Предисловие переводчика
На протяжении ряда лет портал «Богослов.ру» знакомил православного читателя с наследием наиболее значительного представителя реформатского пиетизма Герхарда Терсте́гена (1697—1769)[1]. Завершает этот цикл публикаций аутентичное «Жизнеописание блаженнопочившего Герхарда Терстегена», предпосланное второму тому его немецких писем, вышедшему в свет в 1775 году[2]. Историческая достоверность и надёжность этого источника, составленного через несколько лет после смерти Терстегена, безусловно принимается всеми исследователями его жизни и творчества. В терстегеноведении этот документ именуется «Старым жизнеописанием» («Alte Lebensbeschreibung»). Помимо собственно биографии Терстегена здесь представлено множество интересных исторических сведений, превосходно передающих духовную атмосферу той эпохи. Составителем «Старого жизнеописания» считается один из близких друзей Терстегена Якоб Энгельберт Тешемахер (1711—1782), органист и органный мастер из Эльберфельда[3]. Основой «Жизнеописания» послужили ещё свежие воспоминания ближайших друзей Терстегена, а также в значительной степени письма последнего, особенно его переписка с некоей знатной голландской дамой Марией д’Орвиль[4].
«Старое жизнеописание» переведено мною целиком (современные неакадемические немецкие издания приводят его в сокращении[5]) и снабжено множеством поясняющих примечаний; соответственно, сноски оригинала вносились непосредственно в текст, чтобы не было путаницы. Публикация «Жизнеописания», я надеюсь, заинтересует и научное сообщество — впервые в русский богословский и культурный оборот вводится один из значительных источников по истории Западной Церкви XVIII века.
Игумен Пётр (Мещеринов)
Жизнеописание блаженнопочившего Герхарда Терсте́гена (1773)
Предуведомление
Выпуская в свет Жизнеописание Герхарда Терстегена, мы исполняем обещание, данное нами в предисловии к первому тому его немецких писем[6].
Если бы мы в точности следовали желаниям покойного, то возлюбленный читатель не увидел бы сих страниц. Терстеген почитал себя слишком малым, чтобы думать о составлении жизнеописания. Незадолго до смерти некоторые друзья просили его о том, но он с улыбкой отклонял все предложения и утешал их, указывая на вечность, следующими словами: «Там, любезные братья, вы увидите мою жизнь; там мы будем вместе и расскажем друг другу, к славе Божией, как мы жили». Невзирая на это, мы сочли невозможным оставить не знавших нашего Терстегена многочисленных почитателей, как в ближайшей местности, так и преимущественно нездешних, без хотя бы некоторых известий о его происхождении и обстоятельствах и образе его жизни.
Старый друг Терстегена, уже упоминавшийся в вышеназванном предисловии[7], предоставил нам для сих известий необходимые сведения. Что́ он сам, при своих сорокадвухлетних отношениях с почившим, видел и слышал, он добросовестно описал. Кроме того, он привлёк к пополнению своих знаний, наряду со многими знакомыми, имевшими с Терстегеном тесное и доверительное обращение в продолжение длительного времени, самого близкого его друга, который заботился о нём на протяжении сорока четырёх лет.
Отсюда и произошло содержание настоящего жизнеописания, в достоверности коего возлюбленный читатель может быть совершенно уверен. Если же бы он захотел большего порядка и последовательности в изложении, то да приведёт себе на мысль, что, насколько это возможно, мы желали обнародовать все поступившие нам свидетельства.
Рождение и происхождение Терстегена
Герхард Терстеген родился 25 ноября 1697 года в городе Мёрсе, столице одноимённого княжества. Его отца, гражданина и купца вышеназванного города, звали Генрих Терстеген. Наш Терстеген не помнил его из-за ранней кончины[8], но из его бумаг впоследствии узнал, что тот вёл обширную переписку с благочестивыми христианами самых разных мест и прилежал внутренней духовной жизни. Мать — Мария Корнелия Триболер. Из восьми детей (шестерых сыновей и двух дочерей) наш Герхард был младшим[9]; один из его братьев был пастором, остальные купцы. Среди них один, именем Иоганнес, также тяготел к духовной жизни и особенно любил своего младшего брата.
Выдающиеся способности мальчика
Терстеген отличался выдающимися способностями. Видя их, мать отдала его в латинскую гимназию, которую он успешно окончил. Занимался он с большим усердием, выказывая особенное расположение к изучению языков — греческого, еврейского и латинского; в последнем он сделал столь большие успехи, что его стихотворная речь на латыни, произнесённая на одном из городских торжеств, поразила всех присутствующих. Знатнейшие члены магистрата, впечатлённые этим, советовали матери, чтобы образование столь одарённого её сына было продолжено в университете.
Обучение купеческому делу
Но мать, сославшись на домашние обстоятельства, отказалась от сего и определила для Герхарда купеческую стезю. На пятнадцатом году своей жизни он был отдан в обучение на четыре года своему кузену, Матиасу Бринку, купцу соседнего города Мюльхайма-на-Руре.
Посещение благодати
Здесь в шестнадцатилетнем возрасте его коснулась благодать Божия. О точных обстоятельствах этого мы не можем сказать ничего определённого. Насколько нам известно, Терстеген познакомился в Мюльхайме с неким новообращённым ко Христу купцом, от коего получил много добрых наставлений. Также он рассказывал, что был в то время глубоко тронут, прочитав благодарственное молитвословие одного благочестивого, уже умершего, проповедника. При таковых — несомненно, не ограничивающихся этими случаями — промыслительных действиях премудрой благости Божией в его сердце открылось столь ощутительное привлечение от Отца (Ин. 6, 44), что он самым серьёзным образом искал внутренней перемены своей жизни, с каковою целью проводил ночи напролёт за чтением, молитвой и благочестивыми подвигами. Следующее обстоятельство, как кажется, было решающим для его обращения. Однажды он был послан по делам в Дуйсбург. В то время как он шёл через дуйсбургский лес, у него начались столь сильные колики, что он думал, что пришла его смерть. Он отошёл немного вглубь леса и от всего сердца стал молиться Богу об облегчении боли и о том, чтобы Господь дал ему ещё время, дабы подготовиться к переходу в вечность. Боль немедленно прекратилась, и Герхард почувствовал в душе неодолимое побуждение к тому, чтобы немедленно и без каких бы то ни было оговорок всецело предать и вверить себя столь благому и милостивому Богу.
Перемена купечества на менее суетное занятие
В это время ему с полной ясностью открылось совершенное ничтожество всего земного и преходящего и великое значение вечного и небесного. Кроме того, он воочию убедился, что торговые дела и постоянное обращение с разными людьми крайне рассеивают и разоряют его и мешают возрастанию в благодати. Посему, хоть и выдержав полностью четыре года купеческого обучения, он решил переменить своё занятие на менее суетное. Знакомство с неким благочестивым ткачом навело его на мысль научиться этой профессии; но слабое телосложение, частые колики и головные боли воспрепятствовали сему. Он избрал для себя ремесло ленточника, коим и занимался в одиночестве; только работница время от времени приносила ему шёлк. Местом жительства Терстегена до конца его дней отныне оставался Мюльхайм-на-Руре.
г. Мюльхайм-на-Руре
Крайне воздержанная жизнь
Взявшись за выделывание шёлковых лент, Терстеген стал жить в величайшем отвержении всего чувственного. Его одежда была худа; его еда, которую он сам готовил себе, — крайне скудна и состояла большей частью из муки, воды и молока. В первые годы своей уединённой жизни он ел один раз в день и не пил ни чая, ни кофе.
Щедрая благотворительность; собственная бедность и нищета
Как бы ни были малы его доходы, он щедро благотворил бедным. В вечернее время, когда его никто не мог видеть, он обходил дома страждущих и отдавал им почти всё, что заработал. Таковое последование нищете Христовой столь возмущало его родных, что они едва могли слышать его имя. Они даже не позвали его, когда делили после смерти матери[10] наследство. Из оного Герхарду отписали некоторый дом, не сомневаясь, что любое движимое имущество он тотчас же раздаст бедным. Но он уступил этот дом брату Иоганнесу за наличные деньги, каковые по большей части действительно и раздал. Поскольку от всего этого родственники всё более ожесточались и отворачивались от него, а к тому же, будучи чрезвычайно болезненным, он вынужден был по несколько недель подряд лежать в постели, не работая, то в конце концов он сам впал в крайнюю нужду. Следующее извлечение из письма от 24 октября 1766 года, в котором Терстеген рассуждает со своей духовной сестрой о бедности, несколько открывает нам его тогдашние обстоятельства. «Говорить о бедности хорошо, — пишет он среди прочего, — ещё могут те, кто окружён богатыми и верными друзьями. Мне же в молодости пришлось пережить бедность в полной мере, когда я не знал, будет ли у меня завтра кусок хлеба; и добрых друзей, могущих мне помочь, совсем не обреталось. С пяти утра до девяти вечера я работал, но это тогда, когда не лежал в постели, а то и на полу, от восьми до десяти недель кряду больной, и родственники, у коих я жил и коим платил за проживание, не удосуживались даже послать ко мне служанку со стаканом воды. Впрочем, я всегда думал: "Пусть будет что будет"».
В другом письме одному своему другу Терстеген пишет: «Однажды я лежал больной в постели, в жестокой лихорадке, и думал, что сгорю от жажды и жара. Я попросил служанку моего брата, у которого я тогда квартировал, купить мне на два пфеннига самого слабого пива. Служанка же была рассеяна, и поскольку её позвала госпожа, она забыла про меня. И с самого утра и почти до вечера я лежал в мучительнейшей жажде, и совсем нечем было утолить её. Наконец я услышал, как служанка поднимается по лестнице; тут уж я стал молиться Богу, чтобы Он сохранил меня в кротости».
Божий покров над ним
Во всех таковых испытаниях его детское упование на Небесного Отца оставалось твёрдым и непоколебимым. Уверенность в том, что Господь печётся о нём, всё более укоренялась в его сердце. Терстеген вспоминал, как однажды его платье пришло в негодность, и он не знал, откуда взять денег, дабы сшить новое. Тогда внутри него с силой напечатлелось: «Не заботься!», — и это необычайно укрепило его в вере и надежде на Господа. И благость Божия не посрамила его, так что, как показала его последующая жизнь, он ни в чём не имел нужды.
Вообще же наш Терстеген вкушал в то время истинное довольство и мир. «Я не могу выразить, — писал он об этом одной своей духовной сестре, — как я был доволен, когда жил один. Мне нередко приходила в голову мысль, что ни один король на свете не мог бы жить столь счастливой жизнью, какою жил я. Я не помнил, когда я ел, что это было и какого вкуса; также порой по восемь дней подряд я не видел ни одного человека, кроме служанки, приносившей мне еду».
Внутренние скорби и избавление от них
Постепенно Господь вводил его во внутренние скорби. Он должен был пройти чрез многие пробы, искушения и внутреннюю тьму; Бог отнял от него чувствуемую благодать, дабы испытать его верность и терпение и подготовить к будущему служению. Пять лет длилась сия тьма. Наконец, во время некоей поездки в соседний город, ему вновь воссиял свет; всепримиряющая благодать Господа Иисуса открылась в нём в такой полноте и с такою убедительностью, что его сердце было целиком охвачено ею. Друзья вспоминают и следующий примечательный случай, о коем Терстеген несколько раз рассказывал: «Однажды, размышляя о разделениях в христианстве, о многочисленных церквах и сектах, я пришёл в такое тяжкое искушение, что начал сомневаться, есть ли вообще Бог. Но Господь скоро избавил меня от сего искушения, не только просветив мой разум, но и напечатлев в сердце некое извещение, которое я не могу выразить словами». Чрез всё сие он приобрёл столь основательный опыт и был столь утверждён в глубоком познании спасительных дел Божиих, что впоследствии мог с великой силой и помазанием говорить и писать о том на пользу ближних. Около того времени им было собственною кровью написано некое благородное препоручение себя Господу Иисусу, каковое мы здесь и приводим:
«Моему Иисусу.
Тебе, моему единственному Спасителю и Жениху Иисусу Христу, я предаю себя в полное и вечное владение. С этого вечера, в который Ты, жених крови[11] и прибежище моё, Своею смертною скорбью и бореньем до кровавого пота в Гефсиманском саду выкупил меня, как невесту, Себе в собственность, разрушил врата ада и отверз мне любвеобильное сердце Твоего Отца, — я всем своим существом отрекаюсь от всякого права и власти над собою, кои мне беззаконно давал бы сатана[12]. С этого вечера да будет моё сердце и вся моя любовь навсегда отданы Тебе и принесены Тебе в жертву благодарения. Отныне и во веки не моя, но Твоя воля да будет[13]! Повелевай, правь и руководи мною! Я предаю Тебе всю власть над собой и обещаю, Твоею помощью и содействием, скорее излить сию мою кровь до последней капли, нежели с произволением и сознательно быть неверным или непокорным Тебе, как внутри себя, так и совне. Ты же, о сладчайший Друг наших душ, непрестанно и всецело сохраняй меня в целомудренной девственной любви к Тебе. Да не отступит от меня Твой Дух; да укрепит меня Твоё смертное борение. Ей, аминь! Твой Дух да запечатлеет то, что в простоте написал Твой недостойный раб в вечер Великого Четверга 1724 года. Герхард Терстеген»[14].
Терстеген принимает ученика и ослабляет строгость жизни
По прошествии года после сего препоручения Терстеген принял в ученики некоего Генриха Зоммера, по многочисленным и настойчивым просьбам последнего. Не без внутреннего противления, поскольку ему совсем не хотелось терять столь любезное ему одиночество, он стал обучать Зоммера выделыванию лент. В обществе единомысленного собрата Терстеген, по совету благочестивого кандидата В. Хоффмана[15], несколько ослабил строгость своего прежнего образа жизни, так что они с Зоммером стали немного пить кофе. Сия трапеза проходила под чтение отрывка из Нового Завета, предварялась пением духовного гимна и заканчивалась молитвой, читаемой Терстегеном, после чего братия вновь в тишине возвращались к своей работе.
Распорядок их дня
В общем времяпровождение их было таково. С шести часов утра они принимались за работу и трудились до одиннадцати часов. После сего каждый удалялся в свою комнату на час для уединённой молитвы[16]. После часа дня они вновь приступали к работе, продолжавшейся до шести часов вечера. Затем они ужинали и снова проводили в уединении и молитве один час. Время после сего Терстеген использовал для перевода духовно-назидательных книг, например, «Руководства к истинному благочестию»[17], «Сокровенной жизни со Христом в Боге»[18] и многих других. Тогда же он написал «Благочестивую лотерею для братьев и сестёр» и первые гимны своего «Цветника духовного»[19]. Уже в 1724 году, когда Терстеген обучал детей своего брата и сестры Закону Божию, он составил им в руководство «Беспристрастное изложение основополагающих истин христианства» в вопросах и ответах (это сочинение осталось неизданным, но читавшие рукопись свидетельствуют о немалой душеполезности оного[20]).
Терстеген со многим благословением начинает держать назидательные речи в домашних собраниях
Вскоре после этого наш Терстеген начал произносить назидательные речи в домашних небогослужебных собраниях. Побудил его к сему упомянутый выше благочестивый кандидат Вильгельм Хоффман, который уже не справлялся с веде́нием домашних собраний в Мюльхайме (кои учредил в своё время блаженной памяти пастор Теодор Ундерэйк[21]), ибо участие в духовном пробуждении[22] с 1725, особенно же в 1727 году затронувшем множество народа в здешней местности, а наиболее в Бе́ргишской земле[23], отнимало у него всё время и силы. Поскольку Хоффман знал основательность воззрений и зрелость духовного опыта Терстегена, то убедил его говорить слова́ назидания в Мюльхайме и по соседству. Бог обильно благословил сие начинание, что было видно по плодам: многие живущие по стихиям мира сего, хоть раз услышав Терстегена, были настолько тронуты силой его наставлений, что искренне и глубоко обращались ко Христу. Многие новообращённые, ощутив в его речах подлинное помазание Божие, с сердечным расположением прибегали к Терстегену за духовным советом и, получив от сего значительную пользу, ещё больше укреплялись в своём доверии к нему.
Необходимость оставить профессию ленточника. Новый источник доходов
Всё увеличивающееся количество людей, нуждающихся в душепопечении, с коими Терстеген теперь был вынужден обращаться не только устно, но и письменно, равно как и телесные его немощи, особенно умножившиеся из-за ночных бдений над чтением и переводами, принудили его к сему времени (1727) совсем оставить свою профессию ленточника. Но на что ему теперь жить? Все доселе поступающие ему великодушные предложения о тех или иных пожертвованиях он, сердечно благодаря за оные, решительно отклонял. Так, один купец, движимый искренней любовью, предлагал ему целожизненное содержание; неизвестная незамужняя дама, которую Терстеген никогда не видел, хотела предоставить в его распоряжение 40 000 флоринов[24], с условием, чтобы он расходовал эту сумму на свои собственные потребности; некий голландский господин принёс ему ассигнацию достоинством в 10 000 флоринов и со слезами просил, чтобы Терстеген согласился принять её. От всех сих и многих других поступавших ему предложений такого рода он неизменно отказывался. Но теперь, когда ремесло больше не служило ему источником дохода, он стал принимать пожертвования, впрочем, от очень немногих друзей, которые его сердечно любили и к которым он питал особое доверие. Кроме того, определённые суммы он получал от некоторых братьев и сестёр по завещанию. Всё это позволило ему не только удовлетворять свои нужды, но и продолжать разнообразно благотворить нуждающимся. Также и оставшиеся после его смерти деньги были, согласно воле почившего, разделены между малообеспеченными благочестивыми друзьями, причём и его родственники[25] также получили, вкупе с движимым имуществом, небольшие суммы.
Изготовление лекарств
Хотя Терстеген и оставил ремесло, он не переставал работать руками вплоть до своей блаженной кончины. Имея достаточные познания в медицине, он взялся за изготовление лекарств и бесплатно пользовал ими своих друзей, а наипаче бедных. Его медикаменты со временем стали настолько востребованы, что он пригласил одного духовного брата, живущего и поныне, для помощи себе в аптекарском деле.
Упразднение домашних собраний. Ежегодные путешествия в Голландию
В 1740 году закрылись небогослужебные собрания, со дней приснопамятного Теодора Ундерэйка совершавшиеся в Мюльхайме по четвергам[26]. Между тем известность нашего Терстегена росла, поскольку его книги всё больше и больше расходились, и многие искали знакомства с ним. Тогда же начались ежегодные поездки Терстегена в Голландию, повод к чему был следующий: некий голландский господин, знатный и богатый, но проводящий весьма скромную и уединённую жизнь в небольшом доме в Амстердаме, возымел чрез чтение сочинений Терстегена и переписку с ним такую любовь к нему, что стал весьма настойчиво приглашать его к себе. Но Терстеген не хотел никуда ехать; тогда голландец собрался сам посетить Мюльхайм. Узнав об этом, Терстеген встревожился, подумав, что голландский гость может надолго остаться у него в Мюльхайме, и решил упредить его. Он принял приглашение и отправился в Голландию с намерением, побыв там, через краткое время вернуться обратно. С тех пор он ежегодно совершал такие поездки, дабы в продолжение нескольких недель отдохнуть в тишине и покое в доме своего гостеприимного почитателя. Но отдых длился недолго: весть о приезде Терстегена быстро распространялась, и из разных мест к нему стекались духовно жаждущие люди, чтобы побеседовать с ним и посоветоваться о своей внутренней жизни. Так он приобрёл в Голландии многих близких друзей, с коими до конца жизни вёл переписку и поддерживал сердечные отношения.
Терстеген переезжает с друзьями в новый дом
До 1746 года Терстеген жил с Генрихом Зоммером в чужих домах, снимая несколько комнат в верхних этажах и оплачивая стол. В названном году он переехал в свой отдельный дом[27], где по привычке они с Зоммером поселились на втором этаже. Внизу разместилась его духовная сестра и её брат с супругой; они заботились о хозяйстве и кухне, где также приготовлялась бесплатная пища для бедных и немощных горожан.
г. Мюльхайм-на-Руре, дом Терстегена
Смерть кандидата Хоффмана, наставника и друга Терстегена
В том же году его возлюбленный собрат, не раз уже упоминавшийся кандидат Хоффман, тяжко занемог. Болезнь лёгких уложила его на несколько недель на одр, с коего после жестоких страданий он перешёл во всерадостную вечность. В эти дни наш Терстеген выказал многие свидетельства своей любви: до самого конца, почти всё время находясь возле больного, он помогал ухаживать за ним и ободрял его утешительными беседами и вдохновенными молитвами. Вскоре после кончины Хоффмана и домашнего молитвенного поминовения, совершённого (при большом стечении народа), согласно воле покойного, Терстегеном, последний выкупил у родственников Хоффмана его дом и учредил в нём бесплатную гостиницу для приезжавших к нему из отдалённых мест друзей, почему дом сей и до нынешнего дня называется «Странноприимницею».
Приглашение Терстегена в Бармен
Помимо соседних городов Метмана, Хомберга, Хайлигенхауза и проч., где у него было немало добрых знакомств, Терстегена приглашали и в другие места Бергишской земли. Так, в 1747 году, откликаясь на настойчивые призывы, он впервые посетил Бармен. По Божиему благословению многие жители этого города были чрез него пробуждены к жизни во Христе. В последующие годы Терстеген трижды навещал сих новообращённых христиан; многие из них часто приезжали к нему в Мюльхайм и не могли надивиться особым духовным дарованиям нашего дорогого друга. Его любовь, его терпение и готовность понести немощи слабых и падших, его удивительное умение расположить к себе всякого человека, его помощь во всяких искушениях и испытаниях, его действенная молитва — всё это глубоко запечатлевалось в сердцах людей.
Об упомянутой поездке в Бармен Терстеген так писал своей духовной сестре, к которой питал особое доверие: «Я решил уступить неустанным просьбам одного старичка-купца и его супруги, живущих в восьми часах езды от меня, и посетить их. Они писали мне, что утвердились в Господе благодаря моим книгам. Не будучи в состоянии сами куда-либо выезжать, они уже полтора года убеждают меня, чтобы я приехал к ним. Два их сына также очень благочестивы, и иногда навещают меня.
Мне хотелось совершить это путешествие инкогнито, но это сделалось невозможным, ибо не только в том месте, где я был, множество людей, коих я никогда доселе не видел, засвидетельствовали предо мною своё духовное пробуждение и достаточно глубокое обращение к Богу, так что я, видя искреннее излияние чувств новообращённых душ, весьма растрогался и не знал, как удалиться оттуда, — но и по всей Бергишской земле я должен был в продолжение одиннадцати дней переезжать от места к месту и с утра до вечера был окружён людьми. В одном селении я хотел отдохнуть хотя бы час, но меня заметили на пути и просили пожаловать в амбар, где меня ожидали около двадцати человек, в большинстве своём мне незнакомых, желающих услышать от меня назидательное слово. Вы можете себе представить, дорогая сестра, каково было и моей душе, и телу — я должен был совсем забыть о них. Но я был бы крайне неблагодарен, если б не признал, что Господь весьма укреплял меня Своею благодатью и, насколько я мог видеть, благословлял меня.
В последние дни я почувствовал жар и так простудился, что у меня совсем пропал голос. Господь показал мне этим, что пора возвращаться домой. Но в восемь утра, когда я уже хотел сесть на лошадь, появилось около двадцати пяти человек, некоторые из коих дожидались меня несколько часов (дело происходило в деревне); я мог их только очень кратко приветствовать. Из всего этого вы можете видеть, сколь необычен и совершенно несвойственен моему внутреннему устроению такой образ действий. Моя всегдашняя склонность к уединению и безмолвию, похоже, дана мне с тою целью, чтобы всё прочее обременяло и мучило меня — но, может быть, не только мучило, но и предохраняло от того, чтоб я не слишком увлекался и не полагал своей жизни во всей этой внешней деятельности.
Но всюду — великий глад слышания слова Божия (Ам. 8, 11) среди людей, и нет никого, кто подаст им подобающую пищу. Обычные снеди их больше не насыщают. Кто может, тот да молится, чтобы Господь выслал делателей на жатву Свою (Мф. 9, 38). 3 октября 1747 года».
Духовное пробуждение благодаря деятельности некоего студента. Многие обращённые им прибегают к Терстегену
В то время как всякое публичное духовное назидание вне церквей в продолжение вот уже ряда лет было запрещено, некий студент из Дуйсбурга[28], переживший внутреннее обращение к Богу, стал открыто призывать к покаянию и держать многолюдные речи в Шпельдорфе, Штируме и Мюльхайме. Многие души, осознав под влиянием сих речей свою падшесть, прибегали к нашему Терстегену, дабы обнажить пред ним свои греховные язвы и получить утешение и наставление к исправлению жизни. Его советы в таких случаях были столь благословенны и действенны, что принявшие их ревностно вступали в борьбу с грехом и приходили к истинной вере в Господа Иисуса, в каковой они, по милости Божией, неколебимо пребывают и поныне. Повествования Терстегена об этом времени своей близкой духовной сестре, о коей мы уже упоминали выше, заслуживают того, чтобы мы поместили здесь оные.
«Вот уже несколько дней, — пишет он среди прочего, — я вновь недомогаю, по причине простуды и того, что три или четыре недели я не имею покоя от беспрестанных визитов множества людей, коих, как кажется, коснулось духовное пробуждение. На второй день Рождества, почувствовав себя достаточно хорошо, я нашёл в себе силы и желание пойти в собрание и произнести небольшую речь — чего я не делал вот уже больше года. Никогда я не видел столько народа в собрании. После сей речи количество посещающих меня ещё более увеличилось. Мне пришлось смириться с этим — ведь угождение Богу и служение ближним гораздо важнее здоровья, да и самой жизни. Впрочем, призна́юсь, что я не получил здесь извещения от Господа. Я поступаю так, как велят обстоятельства, и прошу у Бога о прощении, если кому-то это не идёт на пользу. Единственное, в чём я уверен, что по своему устроению мне лучше совсем бы скрыться куда-либо, если б только была такая возможность. Господь да управит нас во всём!»[29].
В другом письме он говорит: «Слава Богу! духовное пробуждение ширится у нас. В течение нескольких недель подряд с утра до вечера меня ожидают посетители, дабы увидеться со мною. Многие вынуждены приходить по пять или шесть раз, прежде чем нам удастся поговорить хотя бы четверть часа. Нередко бывает, что мне приходится беседовать одновременно с десятью, двадцатью, а то и тридцатью ду́шами, нуждающимися в духовном утешении. Речи Шевалье, хоть и несколько поверхностные, приносят пользу немалому числу людей, поскольку пробуждают их к покаянию. По его и многих жаждущих душ настоянию я решился в прошлом месяце провести вместе с ним домашнее собрание. Я давно не говорил публично. Сошлось от трёхсот до четырёхсот человек, и так как дом был полон до самых дверей, то люди брали лестницы и, приставив оные к окнам второго этажа, взбирались и оставались на них, внимая происходящему. Воодушевление было велико, и я надеюсь, что всё сие не останется без плода.
Наши пасторы между тем забили тревогу, как трое реформатов, так и лютеранин. Двое первых обратились к власть предержащим, жаловались и просили, чтобы внецерковные собрания были запрещены. Я ничего об этом не знал, но, предполагая нечто подобное, счёл нужным написать нашему амтману[30] письмо, в коем изложил, как прошло собрание, и просил его в будущем не препятствовать сему. Представьте себе, указ о запрещении собраний был уже составлен и лежал у секретаря, приготовленный к подписанию и к обнародованию на следующий день. Амтман, весьма ко мне расположенный и не осведомлённый, что я сам вёл собрание, повелел секретарю немедленно принести ему указ обратно и переслал оный мне, присовокупив собственноручно написанное им чрезвычайно дружелюбное письмецо. Я известил пасторов, что никакого запрета не будет, представил их совести неблаговидность совершённого ими поступка и предложил им собраться, выслушать Шевалье и испытать смысл его речей, уверяя их, что их церкви вновь наполнятся людьми, когда те увидят, что их пастыри не препятствуют доброму делу; в то время как сейчас городские церкви, наоборот, стоят пустые. В ответ на это они обратились к нашему судье, который очень плохо относится к собраниям. Тогда я написал ему достаточно резкое послание, в коем представил ему, как дурно он поступит, если запретит благочестивые собрания, а при этом будет продолжать закрывать глаза на шарлатанов-знахарей, скоморохов-канатоходцев, буйные народные игрища и пьянки. Каково ему, судье, будет на смертном ложе? как всё это предстанет пред ним? Одним словом, судья и прочие начальствующие мужи уступили и признали, что я прав. 1 января 1751 г.».
Полтора месяца спустя Терстеген пишет: «Духовное движение здесь и в окрестных местах всё увеличивается. Жаждущих Бога становится всё больше, и по временам я с утра до вечера только и занят тем, чтобы говорить о пути истины то приватно, то с бо́льшим или меньшим кругом посетителей. За это время я только один раз держал речь в собрании вне дома, где было около четырёхсот человек; но и не выходя никуда, я постоянно обращаюсь с людьми. В прошлый четверг, едва я в восемь утра, совсем не отдохнув, пробудился, чтобы успеть написать письмо к отходящей почте, мне сообщили, что перед крыльцом собралось целое войско крестьян, желающих получить от меня назидание. Через полчаса я уже находился в окружении пятидесяти человек, коим и говорил на Исаию 55, 10–11. Посреди речи среди слушателей произошло некоторое возбуждение, и если бы я не заметил оное и не предпринял меры, дабы утишить его, то всё собрание пришло бы в немалое волнение, ибо два человека начали сильно дрожать и уже сползать на пол. Я всегда стараюсь пресекать такие вещи, насколько это возможно[31]. Как раз в это время один из наших пасторов пришёл ко мне в дом. Внизу его оповестили, что меня неожиданно посетило множество друзей, с коими я сейчас и беседую; и если он хочет, пусть пройдёт наверх и послушает, что я говорю; ведь он, как кажется, предубеждён против домашних собраний. На это пастор с возмущением ответил: "Кто вам сказал, что я против ваших собраний?", — и ушёл. После обеда он опять пришёл ко мне; я рассказал ему об утренних событиях, и о чём я говорил. Он стал уверять меня, что против меня он ничего не имеет и что мои собрания вполне допустимы, но только не этого Шевалье, и т. д.
Я всегда возбранял людям, чтобы они приходили ко мне во время воскресного богослужения. Теперь, как кажется, они сговорились между собою осаждать мой дом в другие дни. После очередного такого визита я, отдалившись от большинства, говорил с несколькими ду́шами, особо нуждающимися в утешении, среди коих была одна вдова, объятая очевидным духовным страхом. Она поверглась на землю к моим ногам; я велел ей немедленно встать. Поднявшись, она тут же стала исповедоваться в своих грехах, весьма, надо признать, тяжких. Видя её отчаянное состояние, я предложил ей открыть мне сердце наедине, с уверением, что всё, сказанное ей, сохранится в тайне. "Что? — воскликнула она. — В тайне? Пусть об этом узнает весь мир! Я не страшусь позора пред людьми! Пусть меня сожгут, как ведьму, лишь бы мне найти милость у Бога!"
Вы видите теперь, дорогая сестра, что́ делается у нас здесь со многими душами. Малые дети, десяти, двенадцати, четырнадцати лет, обращаются к Богу. Вот вам пример: совсем недавно пришли ко мне человек пятнадцать; среди них была некая новообращённая и стремящаяся к жизни во Христе женщина, а с нею сын одиннадцати лет. Братски прощаясь с посетителями, я протянул руку также и мальчику и спросил его, будет ли и он обучаться благочестию и прочие слова, соответствующие его возрасту; но он, кажется, совсем не желал меня слушать. Придя же домой, он сказал матери: "Диавол не хотел, чтобы я слушал, что говорит Терстеген. Но я всё хорошо услышал и противился диаволу", и тому подобное. С тех пор мальчик стал весьма тих, часто уходил на сеновал или в другие места, где он мог уединиться, и молился Богу и оплакивал свои грехи, так что даже его отец, человек, закоренелый в земном и недруг благочестия, был тронут этим и, похоже, задумался о своей жизни. При всём этом я вынужден целый день сильно напрягать голову и всё тело, дабы не терять способности к общению. Но не могу не исповедать, что Господь необыкновенно благ и милостив ко мне и помогает мне многообразно, так что я среди беспокойства и суеты, против всякого ожидания, внутренне достаточно мирен и прост. Но о чём-то духовно большем речи не идёт. Я живу порой так, как будто я уже умер. 23 февраля 1751 г.».
Ещё несколькими месяцами позже Терстеген пишет так: «Со времени моего прошлого письма я не имел почти ни минуты покоя. Иногда я пробовал просто скрываться, но из этого ничего не выходило. В минувшее воскресенье, едва я встал, пришли больше шестидесяти человек, настойчиво просившие от меня душеполезного слова; говорил им на Матфея 21, 5. Едва я закончил речь, как один за другим стали приходить люди, жаждущие назидания, и так до вечера. Вчера в среду, ни свет ни заря, после того, как я почти всю ночь не спал из-за лихорадки, в нашем хлебном амбаре и в помещениях возле него собралось не меньше двухсот пятидесяти человек, пред коими я, с Божией помощью, держал речь на Послание к Галатам 1, 3–5. Сегодня рано утром я вновь вынужден был говорить, ещё за четверть часа вовсе не предполагая того; и сейчас я совсем измучен. Говорил я на последние слова Господа Иисуса: Совершилось! (Ин. 19, 30), и утешал себя самого надеждою, что и мой непрестанный труд и изнеможение скоро прекратятся. Я думаю, что мне нужно устроить так, чтобы меньше держать таких речей. А если заводить (как многие хотят) регулярные домашние собрания, то для всех желающих присутствовать не найдётся достаточно места. Между речами и собраниями ко мне неизменно или приходят люди, или я должен писать своим дальним адресатам, etc. 9 апреля 1751 г.».
А вот его очередной рассказ: «Со времени моего последнего к вам послания всё идёт так диковинно и своеобразно, что я не ранее, чем сегодня, смог взяться за ответ на ваше любезное письмо от 9 июля. Как прошла моя поездка в Б., продлившаяся из-за постоянного стечения людей на неделю дольше, чем я предполагал, вам уже отчасти поведал наш друг Зоммер. Несколько раз, против моего расположения, я вынужден был говорить публично. Вернувшись домой, я думал над тем, ка́к можно уменьшить становящуюся уже непосильной для меня тяготу, и решил, если Бог даст, учредить регулярное проведение домашних собраний один раз в две недели; сейчас мне приходится держать речи всякий раз, как стекается народ. Чтобы узнать, когда я намерен проводить собрания, стали приходить люди, да в таком огромном количестве, что я был весьма обескуражен. На следующий день после отъезда Зоммера собралось столько народа, что уже им не находилось места (а мы можем разместить около шестисот человек), и люди всё прибывали и прибывали, проделывая путь по пять, шесть и более часов. Начальство наше разгневалось до крайности; но кончилось всё миром. Я отправился в магистрат и сказал: "Если ваша совесть позволит вам запретить мне говорить, то я в тот же момент подчинюсь; но сам от себя я этого не сделаю, поскольку уверен, что на то есть Божия воля". Прибегать к запрету власти не захотели; но укорили меня, что стечение народа уж слишком велико. Я ответил, что я никого не зову, но никого и не прогоняю. В результате начальство разрешило мне проводить собрания — но только мне, ни Шевалье, ни кому-либо другому. Мне пришлось смириться с этим решением. В магистрат же я обратился не ради себя и не потому, что меня туда призвали, но добровольно, дабы оградить от неприятностей приходящих ко мне людей. 20 августа 1751 г.».
В следующем послании Терстеген сообщает своей собеседнице: «Сейчас я расскажу вам нечто особенное. На другой день после отправки вам моего последнего письма я получил неожиданное известие, что на берегу Рейна меня ждёт экипаж, присланный за мной нашими крефельдскими друзьями. Поскольку я был тогда очень слаб и лежал в постели, то просил Зоммера отвести им записку, в коей я отклонял приглашение. Тогда они прибыли с каретой прямо сюда и убедили меня всё же поехать с ними на следующий день в Крефельд. Узнав о моём прибытии, тамошние меннониты[32], без всякого моего ведома, собрали свою консисторию и делегировали ко мне двух пасторов с просьбой, чтобы я назначил удобный мне ближайший день для произнесения проповеди в меннонитской церкви (потому что я не собирался оставаться в Крефельде до воскресенья). Это предложение, как вы сами можете себе представить, показалось мне весьма несообразным; но, размыслив, я решил принять его во имя Божие и как Его волю. Утром 25 августа[33] упомянутые пасторы зашли за мной и сопроводили меня в церковь, которая была сверх всякой меры заполнена верующими всех здешних христианских сообществ, в большинстве же реформатов и меннонитов. Бог дал мне сказать назидательное слово на 2-е Послание Петра, 3, 11. Поскольку этим моим дерзновенным поступком я старался угодить Богу, а не слушателям, то всё прошло хорошо. Люди были очень тронуты, некоторые столь глубоко, что можно надеяться на серьёзное их обращение к Богу, etc.».
Терстеген возобновляет домашние небогослужебные собрания
Итак, по причине такового умножения алчущих и жаждущих Бога душ Терстенен вновь стал произносить назидательные речи в домашних небогослужебных собраниях. Какой необыкновенной убедительностью, духовной силой и благодатным помазанием отличались сии речи, могут засвидетельствовать их слушатели, живущие поныне. В 1751 году Терстеген собственноручно записал одну из них на 2-е Послание к Коринфянам 5, 14 и под названием «Сила любви Христовой»[34] напечатал оную. Всеобщее желание видеть обнародованными и другие его речи было столь велико, что во время собраний в те места, откуда было лучше всего слышно, рассаживали восемь писцов, которые и записывали дословно всё, что говорил Терстеген. Таким образом, с 1753 по 1756 годы было собрано тридцать речей, вышедших в свет несколько лет назад под общим заглавием «Духовные крохи со стола Господня». Нижеприведённые письма нашего почившего друга могут дать достаточное представление об обстоятельствах произнесения сих речей, равно как и о необычайном стечении народа к нему.
«К настоящему времени, — пишет он, — моя голова и глаза пришли почти в полную негодность; ещё и руки стали дрожать. Немногие часы отдыха, кои я мог выкроить между непрестанными визитами бесчисленных посетителей, только усилили сие недомогание, поскольку я должен был отвечать на целые стопки писем. Не знаю, что люди находят во мне, немощном и грешном. Недавно пришёл один совершенно незнакомый мне человек — но подлинный Нафанаил[35]; он прошёл пешком 64 часа, дабы побеседовать со мной, а я смог ему уделить только два часа. Как можно было не принять его? 25 февраля неожиданно появились приехавшие откуда-то издалека не менее дюжины человек. Тут же об этом узнали мои здешние друзья, и через самое краткое время дом был полон, так что мне пришлось держать речь. Говорил я на прощальную песнь Симеона (Лк. 2, 29–32), и некоторые из слушателей, сам не знаю, почему, сказали мне потом, что я произнёс надгробное слово самому себе. Но я рассуждал только о том, что нам нужно, отстранившись от всякого услаждения творением, ожидать, как Симеон, единственно лишь утешения Израилева; и если бы я обладал симеоновой праведностью, богобоязненностью, его духовными дарами и откровениями, то всё сие я, не задумываясь, отдал бы за то, чтобы принять на руки Младенца Иисуса, единственное и подлинное утешение Израиля. Господь Сам очищает наши руки для сего; и размышление над тем, как Он это делает, не может не преисполнить нас благоговейным удивлением и любовью. Всё становится для нас ничтожным и скоро преходящим; мы перестаём находить смысл во всём, что здесь; всё утекает от нас, даже такие духовные и благие вещи, которым мы прежде радовались больше жизни и за которые твёрдо держались — и которые стали нам самым большим препятствием, именно потому, что мы так держались за них. Иисус, только Иисус — наше всё; но лишь тогда Он становится для нас всем, когда мы объемлем Его одного. О! дал бы Господь, чтобы души, год за годом ищущие Его и приходящие в уныние от бесплодности своих поисков, смиренно вверились внутри и вовне руководству Его Духа, Который со временем приведёт их в подлинный храм Божий, где они смогут поистине объять Господа Иисуса своими духовными руками! 20 марта 1753 г.».
«С тяжёлым чувством я ожидал рождественских праздников, ибо я крайне устал от визитов, а вместе с тем не видел никакой возможности избежать оных. Но за несколько дней до Рождества мне стало легче. На праздник пришло очень много народу, большей частью из тех мест, откуда я не мог никого ожидать, поскольку почти нигде там не был. Господь дал мне силы и мир, так что я проводил собрания два дня подряд (а ночь между ними провёл в лихорадке), говорил на Исаию 9, 6 "Ибо младенец родился нам" etc. Дом был переполнен людьми; оба дня приходил вместе с ними и наш бургомистр. До Рождества он посылал ко мне узнать, буду ли я держать речь. Я ответил, что намереваюсь; тогда он просил занять для него место. Когда первое собрание закончилось, он сказал мне: "Я слушал, не пропустив ни единого слова!", и осведомился, буду ли я завтра продолжать (я разделил свою речь на части: 1) словесное молоко человечества Иисуса, 2) твёрдая пища Его божества, 3) власть Его царственного величия и 4) сладость Его святого имени. Первые три пункта я изложил, а четвёртый отнёс на завтрашнее собрание). На следующий день бургомистр опять засвидетельствовал, что ему всё очень понравилось и, как мне рассказывали, говорил другим: "Кто ругает его собрания, тот пусть последует моему примеру и сходит послушать", etc.
Я не могу сказать, что каким-то образом предчувствую своё отшествие с сей земли или, тем более, имею соответствующее извещение от Бога. Когда я говорю о своих немощах, я говорю и рассуждаю о том, что испытываю в настоящий момент или что предвидит мой рассудок как следствие того или иного моего болезненного расстройства. Впрочем, рассудок часто ошибается, так что я не понимаю, как я всё это чудом выдерживаю. Одному Богу слава! Великое множество друзей, здешних и нездешних, причиняет мне порой чрезмерную тяготу, особенно чувствительную при обращении с людьми больными и пребывающими в искушениях; так что по временам я почти уже решался на то, чтобы совсем удалиться куда-нибудь. Но поскольку мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков и, стало быть, должны, трудясь и терпя (1 Кор. 4, 9–13), всячески служить людям, то, конечно, мне не следует постоянно думать о себе и так уж беречь себя. В связи со всеми этими размышлениями в конце последнего собрания (первого в этом году), при поздравлении с новым годом во мне родилось следующее слово: "Если я, как маленькая и едва светящая звёздочка, должен ещё оставаться на небосклоне нашей, собранной здесь, церкви, то, конечно, я никуда не уйду. Я знаю, кто я и сколь всецело завишу от Господа; и ни скорби от людей, ни попечения о плоти не заградят мне уста. Я надеюсь, что все вы по совести, пред лицом Божиим, можете засвидетельствовать, что я всегда руководил вас ко Христу, и никогда — к себе, etc. Дайте же мне пред Богом вновь ваши руки; помогайте мне своими молитвами, а особенно своей нелицемерной жизнью в Господе. Я должен ещё сказать, братья и сёстры, что некоторые из вас в прошедшем году нередко весьма отягощали моё сердце и лишали меня сил. Это нехорошо. Господь да примирит всех нас!", и т. п. Последние слова тяжко огорчили тех, кого это касалось; они приходили ко мне, со слезами испрашивая прощения, etc.[36]».
Расстройство здоровья Терстегена вынуждает его прекратить произнесение назидательных речей
Все сии годы стечение народа на его собрания было столь велико, что наш ритор был вынужден почти кричать, дабы наполнить своим голосом пространство пяти или шести комнат. К 1756 году это привело к такому расстройству его здоровья, что он был вынужден вовсе прекратить произнесение назидательных речей в больших собраниях; также он отказался и от дальних поездок. Только в соседние города, Дуйсбург, Шпельдорф и Эссен, он иногда ездил верхом, дабы предоставить своему ослабевшему телу необходимое движение и повидаться с тамошними друзьями. В хорошие весенние и летние дни он также совершал пешие прогулки в небольшом обществе, особенно когда его посещали друзья, приехавшие издалека. В таких случаях они доходили до близлежащего леса, располагающегося в получасе ходьбы от дома, пили там чай и вели душеполезные беседы, предваряемые пением духовного гимна и завершаемые читаемой Терстегеном молитвой.
Подробные сведения о духовном облике Терстегена
Здесь можно было бы закончить повествование о жизненном пути покойного[37] и перейти к рассказу о его последних часах. Но поскольку было бы неправильно лишить возлюбленного читателя сведений о духовных дарованиях Терстегена, обильно почивавшей на нём благодати и его благородном душевном устроении, то мы рассудили сколь возможно обстоятельно изложить оные.
Продолжение следует.
[1] https://bogoslov.ru/person/5089899
[2] Geistliche und erbauliche Briefe über das inwendige Leben und wahre Wesen des Christenthums von weyland Gerhard Tersteegen. Samt dessen Lebens-Beschreibung. Zweiter Band, III Teil. Solingen, 1775, стр. 3–105.
[3] Эльберфельд – сегодня часть г. Вупперталь в немецком Северном Рейне – Вестфалии.
[4] См. прим. 28. Подробнее о редакторах и истории составления Alte Lebensbeschreibung см.: Hansgünter Ludewig. Mein Leben sei ein Wandern. Die geistliche Biographie Gerhard Tersteegens. Giessen, 2019, стр. 19–24.
[5] См., напр.: Gerhard Tersteegen. Wir sind hier fremde Gäste. Wuppertal, 1980, стр. 3–36. Я воспользовался этим изданием для раскрытия некоторых анонимизированных в оригинальном тексте жизнеописания имён и мест.
[6] См.: Geistliche und erbauliche Briefe über das inwendige Leben und wahre Wesen des Christentums von weiland Gerhard Tersteegen. Erster Band, I Teil. Solingen, 1773, Vorbericht, § 5.
[7] Там же.
[8] Генрих Терстеген скончался в 1703 году.
[9] По уточнённым данным, Герхард был седьмым (предпоследним) ребёнком в семье. См. Cornelis Pieter van Andel. Gerhard Tersteegen. Leben und Werk – sein Platz in der Kirchengeschichte (в дальнейшем – van Andel). Düsseldorf, 1973, стр. 13.
[10] Мария Корнелия скончалась в 1721 году.
[11] Исх. 4, 25–26. Здесь важна эта отсылка, поскольку в данном отрывке говорится об избавлении Моисея (а в его лице – всех духовно призванных людей) от того, что встретил его Господь и хотел умертвить его.
[12] Быт. 3, 5.
[13] Подчёркнуто Терстегеном.
[14] Для современных людей писать письма собственной кровью – это нечто совершенно необычное и, пожалуй, даже не вполне нормальное. Тем более может показаться это удивительным в отношении Герхарда Терстегена – человека чрезвычайной духовной трезвости и уравновешенности, всегда бывшего противником экзальтации и всяких «необычностей» в поведении. Но в его эпоху это явление было достаточно распространено, так что Терстеген здесь следовал традиции. Это было предельно серьёзное выражение того, что заключён своеобразный обет, принято решение всецело посвятить себя одному только Богу.
[15] Вильгельм Хоффман (1676—1746) – духовный наставник и старший друг Герхарда Терстегена, которому последний в наибольшей мере обязан своим формированием. В 1694 г. Хоффман закончил теологический факультет Дуйсбургского университета, однако до церковного служения допущен не был из-за своих симпатий к квиетизму. С 1713 г. Хоффман начинает вести в Мюльхайме регулярные внебогослужебные собрания сепаратистского толка. Впрочем, сепаратизм Хоффмана был весьма умеренный. Его собрания не противопоставлялись официальному богослужению, и уж тем более он не стремился организовывать какое-то своё особое сообщество или секту. Очевидно, что совет Хоффмана касался не только ослабления строгости жизни Терстегена, но и того, чтобы он больше не жил один, ради охранения его от крайностей аскетизма.
[16] Далее, в 12 ч., очевидно следовала вышеописанная трапеза с питием кофе.
[17] Сочинение Лабади. Жан де Лабади́ (1610—1674) – иезуит, перешедший в протестантизм. Крайний сепаратист, создатель сообщества «лабадистов», ожидавших скорого наступления тысячелетнего царства Христова. В своих пламенных проповедях призывал готовиться к этому очищением души и сосредоточением на внутреннем богопочитании.
[18] Компиляция из сочинений Берньера-Лувиньи. Жан де Бернье́р-Лувиньи́ (1602—1659) – французский мистик-квиетист. Проводил уединённую, а затем и затворническую жизнь. Не будучи священником и монахом, пользовался большим народным почитанием, проповедуя о внутренней жизни во Христе, о сердечной молитве, терпении искушений и проч.
[19] Сборники поэтических произведений самого Терстегена.
[20] Опубликовано в 1801 г., затем неоднократно переиздавалось.
[21] Теодор Ундерэйк (Theodor Under Eyck, 1635—1693) – родоначальник немецкого реформатского пиетизма. С 1660 по 1668 гг. служил в Мюльхайме и оказал на духовную жизнь города сильное влияние.
[22] Великое духовное пробуждение – массовое явление, преимущественно в протестантской среде, имевшее место в конце XVII – первой половине XVIII вв. во многих местах Европы и Северной Америки. Многие люди искренно каялись и обращались ко Христу. Это движение в значительной мере затронуло и нижнерейнские земли Германии.
[23] Географически-историческая область, часть нынешней земли Северный Рейн–Вестфалия. Основные города: Вупперталь и Золинген. Мюльхайм граничил с Бергишской землёй с севера.
[24] 1 флорин (он же гульден) – серебряная монета достоинством ≈ € 60.
[25] Терстеген, будучи чрезвычайно болезненным человеком, дожил до 72 лет и пережил всех своих братьев, людей вполне здоровых, но умиравших в возрасте 35–40 лет. Под родственниками здесь имеются в виду его единственная оставшаяся в живых сестра и многочисленные племянники.
[26] 28 июня 1740 года правительство Рейнской области в Дюссельдорфе наложило запрет на все домашние небогослужебные собрания. Готовилось это решение несколько лет, и вызвано оно было всё возрастающим недовольством обывателей, а прежде всего официальных церковных лиц, движением Великого духовного пробуждения, о котором упоминалось выше (см. прим. 22). Собрания возобновились в Мюльхайме в 1750 году при обстоятельствах, о которых подробно рассказывается ниже.
[27] Двухэтажный дом в самом центре Мюльхайма, напротив Петри-Кирхе, был предоставлен Терстегену и его домашней общине друзьями в пожизненное владение. Сегодня в этом доме размещается музей Терстегена.
[28] Якоб Шевалье (1728—1786), происхождением из Амстердама. Поступив в 1749 г. на теологический факультет Дуйсбургского университета, он почти сразу начал с горячностью проповедовать в окрестных городах, привлекая на свою сторону массу народа. Терстеген доброжелательно, но и не без опаски относился к его деятельности, считая, что он духовно весьма незрел и в немалой степени движим стремлением к власти над душами. Впоследствии Шевалье вернулся в Голландию, где с 1753 г. и до кончины служил пастором и проповедником в разных церквах. См. van Andel, стр. 52–54.
[29] Это письмо датировано 14 января 1746 года, стало быть, оно не относится к «этому времени», о котором идёт речь в данном разделе. Очевидно, составители жизнеописания хотели обнародовать все имевшиеся в их распоряжении письма Терстегена к «близкой духовной сестре» (ею была благочестивая незамужняя знатная дама из Голландии Мария д’Орвиль (1704–1755); о ней и о её переписке с Терстегеном говорится ниже в тексте) и «подогнали» к повествованию о 1750 годе более раннее письмо, как подходящее по содержанию. Из этого письма видно, что запрет 1740 года мало повлиял на возобновляющиеся время от времени волны Великого духовного пробуждения и что домашние собрания «явочным порядком» так или иначе проводились.
[30] А́мтман – назначаемое должностное лицо, отвечающее за общественный порядок в городе.
[31] Здесь мы видим некие прото-харизматические явления, столь развившиеся впоследствии. Терстеген был решительным противником такого рода вещей.
[32] Меннониты (по имени своего основателя, Менно Симонса, 1496—1561) – одно из протестантских сообществ анабаптистского толка. Одна из важнейших особенностей меннонитов – принципиальный пацифизм.
[33] 1751 года. Это был единственный случай в жизни Терстегена, когда он проповедовал с церковной кафедры. См. van Andel, стр. 78–79.
[34] См. на русском языке: Терстеген, Герхард. Путь истины. М., 2018, стр. 437–476.
[35] Отсылка к Ев. от Иоанна 1, 47: Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нём: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства.
[36] Письмо не датировано, но оно не могло быть написано позже 1755 г., поскольку именно в этом году умерла Мария д’Орвиль, единственный адресат, с которым Терстеген был столь откровенен.
[37] В жизнеописании не упоминается следующий важный эпизод биографии Терстегена: в 1754 году в Мюльхайм прибыл высокопоставленный чиновник оберконсистории Прусского королевства Юлиус Хекер с поручением прусского правительства проверить образ мыслей Терстегена, широко известного уже не только во всей Германии, но и за её пределами. Правоверие его было подтверждено, а проповедническая и учительская деятельность получила высокую оценку. См. van Andel, стр. 64–65.