Предисловие переводчика
Рассуждая о том, что представляет собой богослужение и литургия в частности, погружаясь в догматическое сознание древней Церкви и ее богатейшее культурное наследие, мы часто забываем о первостепенной просветительской задаче: открыть эти сокровища для всех желающих к ним прикоснуться. Для этого недостаточно только научно-исследовательской работы, только хороших переводов и пастырских бесед. Предписывая определенные слова и действия, обряд учит и воспитывает. Научиться литургии можно только опытно, входя в ее таинственное пространство, постепенно обживая его, совершая и исправляя собственные ошибки. Задача литургического образования нелегка еще и потому, что богослужение совершается церковным собранием, состоящим из людей разного возраста, темперамента, настроения. Деятельность Романо Гвардини была во многом посвящена достижению этой непростой и всегда актуальной цели — научиться и научить других участию в литургии.
На этом пути у Гвардини были предшественники и последователи, и не только среди собратьев-католиков. О том, какое место занимает литургия в воспитании человеческой души и приходской общины в целом, напоминают, например, некоторые пассажи из российских «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», собранных в начале прошлого века. «Церковное богослужение по справедливости считается лучшей веро- и нравоучительной и воспитательной школой, благодатно и спасительно действующей на все силы и способности души, — пишет Назарий, епископ Нижегородский и Арзамасский. — Но для того чтобы богослужение было действительно таковым, нужно непосредственное, сознательное и живое участие в нем всех предстоящих; нужно, чтобы оно захватывало и увлекало их и своим содержанием, и исполнением; нужно, чтобы оно стало насущной потребностью верующих и влекло их к себе».
В Апостольском послании «Desiderio desideravi» (2022 г.) о литургическом воспитании христиан папа Франциск цитирует Гвардини, говоря о двух взаимосвязанных задачах — «воспитания для литургии и воспитании литургией». В послании высказывается пожелание, которое восходит к движению литургического возрождения ХХ века и к которому нельзя не присоединиться сейчас: «чтобы каждый верующий возрастал в познании богословского смысла Литургии <…> в познании развития христианского богослужения, обретая способность понимать евхологические тексты, динамику ритуала и его антропологическую ценность»[1] (пп. 34-35).
Предлагаемый вниманию читателя текст — перевод первой главы книги Гвардини «Дух литургии», которая посвящена литургической молитве. Автор подробно разъясняет природу главной молитвы Церкви, рассказывает о том, как соотносятся между собой литургические и внелитургические типы, обращает внимание на роль природы и культуры в богослужении, указывает на возможные ошибки и заблуждения.
Глава из книги
Старое богословское правило гласит: «Природа и благодать ничего не делают напрасно». И природа, и благодать имеют свои законы. Соблюдая определенные условия, природная и вместе с тем благодатная жизнь души остается здравой, развивается и обогащается. В отдельных случаях правилами можно пренебречь, например когда речь идет о душевном порыве, необычных обстоятельствах, срочной необходимости и т. п. Но в конечном счете нарушение правил не остается безнаказанным. Жизнь тела замедляется и угасает, если не соблюдаются условия его роста; так же угасает и жизнь духа, утрачивая свою свежесть, силу и цельность.
Сказанное особенно важно по отношению к общине. В жизни одного человека без исключений не обойтись, но когда речь идет о множестве людей, сразу же встает вопрос о структуре, приемах, текстах молитв, из которых состоит богослужение; а за этим следует важнейший вопрос о том, проявляются ли в нем фундаментальные законы здоровой духовной жизни как в природной, так и в благодатной ее стороне. Вопрос не только в том, как вести себя в какой-то отдельный момент. Речь идет об общем устроении, о непреложных законах жизни души, которые существуют не затем, чтобы выразить какое-то одно состояние, но чтобы отвечать требованиям обычной, повседневной жизни. В них заложен духовный ориентир не для какого-то одного человека, но для созидания единства разных людей. Понятно, что здесь видна любая организационная оплошность. Да, поначалу находятся причины — особенные обстоятельства, переживания, нужды, которые оправдывают то или иное душевное состояние. Но по мере того, как возобновляется нормальная жизнь души, яснее обнаруживается каждая ошибка, последствия которой разрушительны.
Основные законы, о которых идет речь, лучше всего различимы в жизни большого сообщества, особенно если его развитие продолжается в течение долгого времени. У этих правил было время, чтобы подтвердить свою правоту. В совместной жизни людей с разным жизненным опытом, происходящих из разных социальных слоев, иногда разных рас, в ходе исторического и культурного развития все случайное и особенное отпадает, а на первый план выходит сущностное и общепринятое. Правило духовного устроения становится объективным.
Литургия — наилучший пример объективно существующего строя духовной жизни. Она смогла распространиться kata tou holou, то есть повсюду, сообразуясь со временем, местом и типами человеческой культуры. Следовательно, литургия — лучший наставник via ordinaria, нормального порядка молитвенной жизни общины[2].
Значение литургии, однако, должно быть определено точнее. В первую очередь нужно установить характер ее отношений с внелитургическими формами духовной жизни.
Первая и существенная задача литургии не в том, чтобы кто-то один воздавал Богу почитание; и не в том, чтобы разбудить, воспитать и освятить какую-то одну душу. Литургическое действие и молитва не создаются в одиночестве. Не создает их и группа людей, достигающих лишь кратковременного, неустойчивого единства. «Я» литургии бесконечно превосходит какой-то один приход, несравнимо больше суммы отдельных людей. «Я» литургии — это и есть Церковь. Литургия — общественное, установленное Церковью богослужение, которой управляют избранные Ей служители — священники. В литургии община верных воздает Богу почитание, благодаря которому и в котором она растет и строится. Понимание такого практического характера богослужения очень важно. Здесь католическое понимание расходится с протестантским, по большей части индивидуалистическим. Вступая в некое высшее единство, верующий находит свободу и порядок; это следует из самой природы человека, одновременно индивидуальной и общественной.
Наряду со строгими, культовыми формами богопочитания, существуют и другие, в которых сильнее выражено индивидуальное начало. К ним принадлежат так называемые «практики благочестия», например вечерние молитвы и гимны, последования, предназначенные для определенного места, времени, обстоятельства и т. д. Они несут на себе особый отпечаток времени и среды, выражают те или иные особенности общины.
По сравнению с индивидуальной молитвой, выражающей только личные нужды и стремления, практики благочестия носят более общий характер, и все же всегда в них присутствует что-то от них самих. Совсем другое дело — литургия, которая представляет собой объективный, надличностный способ молитвы, совершаемый Церковью как единым целым. В практиках благочестия делается акцент на получении назидания и утешения. Поэтому правила и формы литургии не могут быть ориентиром для внелитургических богослужений. Нельзя согласиться и с тем, что литургия представляет собой единственное правило общей молитвы. Это означало бы полное непонимание наших духовных потребностей. Народное благочестие должно сосуществовать с литургическим, развиваясь с учетом исторических, общественных и местных особенностей. Нет ничего хуже, чем пытаться отвергнуть ценнейшие элементы духовной жизни ради литургии или даже приспособить их к ней. Но хотя и в литургии, и в других религиозных практиках есть свои специальные области и цели, первенство чести все же принадлежит литургии, которая была и остается «правилом молитвы». Внелитургическая молитва, если хочет сохранить свою жизненную силу, должна ориентироваться на литургию и обновлять себя в ней. Не сказать, чтобы литургия имела такое же отношение к народному благочестию, как догмат к богословскому мнению, однако определенная связь все же существует: чем-то она напоминает соотношение частного случая и закона. Ориентируясь на литургию, любое благочестивое упражнение может увидеть свои недостатки и вновь обрести утраченный «царский путь». В духовном упражнении учитываются условия времени, места, обстоятельств; литургия со своими неизменными законами уравновешивает его. Как светильник, она указывает путь истинному, здоровому благочестию.
Хотя наше исследование не претендует на то, чтобы стать исчерпывающим или окончательным, попробуем найти некоторые из этих литургических законов.
Прежде всего литургия показывает, что молитвенной жизнью общины должна руководить мысль, главным образом догматическая. Тому, кто незнаком с литургией, она кажется собранием искусных богословских формул, — пока, наконец, перед ним не откроется, что в этих ясных, отточенных фразах дышит живое религиозное чувство. Более всего это касается молитв воскресной мессы: когда ее течение становится слишком бурным, оно умиряется и направляется ясной мыслью. Страницы миссала и бревиария полны чтений из Священного Писания и святых отцов, и все они побуждают к мысли. Часто они вводятся или завершаются короткими молитвами созерцательного типа, например, антифонами, так что услышанное или прочитанное получает достаточно времени, чтобы отзвучать и достичь сердца. Литургия, lex orandi, «правило молитвы», согласно старинному изречению, также и lex credendi, «правило веры». Здесь находится вся полнота богооткровенной истины.
Сказанное не означает, конечно, что сердце и чувство не имеют значения. Несомненно, молитва — это «вознесение ума и сердца» к Богу. Но сердце должно направляться, поддерживаться и очищаться умом. В отдельном случае, по конкретному поводу вполне допустимо дать волю сердечному порыву, неважно, исходит ли он изнутри или вызван каким-то внешним событием. Но регулярная, повторяющаяся форма молитвы имеет дело с разными душевными состояниями, ведь один день не похож на другой. И поскольку практики благочестия, как правило, эмоционально окрашены, они всегда будут отмечены тем или иным душевным переживанием: наше чувство всегда выбирает то, что ближе именно нам. Следовательно, такая молитва должна соотнести себя, хотя бы до некоторой степени, с сердечным расположением того, кто ее хочет совершить, иначе она бесполезна или искажает чувство. То же самое происходит, когда молитву, которая используется для достижения одной цели, пытаются приспособить к разным жизненным обстоятельствам.
Если мы хотим, чтобы совместная молитва приносила пользу, ее нужно отдать под начало ясной, глубокой, верующей мысли. Только так она будет служить единству, в котором находится место для разных состояний, чувств и переживаний.
Одна только мысль поддерживает здоровую жизнь души. Только та молитва хороша, которая коренится в истине. Настоящая молитва не только свободна от ошибок, она прорастает из полноты истины. Истина придает молитве силу, пронизывает ее здоровой, содержательной, живой энергией, без которой все слабеет. Если это касается личной молитвы, то тем более справедливо по отношению к практикам благочестия, которые всегда балансируют на грани сентиментальности. Догматический разум освобождает от господства настроения, от эмоциональной сумбурности и лени. Он делает молитву ясной и жизнеспособной.
Если религиозная мысль хочет выполнить свое служение единству, она должна обогатить молитву истиной во всей ее полноте.
Бывает, что какие-то истины Откровения привлекают людей определенного душевного склада. Порой замечаешь, с каким трепетом люди относятся к той или иной истине веры. Какие-то из них привлекают внимание при вступлении в Церковь, какие-то играют роль в определенный период жизни, а какие-то становятся основанием, на котором держится здание веры во времена сомнений. Верно и то, что сомнения атакуют в первую очередь те истины веры, которые наименее всего подходят тому или иному душевному строю.
Молитва, которая выделяет какую-то одну истину веры, конечно, подходит людям соответствующего душевного склада, но даже они через какое-то время чувствуют необходимость во всей истине. Например, если молитва говорит только о божественном милосердии, она не дает раскрыться чувству умиления. Нужно дополнить ее чувством божественного величия и справедливости. Вероучительные истины должны быть представлены в молитвенной практике таким образом, чтобы в конечном счете служить единству церковного собрания.
Литургия и здесь наш наставник. Она наполняет молитву всей полнотой истины и сама есть не что иное, как молящаяся истина. В самом деле, литургию наполняют истины фундаментальные[3]: Триединый Бог с Его силой, совершенством и величием; Его творение, промысел и вездесущие; грехи, справедливое наказание, жажда спасения; Искупитель и Его царство; четыре последних вещи[4]. Такая истина никогда не надоест, она будет всем для всех, при этом оставаясь новой и неизменной.
Молитва может принести плоды, если не ограничивается какой-то одной частью истины, но включает в себя, насколько возможно, всю полноту божественного учения. Это особенно важно по отношению к молящимся, которые легко уклоняются в частности, обращают внимание на те истины веры, которые для них дороже остальных[5]. С другой стороны, очевидно, что молитву нельзя перегружать, она не должна быть вместилищем всех возможных мыслей и идей. Без ощущения объема и пространства духовная жизнь чахнет, становится узкой и мелочной. «Истина сделает вас свободными» (Ин. 8:30) — не только от рабства заблуждению, но и для Царства Божия.
Приоритет мысли не означает господства холодного разума. Упражнения в благочестии, например, должны быть наполнены теплотой жизни души.
По этому вопросу литургии тоже есть, что сказать. В ней есть такие мысли, которые вырастают из сердечного, благодатного порыва и которые, в свою очередь, должны захватить собой все остальные сердца. Молитва Церкви полна глубокого и сильного, иногда пламенного, чувства. Вот, например, псалмы — как сильно они действуют на нас! Послушайте, как говорит ожидание в псалме 41, а раскаяние — в Miserere (Пс. 50). Как ликуют хвалебные псалмы, каким праведным негодованием исполнены строки, в которых проклинаются нечестивые! Каким духовным напряжением наполнено время между Страстной Пятницей и радостным Пасхальным утром!
Литургическая эмоция поучительна. В ней есть моменты возвышенные и освобождающие, как, например, в безмерной радости Exsultet в Великую Субботу[6]. И все же, как правило, литургическая эмоция сдержанна, приглушена. Сердце говорит открыто, но его предваряет мысль; формы молитвы выверены, а части уравновешены. Глубина чувства осталась, но молитвой руководит общий дух сдержанности. Литургия как единое целое не стремится к изобилию чувств. Эмоция мерцает в ней, как в вулкане, вершина которого находится в холодном и ясном воздухе. Литургия — это сдержанная эмоция. Особенно это видно во время мессы, как в ее неизменяемых частях, так и в молитвах конкретного дня. Среди них попадаются настоящие шедевры благородного движения души.
Литургическая молитва так сдержанна, что сначала кажется порождением холодных интеллектуальных схем, — до тех пор пока, пожив в этом мире подольше, человек не почувствует, что в ясных, гармоничных формах литургии течет жизнь.
Как же нужна эта воспитанность! В отдельных случаях допустимо дать волю эмоции, но молитва, которой пользуются ежедневно, к тому же в общине, обязана быть сдержанной. Когда предполагается сильная или спонтанная эмоция, возникает двойная опасность. Если молящийся отнесется к ней со всей серьезностью, то он будет заставлять себя чувствовать то, что никогда не чувствовал или не чувствует в данный момент. Религиозное чувство затемняется, в нем появляется ложь. Если же на помощь человеку приходит его природное спокойствие, он может отнестись к словам молитвы с равнодушием. А это уже обесценивает слово.
Написанная молитва тоже призвана наставлять и возвышать чувство, но слишком удаляться от нормы нежелательно. Если мы хотим, чтобы совместная молитва приносила плод, она должна быть интенсивной и глубокой, но в то же время спокойной. Позволим себе процитировать замечательные стихи из одного гимна, хотя они почти непереводимы:
Laeti bibamus sobriam / Ebrietetem Spiritus…[7]
Конечно, линейкой измерить глубину эмоции нельзя, но там, где достаточно одного выражения, не нужно ничего прибавлять. Простое высказывание лучше сложного.
Литургия говорит и о том, какие чувства должны сопровождать молитву, чтобы она приносила плод. Не следует концентрировать внимание на какой-то одной области веры. Молитву должны наполнять немногие, но важные чувства, как в псалмах: поклонение, жажда Бога, просьба, страх Божий, сокрушение, любовь, жертвенность, мужество в перенесении скорбей, вера, доверие и т. д. Эти чувства нельзя назвать слащавыми или приятными, зато они ясны, просты и естественны.
В литургии есть то, что можно назвать прекрасной сдержанностью. В ней почти нет места выражению безграничной преданности, а точнее сказать, его окружает такое богатство образов, за которыми душа находится в безопасности. Молитва Церкви не выставляет напоказ сердечные тайны. Пробуждая глубокие и нежные чувства, она их скрывает. В литургии можно выразить преданность и покорность, сказать самые сокровенные слова, при этом не опасаясь потерять целомудрие. Литургия подарила человеку возможность выразить душевную жизнь во всей полноте и глубине, не выдавая его секретов, secretum meum mihi (ср.: Ис. 24:16). Он может изливать свое сердце Господу и при этом чувствовать: все, что должно остаться внутри, там и останется[8].
То же самое касается и правил благочестия. Литургическое действие, литургическая молитва исходят из нравственных предпосылок — жажды правды, сокрушения, жертвенности и так далее, которые затем переходят в нравственные поступки. Но и здесь есть деликатная подробность. Не так легко требовать от человека серьезных нравственных поступков, особенно таких, которые выражают внутреннюю решимость. Церковная молитва нуждается в них только там, где такое решение обязательно, например при отречении сатаны в крещении или во время принесения монашеских обетов. Но когда речь идет о том, чтобы приблизить литургическую молитву к ежедневному образу мысли и поступка, тут литургия очень сдержанна. Торжественный обет, безоговорочное оставление греха, послушание на все времена, обещание бесконечной любви и тому подобное — обо всем этом литургия почти не говорит. А если и говорит, то только в форме смиренной просьбы испытать подобные чувства, или как размышление о том, как они благородны и добродетельны, или как простое напоминание о том, что такие чувства есть. Литургия избегает молитв, в которых высокие чувства выделены особым образом.
Как же это верно! В моменты восторга, в решительный час такая молитва оправданна и даже необходима. Но когда речь идет о молитве общины, частое использование прошений подобного рода ставит верующего перед плохим выбором. Если принять все всерьез и пытаться пробудить в себе соответствующее благочестивое чувство, может оказаться, что испытать его по-настоящему не получится. В попытке достичь «правильных» результатов, которые ему не под силу, человек рискует принять подделку за истину и совершать такие поступки, к которым он не готов. Если же слова молитв понимать только как выражение мимолетного впечатления, снижается ценность благочестивого чувства, которое в них заключено. Это и имел в виду Христос, когда говорил: «Да будет ваше слово: да, да, нет, нет» (Мф. 5:37).
Достойным восхищения образом литургия решает свои задачи: побуждать к следованию нравственному идеалу и, оставаясь правдивой и настоящей, с пониманием относиться к повседневным человеческим нуждам.
* * *
Следующий вопрос касается формы церковной молитвы. Звучит он примерно так: какая молитва способна захватить наибольшее количество людей, при этом постоянно удерживая их внимание?
Моделью для любого молитвенного упражнения служит богослужение оффиция[9], которое день за днем собирает людей на совместную молитву в определенное время дня. Именно здесь даны правила, по которым формируется правило общей молитвы[10].
Самое важное — чтобы все принимали непосредственное участие в богослужении. Если собравшиеся только слушают, как один из них что-то произносит, общее душевное движение останавливается, замирает. Каждый, кто пришел, должен участвовать. Мало простого повторения слов, хотя такой тип молитвы — литания — есть и в литургии[11]. Отказаться от нее означало бы не понимать потребностей человеческой души. В литании собрание отвечает на тот или иной призыв предстоятеля аналогичным действием, например просьбой. Каждый раз одно и то же действие приобретает новое содержание, новую глубину. Происходит поступательное движение вверх, которое помогает выразить насущную потребность, или преданность Богу, и делает это прошение одновременным и действенным.
И все же, если посмотреть на богослужение в целом, литургия использует этот способ довольно редко. Это и правильно, потому что в нем таится опасность усыпить движение души[12]. В качестве основной формы церковной молитвы литургия использует драму. Присутствующие разделяются на два хора, молитва движется посредством диалога. Молящиеся включаются в общий поток, все обязаны как минимум внимательно следить за тем, что происходит; каждый понимает, что от него зависит успешное продолжение совместного действия.
Всем этим литургия напоминает нам о фундаментальном законе душевной жизни, которым нельзя пренебрегать безнаказанно[13]. Какую бы пользу ни приносили «ответные», респонсорные формы, в самой основе общей молитвы лежит принцип поступательного движения, этому и учит нас «правило молитвы». Насущный вопрос «как человек может возобновить жизнь в Церкви» теснейшим образом связан с тем, о чем идет речь. Сейчас ему нужно поступательное движение, деятельное участие.
Текучая масса душевного движения должна быть упорядочена. Необходим «наставник», который отмечает начало, середину и окончание процесса, управляя его движением в целом. Он отвечает и за внутреннее содержание; например, указывает главные мысли, заботится о том, чтобы труднейшие части понимались правильно; в определенные моменты он находит выражение общего чувства; добавляя в молитву элементы созерцания или поучения, он создает возможность для передышки. Это задача руководителя хора, который прошел хорошую литургическую подготовку.
Мы уже говорили о том, что в литургии дышит сильная и глубокая жизнь духа. То же самое можно сказать и о двух силах человеческого бытия: природе и культуре.
В литургии голос природы говорит во всю мощь. Перечитайте псалмы: мы видим человека таким, какой он есть. В псалмах душа предстает отважной и унывающей, радостной и печальной, исполненной благородных стремлений и одновременно — греха и внутренней борьбы; то она усердна ко всякому благу, то впадает в апатию и уныние. А чтения Ветхого Завета? Как откровенно говорится здесь о человеческой природе! Никакой попытки оправдать или скрыть истинное положение дел! То же самое касается молитв Церкви перед рукоположением или совершением таинств: какое в них свежее дыхание природы! Все вещи названы своими именами. Человек полон слабостей и ошибок, но литургия берет его таким, какой он есть, сотканным из благородства и ничтожества, из высокого и низкого. Никакой парадной картины, в которой аккуратно замазаны грубые и неприглядные черты; только человек как он есть.
Культурное наследие литургии ничуть не меньше. Многие поколения христиан вложили в нее лучшее, что у них было. Они создали язык литургии; развили ее идеи и представления; украсили ее строй даже в малейших деталях, начиная с коротких стихов и общей структуры молитв до искусной отделки оффиция и мессы, — и все это вместе образует культурное богатство литургического года. Действие, повествование, пение взаимно обогащают друг друга. Стиль каждой отдельной части не одинаков: простой и ясный в службе оффиция, таинственный в праздниках Богоматери, исполненный умиления в дни памяти мучеников и дев. А еще есть область ритуальных действий и жестов, облачения и сосуды, произведения архитектуры, изобразительного искусства, певческое мастерство и органная музыка.
Из всего сказанного открывается важный закон духовной жизни. Религия нуждается в культуре, то есть в совокупности наиболее значимых плодов творческих, созидательных и организационных усилий человека — в произведениях искусства, науки, в общественном устройстве и т. п. Задача культуры — придать устойчивую форму и выражение сокровищам истин и целей, переданных в божественном Откровении, и связать их с жизнью во всем ее многообразии. Культура не может создать религию, но она предоставляет средства для ее благословенного действия. В этом и заключается смысл старой поговорки: Philosophia ancilla theologiae, «Философия — служанка богословия». Это касается всей культуры в целом. Церковь всегда действовала согласно этому изречению. Она хорошо знала, что делает, когда предписывала ордену святого Франциска, исполненному высоких устремлений, духовной энергии и смелых начинаний, принять определенные правила внешнего поведения, отношения к собственности, образованию и т. д. Этим создавались условия для того, чтобы орден мог оставаться здоровым и приносить добрый плод. Конечно, если речь идет об отдельных подвижниках или коротких проявлениях возвышенного чувства, то они могут отстоять от культуры на некотором расстоянии. Об этом свидетельствуют, например, история монашеских общин в египетской пустыне, или история нищенствующих братьев, или некоторые святые разных времен. Но в конечном итоге для того, чтобы духовная жизнь приносила хороший результат, необходим высокий уровень здоровой культуры. Благодаря культуре духовная жизнь сохраняет энергию, ясность и изобилие, оберегает себя от нездоровых, странных, односторонних элементов, которые так легко вторгаются в духовную жизнь. Культура позволяет религии выразить себя, помогает отделить важное от второстепенного, средства от задач, путь от конечной цели. Церковь всегда осуждала любые попытки атаковать науку, искусство, собственность и т. д. Та же Церковь, которая так решительно подчеркивает «единое на потребу» и которая так энергично утверждает евангельское учение о том, что мы должны быть готовы пожертвовать всем ради вечного спасения, — та же самая Церковь желает, чтобы духовная жизнь была пропитана солью настоящей, высокой культуры.
В равной степени духовной жизни требуется природное основание — gratia supponit naturam, «благодать предполагает природу». Церковь ясно сказала все, что об этом думает, когда вела нелегкую борьбу с гностицизмом и манихейством, с кафарами и альбигойцами, с янсенизмом и всякого рода духовным фанатизмом. Это было сделано той самой Церковью, которая перед лицом Пелагия и Целестина, Иовиниана и Гельвидия, с их неумеренным превознесением природы, властно утверждала существование благодати и надприродного начала и говорила о том, что христианин должен превзойти природу. Недостаток высокой культуры сужает и закрепощает духовную жизнь; но если лишить ее природного основания, она становится сентиментальной, искусственной. Как только культурная составляющая молитвы ослабевает, сразу беднеет мысль, грубеет язык, образы становятся неуклюжими, а чувства — однообразными. И точно так же, если свежая кровь природы не струится по ее венам, мысль становится пустой и скучной, чувства мелкими и надуманными, примеры и образы безжизненными и пресными. Оба эти элемента — отсутствие природной силы и недостаток высокой культуры — вместе образуют то, что называется варварством, прямой антипод «науке говорить», scientia vocis, которая есть в литургической молитве и которую сама литургия прославляет как величественную принадлежность Творца.
Молитвенная жизнь должна быть простой, здравой и сильной. Она должна быть связана с действительностью и не бояться называть вещи своими именами. В молитве человек вновь обретает полноту жизни. С другой стороны, она должна быть богатой на мысли и образы, говорить содержательно, но без лишних слов, ей следует быть понятной для обычного человека. Она должна переплетаться с культурой, быть ненавязчивой, но живущей всеми богатствами духовного мира и внутренней сдержанностью мысли, желания и чувства.
[1] Francis, Pope. Apostolic letter «Desiderio desideravi». [Электронный ресурс]. URL: https://www.vatican.va/content/francesco/en/apost_letters/documents/20220629-lettera-ap-desiderio-desideravi.html. Дата обращения: 27.10.2022.
[2] Не случайно, что «религиозный папа» так решительно взялся за пересмотр литургии. Внутреннее обновление католического сообщества не будет успешным, пока литургия снова не займет подобающее ей место в жизни католиков. Евхаристическое движение распространяет свое благотворное влияние до тех пор, пока оно тесно связано с литургией. Тот самый папа, который издал декрет о причащении (Декрет «Sacra Tridentina» 1905 г. – прим. пер.), сказал: «Не молитесь на мессе, молитесь мессой». Только в том случае, если Святое Причастие рассматривается в контексте литургии, оно может занять подобающее место в процессе духовного обновления, которое ожидает Пий Х (Так же точно действенная и нравственная сила Святого Причастия может распространяться свободно, если полностью осознается его связь с проблемами и задачами общественной и семейной жизни, а также задачами христианского милосердия и профессиональной деятельности).
[3] Проницательность Пия Х лишний раз доказывает тот факт, что он сделал доступными содержание как раз тех частей литургии — воскресенья, часов и особенно ежедневных великопостных месс, — в которых выделяются основополагающие тайны веры. Будет жаль, если его усилия окажутся напрасными.
[4] «Четыре последние вещи» — часть эсхатологического предания Католической Церкви, касающаяся смерти, суда, рая и ада (ср.: Сир. 7:39). Об этом см., напр.: Pohle J. Eschatology: or, The Catholic Doctrine of the Last Things: A Dogmatic Treatise. Wipf & Stock. P. 2 (Прим. пер.).
[5] Мы не утверждаем тем самым, что особые времена (например, военное положение) или особые условия (например, в крестьянском мире или среди моряков) не позволяют нам видеть истины веры так же ясно. Речь идет об универсальном принципе, который, однако, может быть приспособлен к наличным условиям.
[6] Exsultet — древний пасхальный гимн западного христианства. Традиционно исполняется диаконом во время пасхального бдения после зажжения пасхальной свечи (прим. пер.).
[7] Бревиарий ордена св. Бенедикта. Лауды (т. е. молитва рассвета) понедельника. Дословно: «Радостно да пием трезвое питие духа» (прим. пер.).
[8] Здесь литургия достигает в духовном отношении того, что в обычной жизни достигается в организации форм общественной связи: то есть жить в единстве с другими, и вместе с тем быть огражденными от нежелательного вмешательства со стороны. Можно быть искренним и при этом не жертвовать душевной независимостью, быть связанным с ближним, но не теряться в толпе. Литургия обеспечивает свободу движения души, соединяя в себе природную непосредственность и благородную форму. Она противопоставляет изящество, urbanitas — варварству, которое приходит туда, где забывают о природе и культуре.
[9] Оффиций — в Римско-католической Церкви все службы суточного цикла, кроме мессы (после II Ватиканского собора — «Литургия часов») (прим. пер.).
[10] Конечно, оффиций нуждается в особых условиях, которые могут пригодиться для воспитания личного благочестия, например, необходимость в досуге, предоставляющая душе время для глубокого проникновения в самое себя, открывающая ей богатства мысли и т. д.
[11] Литания — в католическом богослужении молитва (или чинопоследование), состоящая из обращений к Иисусу Христу, Пресвятой Деве и святым, чередующихся с молитвенными прошениями (прим. пер.).
[12] Сказанное о литургии ясно показывает уникальное значение таких молитвенных упражнений, как Розарий. Сразу становится видна разница между литургической и «народной» молитвой. Фундаментальный принцип литургии — ne bis idem, «без повторений». В ней заложена идея непрестанного движения мыслей, настроений, стремлений. У народного благочестия, напротив, сугубо созерцательный характер, оно любит останавливаться на одних и тех же мыслях и чувствах, почти без перехода от одной мысли к другой. Молитвенные формулы в таком случае — только средства быть рядом с Богом, потому оно и предпочитает повторения. Постоянно возобновляемые прошения «Отче наш», Ave, Maria и т. д. используются как сосуды, которые наполняет сердечное чувство.
[13] В древние времена в Церкви использовался преимущественно респонсорный тип псалмопения. Регент произносил один стих за другим, люди отвечали теми же стихами или повторяли фразу до половины. Параллельно с этим использовался другой способ, согласно которому народ делился на два хора, и они попеременно произносили стихи псалма. Тот, факт, что второй тип вытеснил первый, говорит о том, как Церковь заботится о сохранении литургического чувства.
Источник: Богослов.Ru