Миссия и смысл
Иеромонах Иосиф (Павлинчук): В наше время много говорят о современной православной миссии и миссионерстве. В последние 10-20 лет были открыты миссионерские факультеты, миссионерские семинарии, при других семинариях действуют миссионерские группы. Но что это значит? Что значит лично для меня слово Миссия? Слово Миссия (от лат. missio — посылка, поручение) в христианстве приобрело очень глубокое значение. Для христиан это выполнение поручения данного Господом Иисусом Христом: «Идите, научите все народы». Впервые это слово я услышал, будучи маленьким ребенком. Бабушка мне рассказывала о миссионерах и об их плодотворной работе среди молдавского народа. Тогда мне казалось, что миссионерство это что-то таинственное, почти невыполнимое, и в этом с каждым годом я все больше убеждаюсь. Само звание миссионера — это самое почетное звание, какое может носить на земле человек. Помню, еще тогда я загорелся желанием стать миссионером. Но как мало шансов было для советского школьника осуществить эту мечту. Однако шли годы, и времена менялись. 1996 год. Вот я на первом миссионерском задании. Передо мной аудитория, дети 3 класса. Все внимательно слушают. Но вскоре начинаются вопросы. И тут я понимаю, сколько еще нужно прочитать, изучить и усвоить...
Диакон Августин Соколовски: Мне кажется, что миссия это умение быть здесь и сейчас, это присутствие.
Слова о том, что современный мир становится все более и более постхристианским, стали уже привычными. Так что мало кто обращает внимание на то, что христианская миссия в мире существует реально и действенно, причем в странах, где этого мало кто ожидал. Так, в современной Южной Корее двадцать пять процентов населения христиане, а апогей миссионерского усилия пришелся на семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века. Я знал священника, который много лет служил там миссионером. Из его слов мне больше всего запомнилась та непосредственность, с которой может быть связана миссия. Отец просто жил в этой стране, по внешнему виду люди узнавали в нем священника, начинали разговор, завязывалось общение. Он основал в Южной Корее несколько десятков общин. И так образовывалось то, что мы называем словом «свидетельство». Свидетельство о том, что в жизни может быть ориентированность, и ориентированность означала для встретивших миссионера указание на смысл, смысл, который, будучи познан и принят, делается Смыслом с большой буквы. Это очень важно в современном обществе или, лучше, обществах, где люди реально и без всякой вины переживают то, что писатель Милан Кундера озаглавил безошибочным словосочетанием «невыносимая легкость бытия». Здесь понятие о миссии возвращается к своему этимологическому значению послания. «Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию». Миссия — это слово и дело о присутствии Мессии, о смысле, врывающемся в будни.
Отец Иосиф, Ваше размышление начинается словами о православной миссии. Как Вы думаете, что делает миссию православной, что придает нашей миссии православность, уловимо ли то отличительное, что отличает православную миссию, в жестах, в словах и определениях?
Миссия и свидетельство
О. Иосиф: Да, православная миссия может быть раскрыта в жестах, в словах и определениях. В этом может быть выражена ее сила и ее свидетельство в современном мире. Вспоминается советский период, когда было запрещено всякое упоминание о миссии, запрещено даже проповедовать с церковного амвона. Несмотря на все запреты, миссия существовала, и проявлялась она в самых простых доступных формах. Пример отца-миссионера из далекой Кореи очень ярко иллюстрирует ту реальность, в какой жили православные в советском атеистическом государстве. Именно смысл, который они несли, и был тем свидетельством, зажигавшим сердца. Зажигали сердца и сами богослужения, и благочестивые обычаи, передававшиеся в семьях, сама культура, укорененная в тысячелетнем опыте христианского бытия. Но как мы видим, этого было недостаточно. Что на Ваш взгляд должно учитываться православными миссионерами? Чего не доставало в советский период?
О. Августин: Мне кажется, что свидетельство Церкви в советское время вряд ли следует называть миссией. В противном случае мы рискуем утерять точность определений. Конечно же, миссия и свидетельство тесно связаны друг с другом, и, вероятно, разделять их не нужно, да и невозможно. Ведь что такое миссия без свидетельства? С другой стороны, я не случайно поставил вопрос о православности миссии, о том, что делает миссию православной. Как определимо православие в преломлении и перспективе миссии. Вопрос о том, что необходимо знать миссионеру, какая система или сумма знаний делает человека миссионером, и тем более миссионером православным, можно поставить несколько иначе. Что проявляется или, лучше, бывает явлено и указуемо в понятии о православии? Мне кажется, что здесь возможно двоякое определение. Православие может быть правильно оформленной веро- и нравоучительной общностью, совокупностью убеждений о мире и о том, что его превосходит. Тогда православный миссионер — это тот, кто может передать и научить другого тому, что сам он принял как верное, правильное, православное. Но православие может быть понимаемо как синоним подлинности, подлинного, бытийного принятия и несения в себе того, что нес в Себе Христос. Здесь миссия становится не учительством, агитацией, передачей информации и указанием на традиции, а раскрытием для человека доступа к жизни в Нем.
О невыполнимости миссии
О. Иосиф: «Принятие и несение того, что нес в себе Христос» — эта краткая фраза может послужить одним из определений слова «миссионерство». Да, для миссионера, и не только для него, для каждого христианина это должно служить ориентиром всей жизни. Это особенно важно помнить тогда, когда человек призван на церковное служение или же когда послан (получил благословение) «благовествовать о своем уповании». На этом пути встречаются две сложности: одна внешнего характера, другая внутреннего. Первая сложность — это страх, что тебя не услышат. Сюда же я отнесу боязнь войти в диалог с другими религиозными традициями, другими жизненными ориентирами, ценностями, боязнь раскрыть свое сокровище перед другими. Вторая — это упоение сознанием своей правильности и неспособность критического осмысления своих слов, поступков и действий. В зависимости от среды может проявляться либо одна, либо другая опасная черта. Слова преподобного Серафима Саровского, обращенные к Мотовилову — «Радость моя! Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи» — указывают на принятие и несение в себе образа и духа Христова. Однако как соотнести их с миссионерством, с проповедью? Не указывается ли здесь лишь на заботу о своем собственном спасении, на потребность своего мирного душевного устроения?
О. Августин: Отождествление миссии и миссионерства с личным призванием, а последнего с личной, духовной, «своей» жизнью во Христе необратимо обессмысливает миссию, делает ее невозможной. Ведь в результате такого отождествления мы понимаем, что миссия неотвратимо и неизбежно связана с риском, с риском вхождения в диалог с чужым и чуждым, с неготовностью, а порой и неспособностью и невозможностью увидеть и признать, что наше сокровище, сокровище правды, вечное, превосходящее нас, данное нам, не воспринимается. И здесь мне хотелось бы обратиться к тому, к чему все мы обращаемся в поиске ответов и решений — к святоотеческому наследию. Одной из важнейших, наполненных богатством антиномий, частей этого наследия является учение святителя Августина Иппонского (354-430) о благодати. В своем произведении «О благодати и исправлении» (лат. De Correptione et Gratia) североафриканский епископ 5-го века рассуждает о том же, о чем мы с рассуждаем в веке 21-ом: как проповедовать, как быть миссионером, зная, что тебя почти никто не услышит?
О. Иосиф: Осознание этого указывает на смирение и на послушание воле Божией. Одна из самых сложных задач современного миссионера — это способность актуализировать Евангельское Слово. Да, Миссия это дело Божие, it is not our business, но это и наша обязанность, и ее нужно выполнять только со смирением, не ожидая наград. Именно с такими чувствами должен подходить к этому делу миссионер. Однако это не освобождает от ответственности, от личного подвига, от усердия в деле Божием. Слова апостола Павла, обращенные к Коринфянам: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти, по крайней мере, некоторых» (1 Кор. 9,22), — указывают на необходимость собственного труда, на необходимость умаления, смирения и доступности.
Мы заговорили о святоотеческом наследии, о творениях святителя Августина Иппонского. И это не случайно. Одной из особенностей этого отца Церкви является его актуальность. Многих, кто сегодня соприкасается с его творениями, равно как и с творениями других отцов прежних веков, поражает, насколько они современны. Архаичным может быть язык некоторых произведений, устаревшими могут быть те или иные научные взгляды, на которые они опирались, но основное послание (я употребил бы здесь английское слово „message") святоотеческой литературы, его духовный строй, его догматическая и нравственная сердцевина — все это остается равно актуальным как для нашего современника, так и для человека древности.
К герменевтике миссии
Христологичность
О. Августин: Святоотеческое богословие помогает нам выработать своего рода герменевтику миссии, придать ей те необходимые координаты, без которых миссия выпадает из границ миссии и делается чем-то иным. Святитель Августин Иппонский говорит нам о том, что вера является абсолютным даром Божиим во Христе Иисусе. Господь дает благодать веры. Усилие же миссионера исходит из укорененности в любви. Любовь при этом понимается не как абстрактное понятие, подвергнутое особенной девальвации в последние столетия, но как Христос, присутствующий в сердце. Именно это присутствие Христово делает миссию явлением христологической реальности, когда речь идет не о приобщении человека к нам как к социальной группе или же общении тех, кто прав, но о раскрытии смысла, сообщении о неповторимости того, к кому мы обращаемся.
О. Иосиф: Мы уже говорили о том, что Миссия — это дело Божие, и наша задача лишь только указать на Христа, позвать к Нему. В этом смысле основополагающими являются слова апостола Филиппа «пойди и посмотри» (Ин. 1. 46), обращенные к Нафанаилу. Такие же слова призван говорить и православный миссионер, обращаясь к вопрошающим его современникам. Эти слова во многом раскрывают православную проповедь, православную миссию. Миссионер, указывая на Христа, приглашает в Церковь, приглашает черпать из ее двухтысячелетнего опыта, раскрыть для себя «глаголы вечной жизни». «Укоренненность в любви» может быть построена лишь на фундаменте традиции, на укорененности в Священном Предании. В этом смысле можно говорить и об особенности православной миссии, ее неповторимости, ее аутентичности.
Универсальность
О. Августин: Если в качестве первого и основного критерия миссии определить христологичность, то следующей координатой, по моему убеждению, является универсальность. Пример этого мы также находим у святых отцов. В частности, именно универсальная модель христианства была одним из критериев миссии, проповеди и богословствования великих каппадокийцев. Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский — каждый из них всегда имеет перед собой христианство в его универсальном измерении, отождествляемое с универсумом тогдашней Римской Империи. Оба этих критерия, христологичность и универсальность, тесным образом связаны друг с другом. Впрочем, не будем вдаваться в подробные богословские размышления. В наши дни в фильмах миссионерской направленности подробно рассказывается о патриотической миссии Церкви, ее культурообразующей роли, противостоянии захватчикам, но нет ни слова о Христе и принесенном Им спасении.
О. Иосиф: Мы уже говорили о том, что Миссия тесно связана с личным свидетельством, с внутренней и внешней дисциплиной и с персональным подвигом. Каждый миссионер должен уделить этому особое внимание. Святитель Иоанн Златоуст пишет: «Нечистая жизнь препятствует познанию высоких истин, не позволяя разуму проявлять свои высшие способности». В древности многие миссионеры были монахами и аскетами. В святоотеческой литературе мы встречаем имена многих аскетов-миссионеров, подвизавшихся в просвещении язычников. Духовный опыт миссионеров запечатлен в аскетических и нравоучительных произведениях. В этом контексте вспоминается опыт сирийских монахов-затворников, которые имели право выходить из затвора только в двух случаях: для защиты веры и для проповеди Евангелия. Отцы столпники не оставляли своего подвига даже в этих случаях. Они проповедовали и вели огласительные беседы с места своего пребывания, то есть со столпов. Во многих сирийских монастырях рядом со столпами находились баптистерии. А преподобный Даниил столпник даже был рукоположен на столпе с целью проповедования и совершения Евхаристии. Все это указывает на необходимость особого внутреннего, духовного приготовления миссионера.
О. Августин: В данном случае следует остерегаться логики достижений, пусть и духовных. Я бы не стал отождествлять «необходимость внутреннего, духовного подвига миссионера» именно с аскетическим идеалом, особенно в той форме, о которой говорят только что приведенные примеры. В современном глобализирующемся мире, где культуры и цивилизации соприкасаются до путаницы, вряд ли можно удивить невероятностью подвига и самоограничения. Религиозные традиции нередко дают пример строжайших и успешных аскетических усилий и достижений вне христианской перспективы. Вне христианской же перспективы, как правило, находятся и те, к кому обращена проповедь. Для нас важна и необходима соотнесенность с этической глубиной, раскрываемой в Евангелии.
Поэтому в качестве следующего, третьего, критерия миссии я бы предложил апостоличность. Обращаясь к миру и человеку, мы призваны к передаче веры, переданной Апостолам и переданной Апостолами. Апостоличность нашей христианской традиции выражается в том, что христианство, передаваемое нами, — христианство апостольское.
Апостоличность
О. Иосиф: Согласен, что апостоличность призвана быть одним из критериев миссии. Эта очень хорошая и конструктивная мысль, она может во многом раскрыть смысл миссии. Однако я бы предостерег от высказываний, которые могут создавать впечатление противоречия. В рассуждении о миссии не следует умалять значение святоотеческого наследия. Ведь именно оно является одним из незаменимых критериев адекватности нашей проповеди и ее соответствия апостольскому наследию. Не случайно мы называем Православную Церковь «Церковью Отцов». Мне кажется, что в предыдущем абзаце важность этого поставлена под сомнение.
О. Августин: Разногласие во мнениях — это не так уж плохо, особенно в богословии. Думаю, что в ходе нашего рассуждения нам удалось наметить ряд координат, которые, возможно, будут интересны читателям, а, возможно, и полезны тем, кто так или иначе причастен к миссионерскому делу. И все же мне хотелось бы сделать замечание, относящееся к тому, что мы называем святоотеческим наследием. Мы ссылаемся на святых отцов, обращение к святым отцам слышится в каждой проповеди и в каждом рассуждении в рамках церковной парадигмы. Происходит некоторое отождествление всякого аспекта бытия Церкви, всякого интеллектуального усилия христианина и любого богословского труда с понятием «святоотеческое наследие».
В 17-м веке Спиноза отождествляет мир и Бога: Deus sive natura. Получается, что Бог во всем и всё Бог. Обычно, такое миропрочтение называется пантеизмом. Выводом из этой философской интуиции стал атеизм. Получилось, что если Бог — «всё и везде», то Его просто нет нигде.
Возможно, философ увидит в моем рассуждении непростительное упрощение. Я употребил этот пример для указания на то, что если постоянно и во всем указывать на наследие отцов, достигая почти полного отождествления богословия и жизни Церкви со святыми отцами, мы лишаемся возможности определения границ нашей миссии и нашей ответственности. Одновременно, мы лишаем святых отцов их неповторимости и историчности, их соотнесенности с определенным уникальным моментом в истории.
Заключение
Образ
миссионера
О. Иосиф: Да, это правда. Беседа о миссии в мире, о ее значении, о тех, кто
совершает это дело, — это беседа о современном свидетельстве Церкви, это беседа
о нас с вами, это беседа о каждом из нас. К слову об этом мы должны
возвращаться снова и снова. Богословское, догматическое, нравственное и
моральное осмысление этого делания является нашей задачей. От того, как будут
расставлены акценты в этом служении, зависит будущее Церкви. В данной беседе мы
постарались затронуть многие аспекты миссии, осмыслить ее парадигмы, выявить и
проанализировать те трудности и проблемы, которые возникают как перед
миссионером, так и перед миссией в целом. Мне лично эта беседа, одновременно
являющаяся богословским размышлением, принесла огромную радость и глубоко
вдохновила. Желаю всем нам Божией помощи в деле миссионерского служения.
О. Августин: В заключение нашего богословского рассуждения о миссии мне хотелось бы обратиться к образу того, чью память Церковь чтит в эти дни и чья память предшествует торжеству в честь Апостолов. Говоря о проповеди и миссии, мы соотносим это служение благовестия с делом апостолов. Но, наряду с безусловностью апостольской парадигмы, Писание дает нам и другой образ проповеди — образ того, кто крестил, образ Крестителя. Иоанн Креститель называется Церковью величайшим из всех пророков.
Древние великие библейские пророки возвещали слово с силой, подкрепляемой мощью божественного свидетельства. Моисей поражает Египет казнями, Самуил помазует Царей. В смерти своей великие пророки тоже велики. Моисей восходит на гору, о кончине Самуила плачет Израиль. Илия восходит на небо в огненной колеснице. Следующие за ними пророки несут на себе печать приближающегося Креста: Иеремия насильно уводится в плен, из которого ему не будет возвращения, Исайя перепилен пилой Манассии.
Иоанн — величайший из пророков. Величие его раскрывается в непосредственной близости Тому, Кому он предшествует. Величие его и в том, что делает его неповторимым, в том, что столь выделяет его из всех — в готовности быть неуслышанным. Здесь содержится поучение и вечный образ всякого христианского миссионера.