Бабушка и «Матрица»

— Отец Павел, может ли христианство сегодня быть комфортным? Это современное явление: было нечто подобное раньше, или мы сегодня так расслабились? 
— Для того чтобы дать ответ на вопрос, который Вы обозначили, надо разобраться с понятиями. Ключевое понятие здесь — комфорт. И это понятие очень сильно извращено современной цивилизацией. Потому что под комфортом подразумевается все то, что способствует утверждению человеческого эгоизма, то, что ему потакает, воспринимается как однозначно комфортное. 

— Например?
— Например, отсутствие какого бы то ни было напряжения, быстрое исполнение примитивных желаний, отсутствие необходимости что-то терпеть, переносить, брать на себя любой труд, тем более — тяжелый. 
Но в то же время недаром в Евангелии Святой Дух назван Утешителем, а, между прочим, «Утешитель» на английский язык переводится именно как comforter (от слова «comfort» — комфорт, удобство). То есть само понятие утешения для церковной лексики не является чем-то абсолютно неприемлемым и невозможным в принципе. 

— А в чем разница?
— Человек не может жить без утешения. По временам должно быть утешение, а по временам — напряжение. В нормально настроенной христианской жизни одно чередуется с другим. И мы знаем, что святые отцы могли находить правильную меру напряжения духовных сил, которое, с одной стороны, было созидательным, с другой стороны — не приводило к разрушению личности из-за невыносимого «сверхнапряжения». 
А проблема современной цивилизации заключается в том, что она абсолютизировала то состояние человека, в котором он находится сейчас, — состояние глубокого повреждения и сдвига координат. Противоестественное по сути называется теперь «естественным», «нормальным» просто по факту наличия. Все, что не вписывается в этот более чем странный «стандарт», решительно отторгается и признается как недостойное, неправильное, враждебное по отношению к человеку. 

— Разве так не всегда было? Христос же говорит: «Мир вас возненавидит»… 
— Конечно, в той или иной мере это было всегда. Но ведь мы хотим определить, в чем особенность нынешнего момента истории. Чем современный мир отличается от жизни XVIII или XIX века? 
Как мне представляется, разница в том, что сегодня произошло удивительное сращивание человеческого эгоизма и технических возможностей его удовлетворения. Технологии, сам ритм жизни, ее уклад — все стало выстраиваться прежде всего не вокруг реальных, а вокруг искусственно созданных потребностей человека. Тот, кто сидит перед телевизором в течение 5-6 часов каждый день, с точки зрения любого — хоть античного, хоть средневекового — человека, психически ненормален. Такая жизнь становится предельно неинтересной: для нормального человека такая жизнь — беда и сплошная патология.

— Почему? 
— Потому что человек тратит впустую свое время, которое он мог бы употребить на огромное количество вещей, жизненно необходимых или на самом деле полезных! 
Современная цивилизация — с ее отрывом от жестоких реалий жизни, с преодолением необходимости выживать — создала среду, в которой стала возможной роскошь ничего не делать, роскошь жизни в свое удовольствие, жизни очень приятной. И главное, жизни необременительной. Бог общества потребления — это кнопка на пульте, которой должно управляться в жизни все. Однажды мне довелось стать невольным свидетелем одной семейной сцены, когда ребенок куда-то засунул пульт от телевизора: более чем показательная картина!

— Давайте попытаемся понять, что плохого в комфорте. Ведь комфорт не грех, в строгом смысле слова… 
— Да, нельзя сказать, что христианство против любого утешения в принципе, против любого послабления и любой уступки человеческой ограниченности и немощи. Нет. Но плохо то, что комфорт становится абсолютной ценностью. 
Эта абсолютизация приводит к сдвигу акцентов в жизни: от реальных потребностей к виртуальным. Любой современный гаджет, любая телевизионная программа, любое воздействие средств массовой информации направлено не столько на то, чтобы дать человеку что-то нужное, вечное, правильное, а на то, чтобы человека удержать в своем пространстве, не дать ему выпасть из этой круговерти. Имеет значение даже не сама вливаемая в человека информация, а именно постоянная подпитка этого ощущения причастности… Я сколько раз видел пожилых женщин, бабушек, у которых главным содержанием жизни стал телевизор, который они почти не смотрят, — при этом он постоянно работает как фон. Вот что-то там говорят, о чем-то рассказывают, вещают — и у нее жизнь есть. Она чувствует через этот канал себя причастной к чему-то большему: чувствует, будто о ней заботятся, что ее извещают о том, что сегодня важно знать, — где-то она и поплачет, и поволнуется за бушующую стихию на другом конце земли… Но, по сути дела, телевизор создает среду суррогатной жизни. Он подменяет собой реальность, при этом бабушка может сидеть в совершенно заплеванной квартире, есть не пойми что и совершенно не заботиться о своем стремительно угасающем здоровье… Это очень хорошо показано в фильме Алексея Балабанова «Груз 200», к которому у меня нет однозначно положительного отношения, но в фильме есть очень показательный эпизод. Мать главного героя, дряхлая старушенция, сидит перед телевизором с бутылкой водки и слушает концерт советской попсы, с беззубой улыбкой покачиваясь в такт музыке — в то время как в соседней комнате творится не поддающееся описанию насилие, виновник которого — ее родной сын. Ей хорошо, она вошла в свой замкнутый мирок, ей очень комфортно. Немного гротескно представлено, но это вполне реальный образ человека, который вступил на путь комфортной жизни. 

— Вы хотите сказать, что происходит рассеяние человека?
— Скорее, нейтрализация его силы. Понимаете, любой человек — это огромная духовная сила, и эта сила совершенно несоизмерима ни с его физическими силами, ни даже с его душевными возможностями. Но он становится такой силой только тогда, когда собирается. Когда обретает некую внутреннюю целостность и ему что-то на самом деле становится надо. Человек, которому что-то стало надо, — это очень опасный и потрясающе сильный человек!

— А человек, которому ничего не надо?..
— Просто батарейка для огромной системы, как в фильме «Матрица». 

Церковная атлетика

— Можно ли сказать, что христианин не может находиться в таком спокойном, статичном состоянии?
— Я думаю, что если христианину комфортно в этом мире жить, то, наверное, он не вполне христианин. Потому что Спаситель сказал очень точные слова, связанные с темой нашего разговора. С одной стороны: В мире будете иметь скорбь (Ин 16:33)... Он не обещал сплошной радости, не обещал, что нам удастся заключить такой договор с миром, что и наши интересы, и интересы мира будут соблюдаться. Он сказал, что нас будут гнать, что мы будем отвергаемы миром. 
Но, с другой стороны, Христос говорит: Иго мое благо, и бремя мое легко есть (Мф 11:30)... 
Нормальному христианину в этом мире должно быть некомфортно. 
Почему? Потому что состояние некомфортности — это противодействие, противостояние тому, как живет этот мир, его принципам и укладу жизни. Оно позволяет христианину «собираться внутрь себя» и в этом напряжении обретать Бога. Не просто обретать Бога вследствие специальных методик по умиро­творению своей души и так далее. А обретать Бога в состоянии полного внутреннего непотребства. 

— Как это?
— Христианин — это человек, которому жить в этом мире очень плохо, и поэтому ему нужен Христос. Если человеку комфортно в этой жизни, ему Христос совершенно не нужен. Более того, ему Христос будет сильно мешать со Своим радикализмом, со Своей категоричностью, «неполиткорректностью», недипломатичностью — со всеми теми чертами, какие мы находим у Него в Евангелии. 

— Однако человек может, и придя в Церковь, комфортно устроиться: привыкнуть к службам, к постам, вполне «безбедно» существовать в «церковной субкультуре»…
— Жизнь — понятие динамичное. И когда человек приходит в Церковь, ему чаще всего требуется период изоляции от внешнего мира, для того, чтобы он мог выносить некий духовный плод внутри себя. 
Так, к примеру, рассаду, чтоб она смогла окрепнуть и подрасти, сажают сначала в теплицах, потому что, будучи высаженной сразу в суровые условия, она моментально погибнет. 
Точно так же вера требует благоприятных условий для прорастания! Мы очень хорошо это видим на примере наших студентов семинарии, которые часто приходят на волне восторга от Церкви, от веры и попадают в ту среду, в которой этот восторг понемногу уходит, но уступает место здоровой, полноценной вере иного качества и веса. Такая вера уже не погибнет, даже оказавшись в агрессивной среде, во враждебных условиях. Но благодаря чему студенты становятся такими? Благодаря тому, что какое-то время «варятся» в среде, которая вся располагает к христианскому деланию. Они приучают себя к церковному укладу жизни, к христианским отношениям между людьми, со своими собратьями, с которыми живут бок о бок — и такие отношения в миру они никогда не встретят. Тем более, учитывая, что наше учебное заведение находится в стенах монастыря: монастырские службы, дружба с братией обители — все это оказывает сильное воздействие на юношу, и постепенно формирует в нем внутренний стержень, который остается и после того, как он ушел из семинарии, оказался в миру, на приходе. У него есть сформировавшиеся внутренние ценности, ориентиры, которые всегда для него будут неизменными. 

— Это комфортная среда, но в ином смысле?
— Да, она комфортная не потому, что служит для угождения самому человеку, а потому что это среда Церкви. Среда, в которой накал противостояния между миром как средой обитания и христианином, пытающимся жизнь жить по Христу, существенно меньше. Но все равно это напряжение существует! 
Люди и в Церкви сохраняют свои немощи, свои страсти, свои интересы земные. Только приоритеты здесь существенным образом сдвигаются. Поэтому, конечно, верующему человеку в церковной среде более комфортно, нежели когда он оказывается в среде нецерковной. В подобной комфортности я не вижу ничего плохого. Это нормальное стремление к некой общности, когда наши предельные ценности — одинаковы (а предельные ценности людей церковных, верующих — одни и те же). Это Христос. И то лоно, в котором человек становится другим, — именно церковное лоно. 

— Значит, статус-кво — состояние стабильности — в христианстве в принципе возможен?
— Все-таки жизнь христианина в церковной среде — это не борьба между плохим и хорошим, как это происходит, когда христианин оказывается в миру. Это постоянное напряжение между хорошим и лучшим. Внутри самóй церковной среды. Почему апостол Павел, говоря о жизни христианина, приводит в пример атлета, бегущего на ристалище? Ведь все бегут, бегут в одну сторону, но награждается только тот, кто прибежит первым. В церковной среде все тоже «бегут», и не в противоположные стороны, а в одну. А дальше речь уже о различных градациях совершенства. 
«Руки Христа»

— Постойте. Но вот есть те, кто достиг высокой степени совершенства. Святые. Что-то не верится, что святые для современных христиан представляют какой-то реальный практический пример. Есть же и такой образ мысли: святые — особые люди, куда нам до них? Мы люди простые, и время наше — тяжелое, хоть и через пень-колоду, но молимся, в храм ходим, больших грехов не совершаем. Что с нас взять? Да и многие духовники говорят: лучше недоделать, чем перетрудиться…
— Вопрос серьезный: что делает христианина христианином? 
Я, может быть, скажу вещь не очень привычную, но мне кажется, что это — открытость к действию Христа в жизни. Есть одно единственно существенное, что отличает христианство от всех остальных религий, это не внешний ритуал, не наличие каких-то особых молитв, постов. Это Христос. 
Причем Христос не как некая идея, и даже не как историческая личность. А Христос именно как Мессия, действующий и пребывающий по сей день в Церкви — в Его Теле. Как только мы убираем Христа, от христианства не остается абсолютно ничего! Мы сразу выпадаем в область общей религиозности, свойственной всем народам на протяжении всей истории человечества. 
Если переводить это в какую-то практическую плоскость, то получается, что мера моего христианства напрямую зависит от того, действует ли во мне Христос. Может ли Он во мне вообще действовать? Это первое. И второе: действует ли? 
И здесь я бы условно предложил два основных «возраста» христианина.

Первый возраст, когда вообще появляется возможность Христу действовать в жизни человека. Эту возможность, это право Богу действовать в его жизни — дает человек. Это состояние, которое святые отцы называют смирением и кротостью, «короткостью», то есть ощущение своих пределов. Человек обращается в слух: больше слышит, чем говорит. То есть больше принимает ту реальность, в которой живет, которую ему дает Бог, нежели пытается в этой реальности действовать, как ему представляется правильным и нужным, словно полноправный хозяин жизни.

И второй этап, второй возраст — когда человек уже услышал, понял, что от него хочет Христос в данной ситуации. Когда он познал волю Божию. 

— Это разве бывает только один раз в жизни?
— Нет. Мы знаем случаи, как с преподобным Антонием, когда он услышал слова Евангелия, тут же бросил все и ушел в пустыню. И многие преподобные оказывались на вершине аскетической жизни тогда, когда вдруг какое-то Божественное свидетельство доходило до их сердцевины, их внутренней глубины, и после этого прорастало там огромным ветвистым деревом. 
Но в то же самое время мы знаем, что подобные Божественные откровения сопровождают человека постоянно. И если человек становится этим самым слухом, то у Бога всегда есть, что ему сказать! Только если человек готов слышать, готов реализовывать. В этом состоянии христианин — это тот, кто на самом деле является «руками Христа», действующими в этом мире.

— Как понять, что ты готов слышать?
— Для того чтобы услышать что-то, надо как минимум перестать говорить. Мы очень часто говорим внутри себя о своем. Когда же чуть-чуть приоткрываем эту скорлупу нашей самодостаточности, погруженности в нашу собственную жизнь, в решение наших проблем, мы уже двигаемся по направлению к готовности услышать. 
И надо понимать и быть готовыми к тому, что чаще всего мы будем слышать совсем не то, что хотим услышать. И я думаю, одним из свидетельств того, что мы начинаем слышать Бога, получаем некий ответ от Него, является то, что в нашей жизни начинают происходить события, с которыми мы решительно не согласны. Которые нам создают проблемы. 

— Или события позитивные, но те, которых ты никаким образом не ожидал. Такое может быть?
— Такое тоже может быть. Имеется в виду все то, что происходит не по нашему желанию, не по нашей воле. Причем положительные события — вовсе не «бонусы» за достижения, а отрицательные — вовсе не свидетельство того, что мы где-то тайно и сильно нагрешили, поэтому нам дают по лбу. И в первом, и во втором случае Бог действует своей бесконечной педагогичностью: Он нас не просто воспитывает, Он нас вскармливает. И «кормит» нас разными — и вкусными, и горькими — «яствами» и «питиями»: в зависимости от того, что нам необходимо для правильного формирования. 

— Получается, что в разное время человек может быть христианином очень по-разному?
— Да, без всякого сомнения. Христианство — это заданность. А не штамп в паспорте.

— В каком смысле «заданность»?
— В самом прямом. Перед нами одна задача — стать христианами: теми, в ком живет и действует Христос. Всё. Никаких других критериев нет. Но тому, в ком уже живет и действует Христос, здесь, на земле, делать больше нечего: он задачу жизни выполнил, «сдал экзамен», и в большинстве случаев таких людей Господь забирает. Жизнь — это школа святости, школа становления.
Менеджмент и блаженство

— Часто бывает, что человек со временем планку не повышает, а понижает, останавливается на «достигнутом», расслабляется, оправдывает себя, защищая свою необременительную жизнь… 
— Да. Это огромная проблема. Прикосновение человека ко Христу должно менять этого человека радикальным образом! Менять не в сторону религиозного фанатизма или решительного отвержения предыдущего образа жизни (это все внешние вещи), а менять в смысле радикального переустановления предельных ценностей. И когда это на самом деле происходит, человек преображается, и внутренние проблемы, определенные психологические комплексы, язвы и изъяны его души, начинают исцеляться. 
И тут возникает новая проблема: мы слишком сильно верим в силу обряда, любого. И при этом мы не очень понимаем, какими должны стать в конце концов!

— А Евангелие не дает нам такого понятия?
— О том-то и речь! Мы заглядываем в Евангелие, но на себя эти заповеди не пытаемся примерить. Мы понимаем: Блаженны алчущие и жаждущие правды (Мф 5:6) — это здорово, но это не про меня! И про меня — никогда не будет. 
Допустим, я, в силу своей должности, работы, должен быть политкорректным, дипломатичным, ловким: какая там правда? Это для святых, не для меня. Или блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф 5:7) ... Как можно совместить милость по отношению к подчиненным и грамотный менеджмент? Это же взаимоисключающие вещи! 
И в такой ситуации человек создает некую невидимую «буферную зону» между своей реальной жизнью и той жизнью, которой от него ждет Христос. Причем эта «буферная зона» активно заполняется различными внешними формами, обрядами, православной атрибутикой, знаками причастности к вере, Православной Церкви, предметами, свидетельствующими, что перед нами глубоко церковный, верующий человек… 
И мы рискуем получить достаточно стабильное, устойчивое состояние человека, который живет совершенно не по Христу, а по стихиям мира сего, но его жизнь приобрела окраску вполне себе православную, христианскую, религиозную… Который даже регулярно исповедуется и причащается... Вспоминается образ бандита (бывшего?) из последнего фильма А. Балабанова «Я тоже хочу!»: казалось бы, наиправославнейший человек – а к Богу так и не попал...
Эта ситуация мне с точностью до мелочей напоминает то, о чем мы читаем в Евангелии: когда Христос жил на этой земле, ходил к фарисеям и вызывал у них ярость нарушением субботы, общением с мытарями и грешниками, что было недопустимым в сознании фарисеев. Думаю, можно сказать, что Он сознательно этими действами против внешней формы заставлял людей немного отрезвиться, посмотреть сквозь форму на саму суть требований Бога — на то, ради чего все это делается... 
Все слова, обращенные Христом к фарисеям, саддукеям и книжникам своего времени, в полной мере могут быть обращены к каждому из нас, когда мы создаем некую «буферную зону». 

— А как можно распознать, что человек все-таки верно идет, приближается ко Христу?
— Думаю, это сформулировано апостолом Павлом четко и ясно. Кто не имеет духа Христова, тот не Его (Рим 8:9). И дальше — четкие критерии: Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона (Гал 5:22–23). Слова «на таковых нет закона» означают, что человек, который находится в таком состоянии, уже вышел за пределы тех внешних инструментов, единственно для того и существующих, чтобы достичь этого состояния.
А когда мы ограждаем себя различным «духовным инструментарием» и более чем условным использованием его, то достигаем ровно противоположного результата: становимся надменными своей праведностью, самодостаточными, абсолютно некоммуникативными, закрытыми, испуганными при любых контактах с тем, что нам не нравится, с тем, что входит в противоречие с нами… 

— Но в фарисействе почти никто не склонен себя обвинять. Если в чем себя и обвинять, то «я повторяю на исповеди одни и те же грехи»...
— В расслабленности... Это состояние нельзя назвать нормальным, но оно обычно для человека, в том числе находящегося в Церкви. Оно не является чем-то экстраординарным. Да, оно печально и часто встречается. И именно для того чтобы нас подстегнуть к более серьезным изменениям, существуют специальные периоды жизни, когда нас буквальо «загоняют» внешним уставом, внешним обрядом в очень жесткие рамки в надежде, что из нас что-то хорошее да выжмется.

Пластилиновый вопрос   

— Не получается ли — шаг вперед, два назад? Постом напрягаемся, чтобы затем откатиться назад?
— Вопрос не в посте как таковом, не в аскетике как таковой. Вопрос во Христе! Нужен ли нам Христос? Если нам Христос нужен, если мы вдохновлены Его Образом, если мы читаем Евангелие и понимаем, что Он — действительно самое главное событие всей мировой истории, что во Христе мы имеем оправдание нашей человечности как таковой перед Богом, то мы, наверное, как-то по другому относимся к тому, что Он говорил, чего Он от нас хотел. 
Вы меня постоянно выталкиваете в область закона, благочестия. Это все хорошо. 
Но все-таки здесь есть другая сторона. 
Человек спасается не в меру своих подвигов, не в меру своей праведности, а в меру того, насколько он связан со Христом, насколько Христос действует в нем. Даже победив все свои страсти, став в духовном плане близкими к совершенству, если все это будет делаться не ради Христа, не будет соединено с Ним, то цена всех наших подвигов — близится к нулю. Мы все равно не сможем стать такими, чтобы прийти на Суд Божий и сказать: «Господи, смотри, какой я красивый, чистенький, добренький». Все равно мы будем непотребными. Единственное, что нас спасает, — это Христос. Вся наша надежда, все наше упование, наша «точка входа» в оправдание Божие.

— Весь смысл аскетики: убрать преграду между собой и Христом?
— Да. Но Христос перед нами выступает не только как цель нашего пути, но и как сам Путь. Он же Сам о Себе говорит: Я есмь путь, истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин 14:6).
Мы в праведность христианскую входим тоже через Христа, тоже Христом, Он нас лепит, мы Ему доверяем в том числе и право нас лепить. Мы не пытаемся создать собственный образ себя по своему образу и подобию. Мы Ему говорим: «Господи, лепи меня так, как Ты хочешь, как Ты видишь, как Ты считаешь нужным. А от меня — готовность принимать Твои действия, которые меня делают другим». 
Почему я и начал с того, что первично — слышание. Готовность слышать и быть послушным Богу.

Послушание Богу.

Представьте себе, что человек — это такой пластилин, у которого есть право действия, эдакий «активный пластилин». Извне начинают что-то из него лепить. И один пластилин говорит: «А мне не нравится, что мне в этом месте нажимают!». Он бросает все свои силы, начинает сопротивляться, чтобы не дать здесь изменить свою форму. А другой пластилин — очень послушный, чуткий: только скульптор его легонечко касается, он сразу: «Понял, понял», — и сразу воплощает в себе замысел художника. 
Человек, который склонен к аскетическому деланию, гораздо более чуток, он выступает в качестве соработника Бога, не мешает, не сопротивляется Христу в Его действиях, спасительных по отношению к человеку. Он, наоборот, помогает и, можно сказать, в определенном смысле эти действия предугадывает. 

— До такого состояния надо дозреть. 
— Надо. 

— Каким образом?
— Терпеть. Потому что там, где будут давить, там будет больно, и надо хотя бы не устраивать бунт. Почему и говорится, что наше время — это время терпения и смирения: потому что мы уже достаточно глухи и невосприимчивы к внешним свидетельствам, и на нас надо не то чтобы авторитарно, но активно воздействовать. И вот здесь мы будем просто смиряться. 
Понятно, что нам захочется противодействовать. Но хотя бы не будем роптать, не будем совсем уж грешить, а просто будем отдавать себя в волю Божию и таким образом надеяться и верить, что Господь, имиже весть судьбами, спасет. 
Здесь встает еще вопрос о мере такого соработничества. Может быть, минимальное соработничество — когда мы хотя бы не ропщем на то, что с нами происходит. Можно пойти дальше: так мы становимся активными соработниками. У святых отцов есть замечательный принцип: если не хочешь скорбей — не греши. Если грешишь — терпи приходящие скорби, не ропщи. И спасешься! Предельно просто! 
У святых отцов вообще все было предельно просто. Не хочешь скорбей — живи так, чтобы Богу не надо было тебя «прессовать», «воспитывать», построй свою жизнь так, чтобы в ней был минимум неправильного. 

— «Прессовать» — слово, не ассоциирующееся со свободой…
— Согласен. На самом деле, Бог никого не заставляет, не неволит ни к чему. Никого. Но то, что Он не принуждает, вовсе не значит, что Он ничего не делает в отношении человека. И это — интереснейшая история каждой человеческой жизни, история его взаимоотношений с Богом — даже если человек в Него не верит. Чего тут только не встретишь! И отчаянную борьбу, и романтику, и рутину, и слезы раскаяния, и глубокие драмы... Человек в личностном плане, в формировании себя как целостной личности тоже имеет свою динамику. И сложно сказать, когда он дорастет до той готовности, чтобы сказать Богу свое большое «да» — и после этого оставить всё и идти за Ним, как это делали апостолы.

Огонь и каша

— Мне кажется, что сама проблема «легкого» христианства, расслабленного, заключается в том, что мы не видим очевидной разницы между образом Христа, которому мы должны подражать, и своей реальной жизнью. Нам кажется, что это вещи, которые находятся в совершенно разных не соотносимых между собой плоскостях, что между ними нет никакой прямой связи. Христос жил где-то там, 2000 лет назад, а сейчас Он тоже далеко, на Небесах. А мы — здесь и сейчас. 
Не ставится сама задача этого духовного роста, проблемы стоят другие. И поэтому мы с удовольствием удовлетворяемся внешними формами, внешним ритуалом, внешними знаками своей причастности к Церкви. Но при этом в нас слово Божие оказывается недейственным — оно не приводит к конкретным изменениям, конкретным поступкам. 

— Как можно двигаться — как говорится, если не ползти, то хотя бы лежать — в направлении конкретных изменений и поступков? 
— Первичное побуждение, первичный толчок для того, чтобы человека вывести из состояния какого-то духовного морока, когда ему кажется, что у него все прекрасно, напрягаться не надо — это, конечно, прикосновение к святыне, к святости. Настоящая святость всегда очень хорошо отрезвляет и вдохновляет.
У меня в этом году был очень светлый опыт приобщения к наследию афонского старца Порфирия Кавсокаливита. Мы познакомились с монахинями монастыря Хрисопиги, который он окормлял, с людьми, которые с ним постоянно общались, — и вдруг поняли, что все эти люди — всего лишь небольшой осколочек какой-то совершенно удивительной святости, простоты и искренности, которая была в этом старце! И тут ты понимаешь, что твоя «операционная система» все-таки имеет более чем существенный крен совсем в другую сторону... 
Живая, реальная святость может стать побуждением к тому, чтобы свою жизнь сделать принципиально другой. Люди ищут отблеск Божественного Света здесь, на земле, и надеются от этого небольшого светоча зажечь и свой собственный огонек веры, ревности и готовности. 
Святитель Феофан Затворник считал, что любое дело христианин должен делать с горячим сердцем, с внутренним сердечным желанием. У человека задачей номер один должно быть постоянное возгревание ревности к Богоугождению. Для этого должен быть свой «инструментарий», какие-то способы, помогающие тебе этот огонь ревности поддерживать — это тоже своего рода «технология святости».

— Книги?

— Это могут быть книги, фильмы, люди, места, дела, общение — все, что угодно. Лишь бы работало! Для чего в древности считалось обязательным заучивание тех или иных псалмов, цитат из Священного Писания? С единственной целью — чтобы не допускать охлаждения в вере. Потому что когда у человека внутри горит, он — великая, страшная сила, его ничто не остановит. Когда у него все потухло, когда он весь расползся — развлечения, газетки, журнальчики, телевизор, планшетики с играми, болтовня — он превращается в кашу. С ним можно делать все что угодно. Бесформенная аморфная масса, из которой можно лепить — и лепится! — все, что захочется. А вот когда у него внутри горит — он весь вокруг этого огонечка собран. И ему хорошо, по-настоящему комфортно, когда есть внутреннее горение души, когда глаза горят. И тем людям, которые рядом с ним, тоже хорошо — и тепло, и светло. Потому что они видят, что человек состоялся, он не пассивен. Что у него есть целеполагание, смысл жизни, и тем самым его жизнь содержательна и наполнена. Ему самому — интересно жить! 

Беседовала Валерия Посашко (Фома)