управления (подразумевалось учреждение Временного Патриаршего Священного Синода без согласования с Патриаршим Местоблюстителем, поспешные прещения на оппонентов… и пр.)» (Журавский А.В. Экклезиологическая и этико-каноническая позиция митрополита Казанского Кирилла (Смирнова) в его воззрениях на церковное управление и церковно-государственные отношения // Русская Церковь. XX век. Кн. 1. Материалы конференции. Сэнтендре, Венгрия. 13—16 ноября 2001 г. Издание Обители преп. Иова Почаевского, Мюнхен, 2002. С. 407. В этом же исследовании имеется и достаточно объективная характеристика сложившейся в те годы внутрицерковной ситуации).
К сожалению, упомянутая «Декларация» не могла не привести к очередному разделению не только внутри епископата, но также и среди рядового священства (причем порой вместе с паствой): некоторые православные весьма тем более решительно отказались принять курс митрополита Сергия на вынужденное временное примирение Церкви с большевицкой властью ― даже предполагая заранее, что это обернется для них личным мученичеством.
Но, справедливости ради, следует сказать, что многие и из поддержавших тогда компромиссную позицию владыки Сергия впоследствии точно так же ― с не меньшим смирением и внутренней готовностью ― пошли на мученичество ради Христа. И тех и других соединила в конце концов общая для всех них любовь ко Господу и к Его Святой Церкви.
3
…И всё-таки что, кроме глубочайшего сожаления, может вызывать становившаяся постепенно все менее принципиально церковной позиция самого митрополита Сергия, надеявшегося, увы, скорее на умиротворительную по отношению к большевикам «церковную» дипломатию, чем на помощь Божию, «вся оскудеваемая восполняющую»… Закономерным же итогом этого стало издание митрополитом Сергием 22 июня 1934 г. — с подачи большевицких надсмотрщиков над Церковью — указа о запрещении в священнослужении митрополита Антония (Храповицкого) и всех его архиеерев-сподвижников за рубежом!
Однако, думается, вполне логически естественными, в нравственном отношении подлинно христианскими и духовно абсолютно оправданными явились ответные слова Владыки Антония, с которыми он обратился тогда по поводу этого постановления к митрополиту Виленскому Елевферию — как к официальному представителю Московской Патриархии в Западной Европе: «Отрицая всякую силу за постановлениями митрополита Сергия и его “Синода”, я глубоко скорблю, что мой бывший ученик и друг находится в таком не только физическом, но и нравственном пленении у безбожников. Признаю деяния его преступными и подлежащими суду будущего свободного Всероссийского Собора… Вам же, — обращался он непосредственно к митрополиту Елевферию, — удивляюсь, что, будучи на свободе, вы принимаете участие в разрушительных для Церкви актах наравне с плененными иерархами, для которых самое пленение их служит некоторым извинением» (Цит. по: Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Православной Церкви. Синодальный и новейший периоды (1700—2005). М., 2006. С. 759).
Особо трагическая внутренняя ситуация, сложившаяся внутри Церкви в послереволюционные годы, была достаточно объективно охарактеризована в уже упоминавшемся ранее сборнике документов, связанных с правопреемством церковной власти и с жизнью Церкви в период 1917—1943 годов (см.: «Акты Святейшего Патриарха Тихона...»).
Учитывая же принципиальную важность как самой этой темы для истории Православия в России Нового времени, так и для сложения наиболее верного представления о сути вопроса у современных православных русских людей, будет небесполезным привести здесь обширный фрагмент редакционного текста, включенного в указанный сборник архивных материалов ― в качестве комментария к публикуемым в «Актах» документам:
«…Как и во времена Вселенских Соборов и потрясавших православную жизнь ересей, в описываемый период поборники Истины церковной познаются по побуждениям, руководившим ими, по поступкам, методам и средствам, к которым они прибегали, по жертвам, на которые они шли, и, самое главное — по духу их сердечного устроения, который рано или поздно в веках будет узнан, прославлен или отвергнут Церковью, ее таинственной, благодатной памятью, ее неотмирным знанием. <...>
В пылу борьбы за правду, в трагических обстоятельствах подпольной полемики использовались аргументы, значимость которых меняется в исторической перспективе, но со временем часто между строк прочитывается истина, для выражения которой в тот момент еще не было нужных слов.
В дальнейшем принятие или непринятие “Декларации” митрополита Сергия и его позиции стало критерием политической лояльности духовенства в отношении советской власти. Всех оппозиционеров арестовывали и многих расстреляли. “Борьба” митрополита Сергия за единство Церкви в силу трагической логики компромисса с гонителями стала совпадать с уничтожением инакомыслящих и несогласившихся на государственный диктат исповедников [выделено мной. — Г. М.]...
Рассматривая по прошествии уже многих десятилетий минувшие события русской церковной истории, необходимо различать расколы, начатые и развивавшиеся по конъюнктурным, властолюбивым, политическим, националистическим и другим подобным соображениям, такие как живоцерковный, обновленческий, григорианский, — от разделений, возникавших по мотивам исповеднического стояния за духовную неповрежденность Истины и жизни церковной. В отличие от действительных раскольников такие оппозиционеры очень скоро были поставлены перед необходимостью пролить кровь, отдать свою свободу и жизнь за исповедуемые взгляды. Сам их мученический подвиг с большой силой свидетельствует о том, что разногласия и разделения их были поиском Истины, имели временный, тактический характер и не повреждали их принадлежности к Полноте Русской Церкви.
Среди противников курса митрополита Сергия было множество замечательных мучеников и исповедников, епископов, монахов, священников, таких как митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский), митрополит Крутицкий Петр (Полянский), митрополит Петроградский Иосиф (Петровых), архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) с братией Данилова монастыря, архиепископ Воронежский Петр (Зверев), архиепископ Угличский Серафим (Самойлович), епископ Глуховский Дамаскин (Цедрик), епископ Серпуховской Арсений (Жадановский), епископ Дмитровский Серафим (Звездинский), епископ Ковровский Афанасий (Сахаров), старец Оптиной пустыни иеросхимонах Нектарий, старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий-Затворник, тянувший жребий на патриаршество св. Патриарху Тихону, священники Сергий Мечев, Владимир Амбарцумов, Михаил Шик, Сергий Никитин (будущий епископ Стефан) и многие-многие другие. Большинство из них погибли в ссылках, лагерях или были расстреляны.
В том же духе стояния за Истину до смерти подвизались многие мученики и исповедники, не отделившиеся [выделено мной ― Г. М.] от митрополита Сергия. Митрополит Серафим (Чичагов), митрополит Анатолий (Грисюк), знаменитый архиепископ Иларион (Троицкий), архиепископ Ювеналий (Масловский), исповедник архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) и множество монахов, священников, отдавших свои жизни за Христову Церковь [многие из всех вышеперечисленных священнослужителей ныне уже прославлены Церковью как страдальцы за веру. ― Г. М.].
Несомненно, что тех и других соединил их мученический подвиг.
“Канонические” же прещения митрополита Сергия (Страгородского) и его Синода [против ослушников вообще, в том числе и противников “Декларации”. — Г. М.] никем всерьез не воспринимались ни в то, ни в последующее время в силу в общем недостаточной каноничности положения самого митрополита Сергия [выделено мной. — Г. М.], церковная власть которого, в связи с экстремальными обстоятельствами времени, опиралась не на канонические определения, а на фактическое принятие его достаточно большой частью Русской Православной Церкви. Характерно, что Святейший Патриарх Алексий I [наследовавший Сергию. — Г. М.] не усумнился совершить панихиду на могиле митрополита Антония (Храповицкого), запрещенного митрополитом Сергием, принять в евхаристическое общение без требования покаяния епископа Афанасия (Сахарова), бывшего в оппозиции к митрополиту Сергию. Подобно этому принимались потом в общение многие отошедшие от митрополита Сергия, также признавались совершенные ими в разделении таинства... Исторический опыт однозначно свидетельствует, что со временем Церковь умеет воздать должное мученичеству и исповедничеству своих подвижников веры, покрыть любовию многие неизбежные споры и разделения, а иногда и ошибки» (Акты Святейшего Патриарха Тихона… С. 809—810. Достаточно объективную предварительную оценку жизни Русской Православной Церкви под большевиками см. также, например: Семенко В. Божие — Богу // Путь Православия. № 3. М.: Издание Отдела религиозного образования и катехизации Московского Патриархата, 1994. С. 164—179).
4
Вся «церквоспасательная» деятельность Патриарха Сергия была основана на идеях изготовленной в недрах Лубянки и подписанной им известной «Декларации» 1927 г. («о лойяльности») – в целом и тогда отторгавшейся наиболее принципиально и нелукаво мыслившими как иерархами, так и простыми прихожанами, да и в наши дни достаточно явно осужденной в своей «псевдодуховной» основе нынешними архипастырями РПЦ.
Ведь
после падения большевизма в России Церковью была все же сделана почти
официально-соборная предварительная – вполне отрицательная – попытка оценки
Сергиевой «Декларации».
Так, еще в 1991 году Святейший Патриарх Алексий II заявил: «Сегодня мы можем
сказать, что неправда замешана в Декларации. Декларация ставила своей целью
поставить Церковь в правильное отношение к советскому правительству. Но эти
отношения — а в Декларации они ясно обрисовываются как подчинение Церкви
интересам государственной политики — как раз не являются правильными с точки
зрения Церкви» (Цит. по: На пути к единству. Официальное сообщение о совместной
работе комиссий Московского Патриархата и Русской Зарубежной Церкви. Совместные
документы комиссий Московского Патриархата и РПЦЗ. Комментарий к документу «Об
отношениях Церкви и государства» // «Церковный вестник» (газ.). М. № 13—14
(314—315). Июль 2005 г.
С. 5).
Такова весьма нелицеприятная оценка «программы» будущего Патриарха Сергия, данная другим Патриархом – в условиях уже отсутствия большевицкого «страха иудейска»... И, приводя эти слова Патриарха Алексия II, новейший церковный документ затем комментирует их следующим образом: «…для безбожной власти православные христиане и после издания “Декларации” остались неблагонадежными и чуждыми… Она ЯВИЛАСЬ И ВСЁ ЕЩЁ ЯВЛЯЕТСЯ СОБЛАЗНОМ для многих чад Русской Православной Церкви» (Там же). И далее вновь цитируются слова Патриарха Алексия: «Трагедия митрополита Сергия заключается в том, что он пытался “под честное слово” договориться с преступниками, дорвавшимися до власти» (Там же).
Подобным же образом и митрополит Смоленский Кирилл (Гундяев) — ныне Святейший Патриарх Московский и всея Руси — еще на Архиерейском Соборе в октябре 2004 года совершенно однозначно подтвердил мнение Патриарха Алексия: «Свободный голос Церкви, дает возможность взглянуть по-новому на “Декларацию”. При всем понимании того, что курс отношения к государству, который был избран в 1927 году, обосновывался побуждениями сохранить возможность легального существования Церкви, — этот курс Собором Русской Православной Церкви авторитетно был признан НЕ СООТВЕТСТВУЮЩИМ подлинной норме церковно-государственных отношений. Эпохе церковной несвободы пришел конец» (Там же).
Весьма трезвую оценку «сергианского» периода в жизни Церкви дают ныне и известные наши священники.
Так, профессор-протоиерей Владислав Свешников вполне справедливо пишет о том, что «Декларация» 1927 года на самом деле «привела к глубокому расколу в церковной жизни… “Декларация” не спасла согласившихся с направлением Местоблюстителя Сергия. Людоед не может остановиться в своем людоедстве. Скушав сначала всех противников митрополита Сергия, советская власть, никогда не насыщаемая, принялась и за наиболее живых и нравственно чистых его сторонников. К 1938 году из десятков тысяч храмов на территории России открытыми остались чуть больше ста, на свободе находились всего четверо архиереев… Таким образом, цели своей — выжить любым путем — сергианство не достигло; нельзя же, глядя на эти цифры, не понимать, что это никакое не выживание.
Но главное даже не в этом. Согласиться с духом “Декларации” могли преимущественно наиболее незрелые, духовно нестойкие. Они-то и определили ту “новую” церковную культуру, к которой стали приобщаться (в основном — во время войны) новые члены Церкви… Храмы наполнились женщинами, ищущими утешения и в массе своей безразличными к главному в христианском вероучении. Их более всего интересовали требы — молебны за живых, панихиды за усопших. И едва ли кто осмелится бросить в них за это камень. Но в церковной жизни сместились центры и ориентиры; во многих отношениях она стала другой по сравнению с той, что была до 1925 года. Социальный заказ исполнялся, и требоисполнительство надолго стало знамением Церкви, а место подлинного Священного Предания в сознании церковных людей заняли местные предания мелко-законнического характера.
Едва ли не самым тяжелым последствием новой церковной политики стало чрезвычайное искажение церковного сознания…
Ложь, обширная ложь вошла в жизнь церковного общества после легализации Церкви. Лукавство прежде всего заключалось в том, что научились говорить одно, а за этим стояли совершенно другие смыслы. Думаем “лояльность”, а пишем: “Мы всенародно выражаем благодарность советскому правительству за внимание к духовным нуждам православного населения”. И это в те самые дни, когда советское правительство толпами отправляло в свои убийственные лагеря лучших представителей православного населения, грабило церковное имущество, закрывало храмы, издевалось над христианством в послушной, как всегда, советской печати. И если в словах авторов первых посланий можно уловить боль и горечь, то впоследствии ложь уже перестала ощущаться как ложь… Всеохватывающая ложь пронизала всю советскую жизнь, включая и жизнь Церкви» (Протоиерей Владислав Свешников. Психология «неосергианства», ее истоки и последствия // Протоиерей Владислав Свешников. Прикосновение веры. Проповеди, статьи, доклады. М.. 2005. С. 633—635).
Таким образом, занятая митрополитом Сергием позиция «лояльности», заранее полностью бесперспективная, ни физически, ни тем более духовно – как основанная на внутренней неправде – отнюдь не сберегавшая саму Церковь, обернулась для церковной жизни, как и следовало ожидать, сплошным кошмаром вынужденной лжи и постоянного лицемерия. И могла ли такая позиция (в предельных духовных глубинах своих, безусловно, достаточно непоследовательная и беспринципная, не доверяющая Богу и явно отдающая прагматично-житейским маккиавелизмом) привести к чему-либо иному — если лжи «во спасение» всё-таки не бывает?!
Хотя Архиерейский Собор 2004 года и признал курс митрополита Сергия на сближение с большевицкой властью не соответствующим церковным духовно-нравственным нормам, сама идейная, изначально лукавая, уповающая не на спасительный Промысл Божий, а на человеческие ухищрения основа его практических действий так и не была – вполне «дипломатично» – прямо осуждена Собором.
Однако косвенным отрицанием явно нецерковного подхода митрополита Сергия к «умиротворению» богоборческой власти большевиков явилось выраженное в «Основах социальной концепции РПЦ» (принятой еще на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года) утверждение о необходимом неповиновении Церкви всякой власти — при действиях последней, прямо враждебных Христу: «Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении… Христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения» — более того, сама Церковь должна при этом «обратиться к своим чадам с призывом к гражданскому неповиновению» («Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви. Москва, 13—16 августа 2000 г.». Нижний Новгород, 2000. С. 184, 193).
Самое же страшное, как подчеркивает далее в своей статье вышеупомянутый о. Владислав, так это то, что при том «политическом» (без подлинного упования на помощь Божию) подходе к делу «спасения» самой Церкви, – который и стал источником появления самой Декларации, – неотвратимо «совершается утрата собственно христианства как НРАВСТВЕННОЙ религии» (Протоиерей Владислав Свешников. Психология «неосергианства»... С. 637). И потому, как со всем основанием и заключает свою оценку «сергианства» и ее психологических истоков о. Владислав, «...Русская Православная Церковь выжила и выстояла… не благодаря, а вопреки изображенной здесь психологии. Мы, жившие в этой стране, опытно знаем, что Церковь устояла любовью» (Там же. С. 641).