Ἡ δέ γε Γαΐτα, ὡς λόγος τίς φησιν,
ἡ τοῦ Ῥομπέρτου σύνευνος αὐτῷ συστρατευομένη,
Παλλὰς ἄλλη κἂν μὴ Ἀθήνη,
θεασαμένη τοὺς φεύγοντας δριμὺ τούτοις ἐνατενίσασα
Anna Comnena, Alexias. IV. 6. 5.
Inter quas affuit et Lathgertha, perita bellandi femina,
quae virilem in virgine animum gerens
immisso humeris capillicio prima inter promptissimos dimicabat
Saxo Grammaticus, Gesta Danorum. IX. 4. 2.
Анна Комнина (1083—1153/54) — дочь императора Алексея I (1081—1118), написавшая в 1147-49 годах панегирическое жизнеописание своего отца, использовала в работе самые разные источники. Я. Н. Любарский в свое время доказал, что, описывая деяния Роберта Гвискара, Анна опиралась на утраченный источник норманнского происхождения, известный поэту Вильгельму Апулийскому, автору поэтического жизнеописания Роберта Гвискара, написанного им на латинском языке[1]. При этом исследователь сделал с нашей точки зрения ошибочный вывод о том, что Анна не знала латыни и пользовалась при написании «Алексиады» (в середине XII века) консультациями епископа Бари, который в эпоху Роберта Гвискара мог быть в лучшем случае подростком. Оставляя в стороне дискуссию о том, знала ли Анна латинский язык, и если знала, то в какой степени, отметим, что Г. Г. Литаврин также отмечал знакомство Анны с неизвестной латинской хроникой, описывающей деяния Роберта Гвискара, следы которой содержатся в «Стратегиконе» Катакалона Кекавмена, современника Роберта Гвискара, писавшего свой труд в период правления императора Михаила VII Дуки (1071—1078). По мнению исследователя, этот неизвестный источник был использован сицилийским хронистом Гоффридом Малатеррой[2], а также, добавим, в исследованной Фердинандом Шаландоном хронике Амато из Монте-Кассино[3]. В историографии, посвященной Анне Комниной, общепризнано, что основными источниками порфирородной принцессы были сохранившиеся «записки» ее мужа, Никифора Вриенния, а также недошедшие до нас воспоминания военачальников императора Алексея I: Георгия Палеолога и Татикия, на что намекает сама Анна[4]. Подробные описания боевых эпизодов, связанных с ее отцом, и воспевание его боевых подвигов делают сочинение Анны Комниной не только литературной обработкой военных мемуаров[5], но в первую очередь политическим памфлетом, направленным против политики племянника Анны, императора Мануила I (1143—1180), который в конце 1140-х годов активно заигрывал с крестоносцами[6]. При этом порфирородная принцесса приводит в своем труде подлинные документы императорской канцелярии, что свидетельствует о ее обширном кругозоре и знакомстве с дипломатическими архивами империи[7]. Вместе с тем в «Алексиаде» присутствуют интересные фрагменты, которые не привлекали достаточного внимания исследователей, но которые могут быть интерпретированы как свидетельства знакомства Анны Комниной, возможно, через посредничество латинских хроник, с сюжетами скандинавской поэзии скальдов. Подобное предположение имеет важное значение для изучения византийско-скандинавских культурных отношений, которые приобрели на исходе эпохи викингов (начиная со второй четверти XI века) чрезвычайно интенсивный характер.
Первый подобный фрагмент обнаруживается в повествовании Анны Комниной о событиях первой войны Алексея I с норманнами. Армия Алексея подошла к Диррахию, осажденному норманнами, в середине октября 1081 года. Несмотря на мнение некоторых военачальников, в частности Георгия Палеолога о том, что необходимо отказаться от атаки норманнских позиций и лучше блокировать лагерь Роберта Гвискара с суши, император прислушался к мнению горячих голов. Было решено атаковать Роберта утром 18 октября 1081 года. Варяги из гвардейского отряда Намбита отбили атаку конных и пеших норманнов из отряда Амико, графа Джовинацо, отбросили неприятеля в море и вклинились в боевые порядки главных сил армии Роберта. Вдоль берега курсировали союзники Алексея — легкие гребные венецианские корабли, экипажи которых расстреливали беглецов из луков и при помощи греческого огня. Но обратившиеся в бегство норманны из отряда Амико были остановлены графиней Гаитой (Сешельгаитой), супругой Роберта, которая бросилась в гущу схватки верхом на коне с копьем наперевес, подобно Палладе. При этом Анна Комнина избегает сравнивать Гаиту непосредственно с древнегреческой богиней и делает примечательную оговорку: «Παλλὰς ἄλλη κἂν μὴ Ἀθήνη», т. е. порфирородная писательница тем самым с легкой иронией подчеркивает дикий «варварский» характер действий Гаиты, которая, обладая доблестью, при этом лишена божественной мудрости, которую олицетворяет Афина в древнегреческой мифологии. Роберт, заметив, что варяги вымотаны непрерывным маршем, боем и тяжестью оружия, бросил своих рыцарей в контратаку. В результате варяги были разгромлены и часть их забаррикадировалась в церкви Архистратига Михаила, где доблестные воины были сожжены подоспевшими норманнскими рыцарями[8]. Этот знаменитый эпизод, рассказанный Анной Комниной, вероятно, со слов Георгия Палеолога, вполне заслуживает доверия. Англосаксы и английские даны, служившие в варяжской гвардии, вполне могли мечтать свести счеты с завоевателями их страны, поэтому потеряли осторожность и ринулись в самоубийственную атаку на норманнов.
Героическое поведение лангобардской аристократки Гаиты, жены Роберта, в описании Анны Комниной не вызывает сомнений или удивления. В описываемое время подобное поведение весьма характерно для знатных дам — представительниц западноевропейского высшего общества. Подобной воинственностью отличались многочисленные старшие и младшие современницы Гаиты. Среди них достойны упоминания Матильда, маркграфиня Тосканская, одержавшая победу над войсками германского императора Генриха IV в битве при Вольта-Мантоване в 1083 году, императрица Матильда Норманнская, завоевавшая корону Англии в 1140-е годы, Ида, маркграфиня Австрийская, принимавшая участие в Первом Крестовом походе, донья Уракка, королева Кастильская, и, наконец, прославленная Элеонора Аквитанская, королева Франции и Англии. Бесспорно, истоки подобного поведения знатных аристократок XI–XII веков следует искать в высоком социальном статусе женщины в древнем германском обществе, который констатировал еще Тацит и которое было связано с пережитками родовых отношений[9]. Подобный статус неоднократно находил отражение в мифологической традиции германцев, в частности скандинавов, которая формировала мировоззрение и систему воспитания в знатных норманнских семьях. Мифологические героини, такие как Климхильда и Брюнхильда из «Песни о Нибелунгах» (das Nibelungenlied), а также реальные исторические персонажи, такие как святая Хельга (Ольга), княгиня Киева, были воспеты в эпической и летописной традиции. Эти персонажи сохраняли свое влияние в семейных преданиях германской знати даже тогда, когда после принятия христианства и в результате социально-политического развития норманнов дружина викингов трансформировалась в рыцарское сословие по образцу класса профессиональных воинов Германии и Франции. Никита Хониат, родившийся вскоре после кончины Анны Комниной, описывая армию германского короля Конрада III Штауфена (1138—1152), проходившую в 1147 году в ходе Второго крестового похода по территории Византийской Империи, отмечал, что в войске Конрада были знатные дамы, подобные древним амазонкам.
Эти дамы, подобно рыцарям, ездили верхом на конях, носили доспехи и оружие, чем изрядно шокировали ромейских аристократок, еще воспитанных в духе «Домостроя» Катакалона Кекавмена. Особенно выделялась среди этих дам одна всадница, судя по всему, какая-то принцесса из династии Штауфенов, которую Никита Хониат называет новой Пентесилеей[10]. Но возможно также, что Никита Хониат, не являвшийся современником Второго Крестового похода, использовал дипломатические документы, в которых описывалось прибытие в Византию Элеоноры Аквитанской, в то время королевы Франции, восседавшей на коне, которая и вызвала у ромеев ассоциации с царицей амазонок Пентесилеей. Подобное зрелище могла наблюдать в 1147 году и сама Анна Комнина, трудившаяся в это время над созданием «Алексиады». Византийская литературная традиция была хорошо знакома с образом женщины-воительницы благодаря влиянию античной литературы — истории Пентесилеи Арктина Милетского, массагетской царицы Томирис Геродота, сарматской царицы Амаги и меотской княжны Тиргатао у Полиена были популярны среди византийской образованной публики[11]. В качестве примера подобной популярности можно упомянуть поединок Дигениса Акрита и арабской княжны Максимо, мчавшейся на вороном арабском скакуне с копьем наперевес, о котором повествует сам Дигенис Акрит в знаменитой византийской рыцарской поэме X–XI веков[12]. Кроме того, гунно-сарматские традиции всадничества оказали сильное влияние на византийскую военную науку в период Великого Переселения народов, а также перенимались готами и франками[13].
Однако описание подвига Гаиты, созданное Анной Комниной, слишком детально и непосредственно связано с конкретным эпизодом битвы при Диррахии, чтобы быть обычной данью древней литературной традиции. Сомнительно, чтобы Георгий Палеолог в своих воспоминаниях объяснял поражение армии ромеев храбростью «варварки», которая смогла вдохнуть мужество в души норманнских рыцарей. Что же представляла собой армия императора Алексея, если ее воины дрогнули перед лицом женщины и упустили уже почти одержанную победу? Более правдоподобно, что Анна Комнина почерпнула рассказ о подвиге Гаиты из норманнских источников, авторы которых ничего не знали ни об Афине Палладе, ни о древнегреческих амазонках. Для норманнов было характерно восторгаться доблестью своих королев, а кроме того, chanson de gestes, посвященная Гаите, могла быть составлена каким-либо рыцарем из числа ее сторонников уже после смерти Роберта Гвискара (1085 год), в период борьбы ее сына Рожера Борсы против Боэмунда Тарентского. Известно, что сохранившиеся норманнские эпические произведения, такие как «Песнь о Роланде» Турольда или «Деяния Роберта Гвискара» Вильгельма Апулийского, унаследовали определенные фольклорные элементы, характерные для скандинавской скальдической поэзии. Прежде всего эти элементы обнаруживаются в натурализме описаний поединков и увечий, наносимых воинам. Вероятно, подобные элементы не были единственными. Образ Гаиты, которая на коне с копьем наперевес увлекает в атаку норманнских рыцарей, находит параллели и соответствия в поэзии скальдов, созданной в эпоху викингов. Впрочем, не исключено, что Гаита как лангобардская аристократка была воспитана на древних лангобардских сказаниях, восходивших к эпохе переселения лангобардов из Скандинавии, в которых также отражались древние скандинавские культурные архетипы. Этим обстоятельством может объясняться как ее доблесть на поле боя, так и последующая политическая деятельность, связанная с отравлением мужа и попыткой отравления пасынка Боэмунда Тарентского, о чем сообщает Ордерик Виталий[14].
Скандинавская скальдическая традиция знает два хрестоматийных примера женщин-воительниц. Первый пример такого рода предлагает биография Асы Харальдсдоттир, королевы Агдера (южная Норвегия), жившей предположительно в эпоху правления византийского императора Феофила (829—842). Предание об Асе Агдерской содержится в «Саге об Инглингах» (XLVIII) и в «Саге о Хальвдане Черном» (I), вошедших в сборник исландского скальда Снорри Стурлусона (1178—1241) «Круг Земной». По преданию, Аса была захвачена конунгом Гудредом Великолепным, который до этого сватался к Асе, но получил отказ ее отца, конунга Харальда Рыжебородого. Ночью воины Гудреда высадились со своих драккаров и атаковали усадьбу Харальда, который пал в битве вместе с сыном Гюрдом, братом Асы. Затем Гудред женился на Асе и у них родился сын Хальвдан. Но Аса не смирилась с насилием. Когда Хальвдану исполнился год, пьяный Гудред пал от удара копья слуги Асы, которая не скрывала своей причастности к убийству мужа. Аса уплыла вместе с маленьким сыном в Агдер, где стала управлять владениями своего отца[15]. Археологи предпринимали попытки отождествления захоронения знатной скандинавской женщины, найденного в Осебергской ладье и датированного периодом около 834 года, с Асой, королевой Агдера[16].
Вторым ярким примером женщины-воительницы в скандинавской традиции является образ норвежской королевы Ладгерды (Латгерты), жены мифического датского конунга Рагнера Лотброка (†865). Биография Ладгерды кратко изложена в латинском сочинении Саксона Грамматика (1150—1220), который пересказал в своем труде многочисленные несохранившиеся скандинавские саги. Как повествует Саксон Грамматик: «Среди них (викингов) была и одна опытная в ратном деле женщина по имени Ладгерда, которая имела мужественное сердце, хотя и была лишь девушкой. С распущенными по плечам волосами она сражалась в числе первых среди самых отважных воинов. Все восхищались ее непревзойденными подвигами, так как ее развевавшиеся за спиной волосы выдавали, что она женщина. Расправившись с убийцей своего деда, Рагнер принялся настойчиво расспрашивать у своих воинов об этой девушке, на которую он обратил внимание, когда она сражалась в первых рядах во время боя, признав, что лишь сила этой женщины принесла ему сегодня победу (unius feminae viribus victoriam sibi constitisse professus). Узнав, что она принадлежит к весьма известному среди варваров роду, он сразу же отправил к ней своих сватов. Девушка делала вид, будто согласна, но в глубине души отнеслась к его сватовству с презрением. Внушив своим ложным ответом пылкому жениху уверенность в осуществлении его желания, она велела привязать в своей прихожей медведя и пса, чтобы при помощи этих хищных зверей преградить влюбленному путь в свою спальню. Рагнер, воспряв духом от благоприятного ответа, сел на свой корабль и переплыл через море. Велев своим спутникам оставаться в Гелердале, он в одиночку вошел в дом девушки. Там его и встретили эти звери, но одного из них он пронзил своим копьем, а другого схватил за шею и задушил, сомкнув свои пальцы на его горле. Наградой за преодоленные им опасности стала сама девушка. От брака с ней у Регнера родились две дочери, чьи имена не сохранились, и сын Фридлев…»[17]. Сообщение Саксона Грамматика о Рагнере, который признает, что викинги одержали победу над врагами исключительно благодаря доблести Ладгерды, очевидным образом перекликается с рассказом Анны Комниной о Гаите, которая своей храбростью воодушевила бегущих норманнских рыцарей и переломила ход сражения.
Позднее Рагнер развелся с Ладгердой, чтобы женится на другой женщине. Но в минуту опасности «Ладгерда, которую все еще переполняла любовь к нему (Рагнеру), поспешно прибыла [в Данию] вместе со своим [новым] мужем и сыном. Она привела флот в сто двадцать кораблей на помощь тому, кто так недавно отверг ее… »[18].
Впоследствии «Ладгерда, в чьем нежном теле скрывался несравненно более суровый дух, примерами своей выдающейся отваги смогла уберечь своих уже было дрогнувших воинов от желания бежать. Совершив обходной маневр, она вышла в тыл ничего не подозревавшего врага, посеяв в его лагере страх и смятение (trepidantis militiae studium specioso fortitudinis exemplo contexit. Militari namque discursu inopinatorum terga circumvolans socialem metum in hostilia castra conertit). Под конец войско Харальда пришло в замешательство, а сам он, видя гибель своих воинов, бежал. Вернувшись после боя домой, Ладгерда ночью вонзила в горло своего мужа наконечник копья, который она спрятала в своем платье, присвоив, таким образом, себе всю его власть и звание. Эта своенравная женщина считала более для себя удобным править королевством без мужа, чем быть вынужденной делить его с ним…»[19]. Описание подвига Ладгерды Саксоном Грамматиком вновь совпадает с рассказом Анны Комниной о подвиге Гаиты. Причем обходный маневр викингов Ладгерды и выход в тыл неприятелю находит литературную (возможно, также историческую) параллель в контратаке норманнских рыцарей, воодушевленных Гаитой, во фланг византийской армии, где располагались варяги Намбита. Возможно, норманнский рыцарь — автор chanson de gestes о Гаите, которую пересказала Анна Комнина, знал сагу о Ладгерде и описал подвиг Гаиты, опираясь на скандинавский эпический канон.
Свидетельства о женщинах-воительницах можно найти и в других скандинавских сагах, например, в «Гренландских речах Атли», которые содержат следующий фрагмент о доблестной Гудрун[20]:
Увидела знатная:
беда угрожает —
задумала смелое,
сбросила плащ,
меч обнажила,
родных защищая, —
трудна была схватка
воинов с нею![21].
Данные археологии подтверждают реальность существование у викингов женщин-воительниц. Об этом свидетельствует, в частности, погребение воительницы из Бирки (Bj.581) с оружием, открытое в 1889 году и датированное X веком. Рядом с костяком были обнаружены меч, копье, боевой топор, бронебойные стрелы, боевой нож, два щита и два коня: кобыла и жеребенок. Генетические исследования 2017 года доказали, что найденные останки принадлежат женщине[22].
В существовании у викингов пережитков матриархата, которые порой выражались как в участии знатных женщин в войнах, так и в прецедентах самостоятельного женского правления, нет ничего удивительного. В VIII–XI веках скандинавы переживали стадию медленного разложения родового строя на фоне постоянных войн и активной миграции, и это обстоятельство способствовало консервации некоторых архаических элементов общественной организации, которые были характерны для германцев эпохи Тацита. Примечательно, что похожее явление исследователи наблюдают у представителей кочевых обществ античности и раннего средневековья. Сарматы, гунны и монголы прочно сохранили традиции матриархата и женского участия в военно-политической жизни вплоть до средневековья[23]. Причем у сяньбийцев и киданей эти традиции существовали даже в период господства этих монгольских племен в оседлом патриархальном Китае[24].
Пример Гаиты свидетельствует нам о том, что социокультурное явление, осознанное Анной Комниной как живое воплощение древнегреческой мифологии (которая, впрочем, также запечатлела элементы матриархата у древних ахейцев, выражавшиеся в культе Афины Промахос), продолжало оказывать влияние на общественный уклад потомков скандинавов, почти два века спустя после их поселения в Нормандии. Это влияние выразилось в создании эпического произведения о подвигах Гаиты, написанного по-видимому на старофранцузском (старонормандском) языке, с которым была знакома Анна Комнина.
Второй фрагмент, свидетельствующий о знакомстве Анны Комниной с традицией скальдической поэзии, представляет собой приключенческую новеллу о путешествии Боэмунда Тарентского из Антиохии в Южную Италию в начале второй византийско-норманнской войны императора Алексея I, в ноябре 1104 года.
Анна Комнина подробно рассказывает о том, как Боэмунд распустил слухи о своей смерти, приказал соорудить для себя гроб, лег в этот гроб и провел в нем все время, пока капитан его корабля, опасавшийся появления византийской эскадры, прокладывал курс до Корфу, а оттуда в Бари. Для того чтобы инсценировка была более правдоподобна, Боэмунд зарезал петуха и положил в гроб рядом с собой. Смрад разлагавшейся мертвечины убеждал моряков, что они везут труп Боэмунда[25].
Многие исследователи ставили под сомнение историчность этого рассказа Анны, ссылаясь на то, что тема мнимой смерти, положения во гроб живого конунга, который в решающий момент «воскресает» и обрушивает меч на опешивших врагов, представляет собой устойчивый мифологический сюжет скандинавских саг, повторявшийся в поэзии скальдов из поколения в поколение. Один из вариантов подобного сюжета зафиксирован, в частности, в хронике Вильгельма Жюмьежского под названием «Деяния норманнских герцогов»[26]. В рассказе Вильгельма конунг данов по имени Гастинг, который руководил знаменитым походом викингов на побережье Испании в 859–862 годах, вместе с Бьерном Железнобоким захватывает город Луну на побережье Лигурии, ошибочно полагая, что Луна — это Рим. Подойдя к городу на своих драккарах, Гастинг обещает местному епископу принять крещение, и затем высаживает на берег свою дружину. После совершения таинств крещения и миропомазания местным епископом в присутствии графа города, ставшего восприемником Гастинга, конунга уносят на дракар, а ночью вдруг становится известно, что благочестивый неофит умер. Его полагают во гроб и во гробе приносят в церковь другие викинги, которые, как и сам почивший, прячут под туниками доспехи. В решающий момент, когда епископ в присутствии горожан совершает заупокойную мессу по почившему, Гастинг распахивает крышку гроба и выскакивает наружу. Начинается резня, в ходе которой викинги умерщвляют епископа, преломляющего гостию, графа и горожан, не щадя ни юношей, ни стариков. Храм превращается в кровавый театр.
Другой, более мифологизированный вариант этого сюжета представлен в древнерусской «Повести временных лет» в виде знаменитой легенды о гибели конунга Хельгу — князя Олега Вещего. Хельгу узнает от волхва о том, что примет смерть от своего любимого коня, а потом погибает от укуса змеи, которая выползает из черепа умершего коня в тот момент, когда Хельгу проливает над ним слезы. «Бе по преже въпрошалъ волъхвовъ и кудесникъ: «От чего ми есть умьрети»? И рече ему один кудесникъ: «Княже! Конь, егоже любиши, и ездиши на немъ, от того ти умрети»»[27]. Эта летописная легенда более известна в поэтическом переложении А. С. Пушкина:
… Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею? ...
Легенда о смерти Олега Вещего находит прямую параллель в исландской саге о Орваре Одде или об Одде Стреле и его коне по имени Факси, записанной в XIII веке[28], а также в английской легенде о сэре Роберте де Шурланде, который умер в 1310 году оттого, что наступил на осколок черепа убитого им коня, смерть от которого была ему предсказана колдуньей[29]. Как полагает Ю. А. Соколов, за летописной легендой о смерти Олега Вещего скрывается реальная история предательства конунга Хельгу своими дружинниками, возможно, Свенельдом или кем-то иным, связанным со славянской родоплеменной знатью Киева, в 912 году[30]. Любимый конь играет в данном случае ту же самую роль, которую играл конунг Гастинг в том варианте сказания, который запечатлел Вильгельм Жюмьежский. Под видом коня скрывается воин, который входит в доверие к своему врагу, притворяется мертвым, а затем наносит смертельный удар. Возможно, Анна Комнина слышала в Константинополе от стратигов своего отца или от аколуфа варяжской гвардии Намбита, участника битвы при Диррахии в 1081 году, какой-либо из вариантов рассматриваемой легенды, который она затем трансформировала в легенду о путешествии Боэмунда во гробе. Но несомненно, что сама эта легенда родилась в среде варягов, служивших византийским императорам, как своеобразное эпическое предание, под влиянием устойчивого сюжета скальдической поэзии. Позднее Анна Комнина записала легенду, наполнила ее новым содержанием, включив ее в свое историческое повествование о Боэмунде. При этом мы не должны исключать и того, что сам Боэмунд, будучи отдаленным потомком скандинавов, мог знать этот эпический сюжет, а потому решил столь своеобразно повторить его на практике. В таком случае Анна Комнина поведала нам любопытную деталь, характеризующую норманнского полководца как ценителя героического скандинавского эпоса.
Была ли Анна Комнина как писательница независима и оригинальна, заимствуя различные мотивы скандинавской эпической традиции? С нашей точки зрения, у порфирородной принцессы был выдающийся предшественник, который активно использовал сведения устной традиции, в частности, эпоса для описания действующих лиц своего исторического повествования. Этим предшественником следует признать Прокопия Кесарийского, историка эпохи императора Юстиниана I (527—565) и императрицы Феодоры, который, будучи по происхождению эллинизированным сирийцем, в значительной степени опирался в своей работе историка как на агиографическую традицию сирийских христиан, так и на эпическое предание персидской сасанидской династии[31]. Примерами этого являются, например, такие эпизоды, как история встречи сирийского отшельника Иакова и персидского царя Кавада I (488—496; 500/501—531) (Procop. BP I. 7. 5-11) или история спасения Кавада женой из «замка забвения» (Procop. BP I. 6. 1-7). Однако Прокопий не ограничивается заимствованиями только из сирийских и персидских источников. Излагая читателям краткую биографию западноримского императора Майориана (457—461), Прокопий пересказывает легендарную историю тайного посещения Майорианом в разведывательных целях короля вандалов и аланов Гензериха (428—477) (Procop. BV I. 7. 6-10). Майориан будто бы притворился римским послом и посетил Карфаген incognito в период подготовки военной экспедиции против Гензериха. Император покрасил свои золотистые волосы в черный цвет и был принят Гензерихом как друг. Однако вандал начал запугивать «посла» и решил показать ему карфагенский арсенал, наполненный предметами захваченного вандалами римского вооружения. Как только собеседники вошли в небольшое помещение этого арсенала, предметы вооружения: копья, мечи-спаты, доспехи начали двигаться и издавать странный шум. Гензерих выбежал из арсенала, решив, что произошло землетрясение.
История тайного посещения императором Майорианом Гензериха и происшествие в карфагенском арсенале представляют собой интереснейший эпизод с точки зрения критического исследования. Мотив переодевания монарха с целью тайного посещения им врагов встречается неоднократно как в римской, так и в персидской позднеантичной литературе. Например, предшественник Прокопия Кесарийского Аммиан Марцеллин рассказывает о том, как цезарь Констанций Галл, в 351–354 годах бывший правителем римского Востока, по совету своей жены, августы Константины, дочери Константина Великого (306—337), последовал примеру императора Галлиена (253—268). Он переодевался в одежду простого обывателя и, скрывая под одеждой оружие, вместе с товарищами шатался вечерами по харчевням и злачным местам Антиохии, пользуясь знанием греческого языка и подслушивая антиправительственные разговоры декурионов (Amm. Marc. XIV. 1. 8–10). В Сасанидском Иране существовал эпический роман о Шапуре II (309—379), в котором сообщалось, что этот персидский царь совершил путешествие в Рим incognito, но был предан персидским эмигрантом, разоблачен и по приказу римского императора зашит в ослиную шкуру. Затем Шапур был спасен рабыней-персиянкой, узнавший о его царском происхождении, и бежал вместе с ней на родину. Позднее, в эпоху Хосрова II Парвиза (591—628), этот роман был инкорпорирован в состав позднесасанидской придворной хроники «Khwadāy-Nāmag», а в конце X века художественно переработан Фирдоуси[32]. Возможно, Прокопий, рассказывая о тайном посещении императором Майорианом Гензериха, просто пересказал литературное произведение, которое представляло собой вариацию банального сюжета. Однако эпизод, связанный с пришедшим в движение римским оружием из карфагенского арсенала, позволяет обнаружить более глубокие истоки истории путешествия Майориана к вандалам.
Как показал Жорж Дюмезиль, древнеримская религия была пропитана представлениями о знамениях богов. Например, из рассказа Тита Ливия известно, что в 172 году до Р.Х., накануне Третьей Македонской войны против царя Персея (179—168 до Р.Х.), молния во время ночной грозы расколола ростральную колонну, воздвигнутую в период Первой Пунической войны в честь победы над карфагенским флотом при Коссире (254 год до Р.Х.). Это знамение было в итоге истолковано гаруспиками как знак грядущих побед Рима (Tit. Liv. XLII. 20. 1-3). В Древнем Риме существовало также поверье о том, что Марс Градив приводит в движение оружие, что символизировали пляски и ритуалы жрецов салиев[33]. С этой точки зрения рассказ Прокопия о произвольном движении оружия карфагенского арсенала при его посещении императором Майорианом, по-видимому, является пересказом «патриотической» легенды, возникшей в Риме, в языческой среде, в период походов Майориана против бургундов (458 год), вандалов (458 год), вестготов и свевов (460 год).
Прокопий также, как, например, его современник готский историк Иордан, испытывал в своем творчестве сильное влияние эпической и мифологической традиции, что имело значение для последующего развития византийской историографии. Очевидно, Анна Комнина много веков спустя после Прокопия следовало его методу иллюстрировать описываемые события, обращаясь к эпическому преданию. Важной частью этого предания в эпоху Анны Комниной была поэзия скандинавских скальдов, известная в Константинополе благодаря солдатам варяжской гвардии и посланникам скандинавских королей.
[1] Любарский Я. Н. Об источниках «Алексиады» Анны Комниной // Византийский временник. 1964. Т. 25 (50). С. 99–120.
[2] Катакалон Кекавмен, Советы и рассказы. Поучение византийского полководца XI века, пер. комм. Г. Г. Литаврина, СПб.: Алетейя, 2003. С. 202–203, 438.
[3] Chalandon F. Histoire de la Domination normande en Italie et en Sicilie, Vol. I. Paris, 1907. P. 247.
[4] Annae Comnenae Alexias / Hrsg. von D. R. Reinsch, A. Kambylis. B. I, II. Berlin, New York, 2001, B. I. S. Vol. III. S. 452.
[5] Macrides R. The Pen and the Sword: Who wrote the Alexiad? // Anna Komnene and Her Times. New York, London, 2000. P. 63–81; Reinsch D. Women’s Literature in Byzantium? The Case of Anna Komnene // Anna Komnene and Her Times. New York, London, 2000. P. 83–105; Sinclair K. Anna Komnene and Her Sources for Military Affairs in the Alexiad // Estudios Bizantinos. 2014. № 2. P. 143–185.
[6] Frankopan P. Perception and Projections of Prejudice: Anna Comnena the Alexiad and the First Crusade // Gendering the Crusades. New York, 2002. P. 69; Magdalino P. The Pen of the Aunt: Echoes of the Mid-twelfth Century in the Alexiad // Anna Komnene and Her Times / Ed. by T. Gouma-Peterson. New York, London, 2000. P. 15–44; Lilie R.-I. Der Erste Kreuzzug in der Darstellung Anna Komnenes / Varia II. Ποικίλα Βυζαντινά 6. Bonn, Dr. Rudolf Habelt GMBH, 1987. S. 49–148.
[7] Neville L. Anna Komnene. The Life and Work of a Medieval Historian. Oxford, 2016. P. 15–29; Buckley P. The Alexiad of Anna Komnene. Artistic Strategy in the Making of a Myth. Cambridge, 2014. P. 44–167; Neville L. Lamentation, History and Female Authorship in Anna Komnene’s Alexiad // Greek, Roman and Byzantine Studies 53, 2013, P. 192–218; Howard-Johnston J. Anna Komnene and the Alexiad, in Alexios I Komnenos, I (Papers of the Second Belfast Byzantine International Colloquium, 14–16 April 1989), ed. by M. Mullett and D. Smythe, Belfast 1996, P. 260–302.
[8] Annae Comnenae Alexias / Hrsg. von D. R. Reinsch, A. Kambylis. B. I, II. Berlin, New York, 2001, B. I. S. 133-134.
[9] Tacitus Germ. VIII; Гуревич А.Я. Избранные труды. Древние германцы. Викинги. М., СПб., 2018. С. 45-57.
[10] Nicetae Choniatae Historia / Hrsg. von J. L. Dieten. (CFHB. Vol. 11). Vol. I. Berlin, New York, 1975. P. 60.
[11] Ростовцев М. И. Амага и Тиргатао. Одесса, 1914. С. 3–22 (Записки Одесского Общества Истории и Древностей. 1915. № 32. C. 58–77).
[12] Digenis Akritis: The Grottaferrata and Escorial Versions. Cambridge, 1998. P. 194; Дигенис Акрит / Пер. и комм. А. Я. Сыркина. М., 1994. С. 104.
[13] Симоненко А. В. Сарматские всадники северного Причерноморья. Изд. 2-е. К., 2015. С. 334; Щукин М. Б. Готский путь (готы, Рим и черняховская культура). СПб., 2005. С. 25–89.
[14] Orderici Vitalis Historiae Ecclesiasticae Libri tredecim / Éd. par A. Le Prevost. Vol. 3. Paris, 1845. P. 181–182.
[15] Снорри Стурлусон. Круг Земной. Сага об Инглингах, Сага о Хальвдане Черном. М., 1980. С. 32, 34.
[16] Kruger, Sverre (June 9, 2007). "Dronning Åsa av Oseberg – Forskerne har nå avslørt droning Åsa som Oseberghaugens herskerinne". Nrk.no. Retrieved 2010-04-11.
[17] Saxo Grammatcus. Gesta Danorum / Hrsg. v. Alfred Holder. Strassburg, 1886. P. 301; Саксон Грамматик. Деяния данов / Пер. с лат. А. С. Досаева. — М., 2017. — Т. I. — С. 323.
[18] Saxo Grammatcus. Gesta Danorum / Hrsg. v. Alfred Holder. Strassburg, 1886. P. 303; Саксон Грамматик… С. 325.
[19] Saxo Grammatcus. Gesta Danorum / Hrsg. v. Alfred Holder. Strassburg, 1886. P. 303-304; Саксон Грамматик… С. 327.
[20] Sá þá sælborin,
at þeir sárt léku,
hugði á harðræði
ok hrauzk ór skikkju;
nökðan tók hon mæki
ok niðja fjör varði,
hæg var-at hjaldri,
hvars hon hendr festi.
[21] Гренландские речи Атли, 49, пер. А.И. Корсуна / Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. Прим. М.И. Стеблин-Каменского. М.: Художественная литература, 1975. C. 321.
[22] Price, N. Viking warrior women? Reassessing Birka chamber grave Bj.581 : [англ.] / N. Price, C. Hedenstierna-Jonson, T. Zachrisson … [et al.] // Antiquity. — 2019. — Vol. 93, no. 367 (February). — P. 181–198; Hedenstierna-Jonson, Charlotte; Kjellström, Anna; Zachrisson, Torun; Krzewińska, Maja; Sobrado, Veronica; Price, Neil; Günther, Torsten; Jakobsson, Mattias; Götherström, Anders. A female Viking warrior confirmed by genomics // American Journal of Physical Anthropology. — 2017. — Vol. 164, no. 4. — P. 853–860; https://www.nationalgeographic.com/history/article/viking-warrior-woman-archaeology-spd.
[23] Граков Б.Н. Γυναικοκρατουμενοι (Пережитки матриархата у сарматов) // ВДИ. 1947. №3. С. 100-121; Menchen-Helfen O. The World of the Huns. Studies in Their History and Culture. Berkeley, Los Angeles, London: California University Press, 1973. P. 414.
[24] Худяков Ю.С. Женщины-воины у народов Сибири и Центральной Азии в древности и средние века // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, Филология. 2017. С. 80-88; Müller S. Horses of the Xianbei, 300-600 AD: A Brief Survey // Pferde in Asien: Geschichte, Handel und Kultur / Horses in Asia: History, Trade and Culture. Ed. by Bert G. Fragner, Ralph Kauz, Roderich Ptok et Angela Schottenhammel. 2009. P. 181-193, 284-288; Lin Hang, Empresses Dowagers on Horseback: Yingtian and Chengtian of the Khitan Liao (907-1125), in Acta Orientalia Hungarica 73 (2020) 4, 585-602.
[25] Annae Comnenae Alexias / Hrsg. von D. R. Reinsch, A. Kambylis. B. I, II. Berlin, New York, 2001, B. I. S. 356–357.
[26] Guilelmus Gemeticensis, Gesta Normannorum Ducum, par Jean Marx, Paris, Rouen, 1914, Р. 16.
[27] Повесть временных лет / Библиотека литературы Древней Руси XI–XII века, под ред. Д. С. Лихачева, М.: Наука, 1997, Т. I, С. 90.
[28] Сага об Одде Стреле, пер. Г. В. Глазыриной / Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия, под редакцией Т. Н. Джаксон, И. Г. Коноваловой, А. В. Подосинова, М., 2009, Т. V, С. 258–266.
[29] Окшотт Э. Рыцарь и его замок. Средневековые крепости и осадные сооружения, М.,: Центрполиграф, 2007, С. 64–65.
[30] Мы благодарим уважаемого Юрия Алексеевича Соколова за лекции по истории Древней Руси, в которых он любезно поделился с нами своими выводами в форме устной консультации.
[31] Чекалова А.А. Иешуа Стилит или Прокопий? (к вопросу о манере изображения греческими и сирийскими авторами войны между Византией и Ираном в 502-506 гг.) // Византийские временник 42 (67) (1981). С. 71–77.
[32] Фирдоуси. Шахнаме. Пер. Ц.Б. Бану-Лахути и В.Г. Берзнева. Т. 5. От начала царствования Искендера до начала царствования Йездгерда, сына Бахрама Гура. М., Наука, 1984. С. 172–177.
[33] Dumézil G. La religion romaine archaïque avec un appendice sur la religion des Etrusques. Paris, Payot, 1974. P. 215-256, 597–598.
Источник: Богослов.Ru