Между истинной и мнимой свободой

Приступая к столь сложной теме, хотелось бы обозначить точки соприкосновения, общее, особенное и диаметрально противоположное в светском и религиозном рассмотрении прав человека.

Прежде всего, надлежит обратиться к источникам современного понимания прав человека. Один из основополагающих документов — «Декларация независимости Америки», сочиненная в 1776 г. Джефферсоном. «Мы считаем самоочевидными истинами, что все люди созданы равными, что Создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами и что среди таковых — жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав среди людей создаются правительства, получающие власть с согласия управляемых...». Во-первых, авторы декларации исходили из христианского фундаментального принципа о творении человека Богом: источником прав объявляется не сам человек, а его Творец и Создатель, который наделяет его этими правами. Теперь вдумаемся, откуда берется это представление о человеке-суверене, человеке, наделенном некими правами.

Представление это по существу библейское и взято оно из Библии, прежде всего из книги Бытия. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». (Быт.: 1; 26). Если в древневосточных мифологиях (например — в шумеро-аккадской), боги творили из грязи человека-раба, обязанного на них трудиться и кормить их жертвами, то, напротив, Бог Ветхого Завета творит человека по Своему подобию, и сообразно Своему образу дарует ему владычественное положение, и, следовательно определенный суверенитет, и, следовательно, некие права. Библейская космогония и антропология впервые в мире заговорила о человеке, как о Владыке, носителе неких прав. Свои отношения с людьми в Ветхом Завете Бог строит в форме завета. По-еврейски слово «завет» — berit, означает договор, который, по сути дела, невозможен между рабом и господином. Человек согласно Библии, действительно был создан для жизни, свободы и счастья — то есть для пребывания в Боге, единства с Ним и созданным Им миром.

Однако формула Джефферсона грешит одним недостатком: она рассчитана на человека в раю, ибо полностью игнорирует грустную реальность грехопадения. Да, люди были созданы такими изначально, но вопрос, что они сами сделали с собой в результате грехопадения, отказа от Бога, отказа, который внес в человеческую природу губительные и разрушительные изменения, увеличивавшиеся из поколения в поколение. Конечно, можно вместе с Джоном Болом (XIV век) демагогически восклицать: Когда Адам копал, а Ева пряла, кто был господином? (When Adam delved and Eve span, who was a gentleman), но неужели от этого все люди все вернутся в рай и станут равными, счастливыми и бессмертными? Списывать таким образом реальность грехопадения — все равно что призывать всех ходить нагишом, как Адам и Ева в раю. Все мы знаем, что люди не рождаются равными ни по своим способностям, ни по своему социальному положению, и даже если сделать почти невозможное — уравнять всех по социальному признаку, то никакая генетическая революция не установит природного равенства, да это было бы ненужным и глубоко вредным делом. А раз так, то и социальное равенство недостижимо, ибо в значительной степени оно зависит от природного. Далее, счастье человека — чаще всего оказывается фантомом, который разрушается или под воздействием внешних обстоятельств, или чаще — под напором внутренних страстей человека, и, в конечном счете, уничтожается смертью.

Кроме того, возникает законный вопрос о неотъемлемости прав у всех людей. Как-то забывается (намеренно или ненамеренно — другой вопрос), что человек может употреблять свою свободу на порабощение других, жить за счет гибели других жизней и быть счастливым за счет чужого горя.

Как верно замечает о. Андрей Кураев, «свобода чужого кулака кончается у моего лица».

Вопрос о неотъемлемости прав человека в библейском ракурсе (который был не чужд автору декларации), как мы видим, связан с вопросом о вечности и неотъемлемости образа и подобия Божия, а также о его вечности и бессмертии. Подлинно христианская мысль, прежде всего православная, отвечает на этот вопрос следующим образом: образ Божий до конца не истребим в человеке и неотъемлем от него, как потенция и возможность, но в результате своих грехов человек лишается божественного подобия, то есть динамической реальности божественного образа, богоподобия, а, следовательно, и участия в божественном бытии, а значит и большей части своих прав и своего суверенитета. Поэтому, вопрос о неотъемлемости прав человека стоять не может. Согласно библейской и христианской антропологии, человек стоит между жизнью и смертью, и его онтологический статус определяется его нравственным выбором. «Вот, Я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло». (Втор.: 30; 15).

Следовательно, с точки зрения христианской антропологии, ни о каких абсолютно неотъемлемых правах человека не может быть и речи. Если «всякий делающий злое есть раб греха», то о какой абсолютной свободе можно говорить? Если «возмездие за грех есть смерть», то как грешник может наслаждаться полнотой счастья и жизни?

Тем не менее, ошибкой было бы считать, что эти права подлежат абсолютному уничтожению вместе с грешником. Они могут предельно ограничиваться в меру необходимости, но они неуничтожимы до конца именно в силу веры христианства в Спасителя, смирившегося до Креста и сошедшего до глубин ада, чтобы избавить человека. Христос Спаситель способен спасти любого самого страшного грешника при условии, если последний этого хочет: один из примеров — благоразумный разбойник на кресте. Как бы не затмевался образ Божий в человеке, он неуничтожим до конца, именно поэтому даже в самом грешном человеке сохраняются какие-то остатки прежнего суверенитета, другое дело, что, по большому счету, они принадлежат не ему, а Богу, ждущему покаяния человека.

Поэтому «христианская социально-государственная этика требовала сохранить для человека некую автономную сферу, где его совесть остается самовластным хозяином, ибо от свободного волеизъявления, в конечном счете, зависят спасение или гибель, путь ко Христу или путь от Христа». Права на веру, на жизнь, на семью являются защитой сокровенных оснований человеческой свободы от посторонних сил. В этом христианская правовая этика следовала Священному Писанию, ибо Бог хранит свободу человека, никогда не насилуя его волю. Новый Завет непрестанно провозглашает значение свободы и ее духовные истоки. «Где Дух Господень, там свобода». (2 Кор.: 3; 17). «Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства». ( Гал.: 4; 17) Кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии. (Иак.: 1; 25)

Однако христианское понимание свободы и прав неразрывно связано с идеей служения и обязанностей. «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» — говорит апостол Павел в послании к Галатам (Гал.: 5; 13). Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к «подобию Божию», исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными человеческими сообществами. Иными словами, для православного христианина — права не цель, а средство, инструмент, нужный для прокладывания земного пути в Царствие Небесное, и они неотъемлемы от его обязанностей, от соблюдения законов в целом. Именно таким правосознанием проникнуты юридические памятники православной государственности, в частности памятник VIII века «Эклога».

«Господь и Создатель всего — Бог наш, Который создал человека и удостоил его самовластием, дал ему в помощь, согласно слову пророков, закон, который определил то, что следует делать и то, чего следует избегать, а также и то, что надлежит избирать как содействующее спасению и чего нужно остерегаться как влекущего наказание. И никто из тех, кто соблюдает заповеди Его, или — чего да не будет — из тех, кто нарушает их, не будет обманут относительно соответствующего тем или иным действиям возмездия. Потому что Бог заранее определил и то, и другое, и сила Его заповедей непреложна, и воздает по достоинству каждому по делам его, и, согласно Евангелию, не отменяется».[1]

Напротив, «Декларация» Джефферсона грешит тем, что права в ней — самоцель, нечто священное и неотъемлемое, один из онтологических атрибутов человека, без которого он немыслим, и пользование этими правами становится целью человека. В случае их нарушения можно низвергать правительства, потрясать общество, устраивать гражданскую войну... Для Джефферсона и Вашингтона русское долготерпение эпохи Грозного, исходящее из христианских корней русской души и направленное на сбережение Руси как целого, было бы непонятным. Права индивидов в их сознании ясно перевешивают судьбы народов и государств и виной тому — примат прав, а не обязанностей, и самодовлеющее значение первых. Это связано с тем, что отцы-основатели американской демократии основывались на т.н. теории естественного права, недостатки которой мы уже рассмотрели: это и наивная и самодовольная вера в то, что «человек по природе добр», и его права врожденны и неотъемлемы, и они явственно доминируют над долгом человека. Тем не менее, эта теория обладала определенной связью с христианской традицией, ибо она исходила из убеждения, что понятия добра и зла присущи человеческой природе, следовательно, право вырастает из самой жизни, основываясь на совести (кантовском «категорическом императиве»).[2] Практическими последствиями этой теории был исторический принцип «непрерывности правового поля» (совесть нельзя отменить) и связанный с ним принцип прецедента (исходящий из нравственного и исторического опыта).

Благодаря теории естественного права, а также православному правосознанию и национальным традициям, в России ко второй половине XIX века создалась своя правовая система в виде стройного Свода Законов Российской Империи, который отличался значительной гуманностью: так, в отличие от стран Западной Европы, в изобилии практиковавших смертную казнь, в России она была оставлена только для политических преступлений, тюремное отсидочное заключение в значительной части случаев заменялось на более мягкую ссылку. Степень правовой защищенности русского человека в конце XIX века была на несколько порядков выше, чем при брежневском социализме и, возможно, выше, чем сейчас. Количество несправедливых и необоснованных приговоров было минимализировано за счет независимой адвокатуры, суда присяжных, общественного мнения и, наконец,  за счет широчайших возможностей апелляции — вплоть до прошения на Высочайшее Имя. Практически любой подданный Российской Империи мог рассчитывать на скорый, правый и (зачастую) милостивый суд. Даже тех, кто разрушал этот строй, цареубийц — Желябова с товарищи — судили открытым гласным судом, а террористку Засулич даже оправдали (с нашей точки зрения, после всех кровавых терактов, может быть и зря).

В XIX веке, одновременно с ростом материализма и позитивизма, а также социалистических учений, в западном сознании и в юридической практике все более укореняется принцип позитивного действующего права. Вместе с определенной сменой религиозной и нравственной парадигмы произошла смена и правовой. Право теперь стало осмысляться как человеческое изобретение, конструкция, которую общество создает для своей пользы, для решения поставленных им самим задач. Любые изменения права, если они приняты обществом, законны.[3] За писаным кодексом нет никакой абсолютной основы и его в любой момент можно переписать согласно нуждам общества.

Последствия подобной правовой революции были весьма печальны: право лишилось своей религиозной, нравственной и онтологической основы и сделалось беспомощным против революций и катастроф, потрясавших общество.

Вот как об этом замечательно пишет великий русский философ Иван Ильин: «Правосознание становилось беспочвенным; мотивы и побуждения его сделались беспочвенными; мотивы и побуждения его делались плоскими; оно теряло свое благородное направление, свои первоначальные священные основы и подчинялось духу скептицизма, в котором все сомнительно, духу релятивизма, для которого все относительно, и духу нигилизма, который не хочет верить ни во что. Правосознание разучалось видеть добро и зло, право и бесправие; все стало условным и относительным, водворилась буржуазная беспринципность и социальное безразличие, надвигалась эпоха духовного нигилизма и публичной продажности. В XIX веке в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, которая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (т.е. верном, идеальном, совестном праве), в ней можно было найти лишь скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем то и другое считалось «субъективным и ненаучным». И как только попытались научно оформить зародыш этой социальной идеи, так сложилась «социалистическая» и «коммунистическая» доктрина».[4]

Социалистическое право и правосознание явились высшим торжеством права позитивного, поскольку оно санкционировало любое изменение, любую революцию, отвергающую все законы «старого мира», в том числе и нравственные, если это в какой-то момент оказалось угодным части общества 22 ноября 1917 г. Совет Народных Комиссаров практически уничтожил прежнее почвенное российское законодательство, заменив его позитивными принципами «законной революционности» и революционной законности. Последствия всем известны: это сотни тысяч (если не миллионы) расстрелянных по приговорам ревтрибуналов, троек, чрезвычаек (или вообще без всякого приговора), миллионы умерших от голода, холода и непосильного труда в лагерях и ссылках, миллионы раскулаченных и насильно переселенных. И не следует все здесь валить на Сталина: основы понимания «революционной законности», зависящей от целесообразности, были заложены неким юристом по фамилии Ульянов-Ленин. Вот цитата из его записки по поводу Уголовного кодекса, датируемой 17 мая 1922 г.: «Основная мысль ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранить террор; обещать это было бы обманом и самообманом, а обосновать и узаконить его без фальши и прикрас».[5] Именно отсюда и протягивается ниточка к циничным заявлениям тридцатых-сороковых годов: «Мы не отличаем намерение от самого преступления...».[6]

«Следствие и суд — только юридическое оформление, они уже не могут изменить вашей участи, предначертанной заранее. Если вас нужно расстрелять, то будь вы абсолютно невинны, вас расстреляют».[7]

Пожалуй, наивысшим торжеством в правосознании релятивистского принципа, о котором так замечательно сказал Иван Ильин, явилась теория Вышинского. Согласно Вышинскому, опиравшемуся на диалектический материализм, для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. Следовательно и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной. Поэтому напрасной тратой времени были бы поиск абсолютных улик и несомненных свидетелей, можно обойтись и без них, а относительные доказательства виновности следователь может получить, всего лишь опираясь на свой ум и партийное чутье.[8]

Примерно на таких же прагматическо-позитивистских принципах строил свою правовую систему и Гитлер — национал-социалист и неоязычник. Когда один английский журналист спросил его, верен ли слух о ближайшей резне нацистами их политических противников, Гитлер насмешливо ответил: «Я не нуждаюсь в Варфоломеевской ночи. У меня есть народные суды, которые законно привлекут к уголовной ответственности всех моих врагов и законно их осудят».[9]

Мир западных демократий по сути дела не так уж далеко ушел от социализма и национал-социализма как по принципиальности в соблюдении прав человека, так и в сугубо позитивистском, прагматическом отношении к ним. В двадцатые-тридцатые годы Англия, Франция, Германия и особенно США своим молчанием и щедрой финансовой помощью СССР практически соучаствовали в вопиющем попрании прав человека в России. Знатные западные правдолюбцы и правозащитники вроде Бернарда Шоу и Лиона Фейхтвангера посещали Москву и в 1933, и в 1937 гг. и умудрялись не замечать ни искусственного голода, ни чудовищного террора. Попытки чудом вырвавшихся эмигрантов рассказать правду о коммунистическом геноциде оставались гласом вопиющего в пустыне, пока после 1948 года не изменилась политическая конъюнктура. Во время Второй мировой войны англичане и американцы, не колеблясь, нарушали Гаагскую конвенцию, если это соответствовало их военным и политическим видам: ковровые бомбежки немецких городов с гибелью сотен тысяч мирного населения (например, Дрезден, март 1945 г. — 100000 человек) и, особенно, атомная бомбардировка мирных японских городов Хиросимы и Нагасаки — лишнее тому свидетельство. Как говорил Трумэн перед бомбежкой Хиросимы: «Если бомба взорвется, у меня будет хорошая дубина против русских парней». По свидетельству Солженицына, «в английских зонах для "перемещенных лиц" создавались и лагеря, пожалуй, не уступающие гитлеровским».[10] Не говорим уже об обширной помощи Запада национал-социалистическому революционеру Гитлеру в тридцатые годы, несмотря на концлагеря и еврейские погромы, а также об укрытии сотен (а может и тысяч) нацистских преступников, несмотря на все их преступления против человечества.

Поэтому неудивительно, что в течение середины второй половины двадцатого века Запад пережил ряд революций, пусть бескровных, но тем не менее наложивших неизгладимую печать не только на него, но и на весь мир. Особенное значение имели молодежные революции шестидесятых годов, прежде всего 1968 г., которые провозглашали абсолютный индивидуализм, т. н. сексуальную революцию, то есть дозволенность и даже законность различных половых извращений, прежде всего, гомосексуализма; законность и желательность внебрачной половой жизни, культ наркотиков и психоделической музыки. На знаменах этого движения была написана беспредельная свобода — свобода анархического индивида. Самовыражение — часто на грани и за гранью эксгибиционизма — стало основным стимулом и целью деятелей этого движения. Антихристианский характер его был очевиден: один из вождей этого направления, известный музыкант Джон Леннон открыто заявлял: «Христос ушел. Теперь мы приходим на его место». Под воздействием этого и подобных ему движений меняется парадигма западного сознания, а вместе с ним и правовая парадигма. Прежде всего,практически легализуется гомосексуализм, который до середины ХХ века во многих странах Запада был уголовным преступлением. Это было естественно, поскольку в библейском и христианском сознании гомосексуализм является «мерзостью пред Господом». «Мужеложники Царства небесного не унаследуют», — говорит апостол Павел. Добавим также, что весьма часто они теряли царства земные: упадок греческих полисов, а затем и царств, а также римской империи во многом связан с развитием педерастии и последовавшим за ней нравственным и физическим вырождением граждан этих государств. Из-за этой постыдной страсти короли и императоры теряли свои короны и жизни. Для всех не секрет, что гомосексуализм ведет к бесплодию, а в области духовной к распадению личности, весьма часто к психической трансформации из мужчины в женщину, достаточно часто к непредсказуемой агрессивности, к шизофрении. Не случайно правовые нормы таких высокоцивилизованных христианских государств, как Византия, предусматривали смертную казнь за сознательную педерастию.[11]

Однако для современного замутненного западного сознания педерастия — всего лишь одна из половых ориентаций, укладывающаяся в норму, а гомосексуалисты — меньшинство, нуждающееся в социальной защите. В настоящее время с некоторыми оговорками можно даже говорить о настоящей голубой диктатуре в некоторых странах Запада: кандидат в бургомистры Берлина публично демонстрирует свои симпатии к гомосексуалистам, а американскую студентку в 24 часа выкатывают и из университета, и из общежития за шутливый плакат на двери: «Голубым вход воспрещен». Торжество подобной диктатуры уже на правовом уровне выразилось в печально известном решении Парламентской Ассамблеи Европы о борьбе против гомофобии в школах, в прессе, на телевидении. Если дело так пойдет и дальше, недалек тот день, когда носители религиозного мировоззрения и вообще, люди, отстаивающие нормальную половую и семейную жизнь, будут отправляться за решетку как экстремисты, а от христиан (как и представителей других традиционных религий) потребуют переписать их священные тексты и выбросить из них все антигомосексуалистские места.

Это, с позволения сказать, срамное меньшинство весьма активно и влиятельно, к сожалению, и у нас. Практически сразу после своей победы в «совместной российско-американской революции» демократические правители подписали в конце 1991 г. своеобразный приказ номер один — отмена уголовной ответственности за гомосексуализм. Последствия этого решения были весьма печальны: страна покрылась сетью гей клубов (отметим, что один из них был даже во Дворце Культуры в Москве, где были захвачены заложники), гомосексуализм стал безнаказанно пропагандироваться в СМИ и в рекламе, а в Высшую и среднюю школу стали проникать педерасты и педофилы, которые в советские времена сидели в тюрьмах, а сейчас ходят в профессорах и печатают псевдонаучную литературу, реабилитирующую "голубизну".[12] В результате рождаемость, и так невысокая, падает, молодежь растлевается, свирепствует СПИД, а родители временами боятся отдавать своих детей в школу и детские сады.

Другой пример того, как либеральное движение искажает сознание западного (и не только западного) общества в вопросе о правах человека — проблема абортов. Согласно подлинно христианскому церковному взгляду, аборт является убийством. Женщина, учинившая выкидыш, есть убийца и даст ответ перед Богом. «Ибо зародыш во утробе есть живое существо, о коем печется Бог», — говорит Афинагор Афинянин, апологет II века. «Тот, кто будет человеком, уже человек», — говорит Тертуллиан. «Умышленно погубившая зачатый во утробе плод подлежит осуждению наравне с убийцами. У нас нет различения плода образовавшегося и еще не образованного», — говорит святитель Василий Великий. Святые отцы исходили из библейского взгляда о том, что человек образуется именно в момент зачатия. «Господь призвал меня от чрева, от утробы матери называл имя мое» (Ис.: 49; 5). Святоотеческая и библейская традиция подтверждается данными современной медицины. По данным современной эмбриологической науки, жизнь человека начинается не с момента рождения, а с момента зачатия. В это время образуется уникальный генетический код, следовательно, эмбрион является биологически самостоятельным механизмом и никак не может считаться частью тела матери, он получает от нее только кислород и питательные вещества. Уже на самых ранних стадиях эмбрион обладает всеми теми характеристиками, которые создают будущего человека и свидетельствуют о его относительной независимости, в течение первых трех недель у зародыша образуются внутренние органы, через двадцать дней начинает биться сердце, через 30 дней формируются конечности, к 40 дням формируется облик будущего человека. Кровь ребенка не смешивается с кровью матери. Нерожденный ребенок чувствует боль, у него фиксируется электрическая активность мозга, сердца, отпечатки пальцев и другие черты, определяющие индивидуальный облик человека.[13] Но без совершенных медицинских знаний даже древние язычники понимали, что неродившийся ребенок — уже человек. Фундаментальный юридический принцип римского права — наследственные права еще нерожденного ребенка должны учитываться с момента его зачатия, а не рождения. Впоследствии, со времени Кодекса Наполеона, этот принцип был перенесен во многие гражданские кодексы западноевропейских стран.[14]

Однако либеральное движение за свободу абортов шло и идет и против религии, и против правовой традиции, и против науки, исходя из эгоистического волюнтаризма, пользуясь демагогическими и пропагандистскими эмоциональными лозунгами — лозунгами типа «плодить нищету», «свобода выбора матери», «репродуктивные права», «свобода распоряжаться своим телом», «плод является частью тела матери», «нерожденный ребенок — не человек» и т.д. Возможно, читателям будет интересно, кто явился одним из вдохновителей и родоначальников этого движения. Это — Американская Лига по контролю рождаемости, во главе которой вначале стояла некая Маргарита Зангер — расистка и поклонница Гитлера, разработавшая теорию о контроле над рождаемостью, прежде всего у т.н. низших рас. Одним из этих средств был аборт. Нацисты, вдохновляясь ее идеями и сотрудничая с ней, разворачивают на оккупированных территориях политику уничтожения неугодных рас — славян, цыган, евреев. Помимо прямого геноцида разрабатывалась методика «тихого геноцида», который включал в себя в качестве действенных средств аборт, стерилизацию, контрацептивы. Несмотря на разгром нацизма, Американская Лига не только уцелела, но и выросла, преобразовавшись в Международную Федерацию Планирования Семьи. Не без ее участия организовывались шумные демонстрации и компании по пропаганде абортов, в результате которой в большинстве стран Западной Европы и США законодательно разрешен аборт: в Великобритании — с 1967 г., в США с 1973 и т.д. Для доказательства мощи этой организации показателен следующий случай: в Бельгии для легализации абортов король был вынужден на один день отречься от престола. МФПС имеет филиалы почти во всех странах и использует разработанные Зангер методы «тихого геноцида», в том числе аборт. Заметим, что филиалом Международной Федерации является Российская ассоциация «Планирование Семьи», которая лоббировала скандально известную программу «Полового воспитания» (точнее — растления) российских школьников, проводя аморальные и вредные для здоровья идеи ранней половой жизни подростков, «безопасного секса», приучения к онанизму и т.д.

В результате либерального движения и последовавшей за ним смены нравственной и правовой парадигмы и яростной борьбы за «права человека», мы пришли к довольно странному результату — реальные, или жизненные, права человека в современном обществе резко сузились. То, что ранее считалось неотъемлемыми правами человека: право на рождение, на воспитание порядочными и нерастленными людьми нормальной половой ориентации, право на целомудрие — не вести половую жизнь до достижения зрелости, право на публичное выражение своей веры, право располагать своими органами и умереть своей смертью — все это в современном обществе на наших глазах становится все более и более эфемерным. Вообще, жизненные права изрядно пострадали по сравнению с правами на свободу. Так, жизненное право на работу принесено в жертву свободе предпринимательства, оно становится предметом беспощадной конкуренции и неограниченного произвола работодателей. На примере миллионов бездомных в нашей стране (и не только), мы видим, как, казалось, неотъемлемое жизненное право на жилье явно проигрывает праву на свободу передвижения. Современное общественное сознание, выражаемое СМИ, не возмущается при виде голодного, опустившегося бомжа, зато оно встает на дыбы, когда речь идет о препятствиях к выезду достаточно благополучного интеллигента в Америку (или куда-нибудь еще). Право на защиту своего здоровья явно уступило право сделать с ним, что угодно. В современном постиндустриальном обществе нужны большие деньги или серьезная страховка, чтобы по-настоящему лечиться. Однако, ты имеешь полное право курить, пить, колоться, торговать своими органами. Показательно, что один из первых декретов Российских демократических властей — отмена принудительного лечения наркоманов. Результат налицо — (по разным подсчетам) от одного до двух миллионов наркоманов в Российской Федерации.

Наконец остановимся на возможности такого жизненного права, как право на рождение и воспитание своего ребенка. В современной российской юридической и социальной практике оно не обеспечено никак: современное российское пособие на ребенка является скорее оскорблением, чем реальной помощью. Этот связано с тем, что размер пособий в российском законодательстве никак не связан с реальным прожиточным минимумом. Напротив, право на уничтожение своего будущего ребенка — вне всяких сомнений. Свидетельством этому, в частности, является приказ российского правительства № 567 от 8 мая 1996 года за подписью В.С. Черномырдина об аборте по социальным показателям. Этот приказ является позором российской «демократии»: государству гораздо легче руками врача зарезать этого будущего младенца, чем дать возможность матери выкормить и воспитать его, или, по крайней мере, взять на себя его воспитание. Он был отменен лишь в 2003 году, но, насколько известно, негласно функционирует и сейчас.

В этом есть определенные тенденции. Западные и, увы, не только западные, специалисты в вопросе о репродуктивных правах почти не говорят о праве женщины нормально родить и воспитать ребенка, напротив, их занимают сугубо отрицательные стороны вопроса: аборт, контрацепция, а также новые медицинские технологии — т.н. суррогатное материнство и др., но они намеренно или ненамеренно практически оставляют без внимания вопиющее нарушение права человека иметь детей, которое существует во многих странах, в особенности, бывших социалистических или странах третьего мира. Достаточно сказать, что в Российской Федерации из каждых четырех беременностей только одна кончается родами.

Наконец, на пути права воспитывать своего ребенка встает так называемая «ювенальная юстиция». Что это такое, могут засвидетельствовать наши эмигранты: в западных странах (Канада, США, страны Евросоюза) по любому поводу (а чаще и без повода) ребенок может позвонить в полицию, донести на своих родителей и вечером к ним приедут двое дюжих полицейских с разбирательством и, в лучшем случае, за штрафом. Во всех случаях априорно правы дети: даже вполне обоснованное телесное наказание ребенка может кончиться тюрьмой для его родителя или лишением родительских прав. Чрезмерная забота о правах несовершеннолетних приводит к тому, что родители лишаются всяких рычагов воспитания своих детей: зачастую на любое замечание маленькие шантажисты отвечают угрозой позвонить в полицию. Некоторые семьи, оказавшись заложниками испорченных и избалованных детей таким образом спускали все свое состояние на штрафы и адвокатов, а иные родители теряли свои права на детей. Показательный случай привела Ирина Медведева в передаче по радиостанции Радонеж: в Латвии у матери насильно отняли сына-школьника только потому, что она его выпорола за то, что он украл ее зарплату и спустил на игровые автоматы. Вольно или невольно, но творцы подобной юстиции миллионами клонируют Павликов Морозовых, рвут последние слабые связи между родителями и детьми, разбивают западные семьи (точнее то, что от них осталось) и способствуют дальнейшей депопуляции западного общества: кто захочет рожать и растить своих будущих предателей? 

Печально, но подобный деструктивный опыт пытаются привить и у нас. По невидимому приказу наши города покрываются плакатами «Насилие в семье. Участковый от слова участие» и выносятся следующие судебные приговоры: одиннадцать месяцев принудительных работ опекуну только за то, что он поставил своего подопечного в угол. Эта, с позволения сказать, «юстиция» носит явно антихристианский характер, ибо направлена против фундаментальной библейской заповеди: чти отца и мать твою (Исх.: 20;5). Но она также взрывает и правовое поле, так как со времен древнейших кодексов был выработан фундаментальный юридический тезис: дети не должны (или не обязаны) свидетельствовать против родителей (и наоборот).[15] Положительно можно сказать: мы присутствуем при смене и нравственной, и правовой парадигмы, при попытке уничтожить традиционную нравственность и остатки естественного права. Парадоксально, но носители либеральных ценностей действуют прямо по Марксу и Энгельсу: насаждают в семейной сфере наихудшие традиции советского тоталитаризма и занимаются уничтожением семьи, правда, во имя частной собственности и навязывают человечеству абсолютно условное позитивистское право.

Итак, общество жертвует жизненными правами для прав, связанных со свободой. Может быть, с ними все в порядке? К сожалению, вовсе нет. К числу «свободных прав» относятся право на свободу передвижения, на смену места жительства, на свободу слова, печати, собраний, митингов, свобода избирать и быть избранным. Свобода передвижений напрямую зависит от финансов. Парадокс, но при тоталитарном Советском Союзе его граждане в общем путешествовали больше и видели больше, чем сейчас. Кроме того, свобода передвижения в настоящее время грубо нарушается как раз теми странами, которые так ратовали за ее введение: в посольства и консульства США в Российской Федерации за визами ежегодно обращаются 120000 человек и их получают только 30000, то есть каждый четвертый. Родственники лиц, проживающих в США и Канаде, могут годами бороться за свидание со своими родными, то есть за реализацию тех самых гуманитарных прав, за которые так сражался демократический Запад. Снова падает железный занавес, только уже с другой стороны, с той, что свыше сорока лет боролась за его снятие. Смена места жительства помимо финансовых трудностей в нашей стране имеет жесткие формальные ограничения, связанные с регистрацией и регистрационным режимом, а также проблемой гражданства. Вопиющим нарушением прав человека и предательством по отношению к соотечественникам является непредоставление гражданства миллионам русских, переселяющихся из стран СНГ. Зато и регистрацию, и гражданство за хорошие деньги с легкостью получают представители иных наций, часто незаинтересованных в процветании России. Итак, мы видим, что и здесь финансовый вопрос является определяющим. Свобода слова в современном постиндустриальном обществе определяется возможностью выхода к печатному станку, радиомикрофону и телекамере. Стоимость одной полосы газеты и одной минуты в эфире исчисляется тысячами рублей. В телевидении счет идет уже на миллионы. Где они у простого гражданина? Разгосударствление российских СМИ привело к тому, что они выражают волю маленькой кучки олигархов и отражают позицию никак не стомиллионного русского народа, а нескольких десятков ангажированных режиссеров, телеведущих, ди-джеев, пиарщиков, короче говоря, «узкого круга ограниченных людей». Где на телевидении вы узрите подлинное зеркало народной жизни, услышите «эхо русского народа»? Вы увидите или бессмысленные, отупляющие шоу, или сцены убийств, насилия и разврата.

Если мы возьмем такое право, как избирать и быть избранным, то увидим, что для большинства населения оно оказывается в значительной степени эфемерным. Выборы даже в местные органы власти стоят миллионы рублей. Выборы в Государственную Думу стоят уже сотни миллионов. А выборы президента уже стоят миллиарды, и не рублей, а долларов. По неофициальным данным избирательная компания президента Б.Н. Ельцина в 1996 году обошлась в 16 миллиардов долларов. Понятно, почему избирательные кампании столь дороги. Это и зелень для тучных стад агитаторов и политтехнологов, это и стоимость плакатов, листовок, эфирное время и т.д., то есть народные деньги, уходящие в звенящую пустоту. Но даже право избирать эфемерно, поскольку простые граждане и даже общественные организации практически устранены от подсчета голосов. Особенно характерна новейшая электронная система подсчета бюллетеней «Гаc-выборы», которая подконтрольна только Центризбиркому. Всем известен целый ряд скандалов, связанный с пристрастным подсчетом голосов. Обыкновенный избиратель практически становится лишь статистом с плакатом, от которого ничего не зависит, ибо избирает не тот, кто голосует, а кто подсчитывает голоса. В условиях неподконтрольности Избиркома право избирать становится для российских граждан унизительной и оскорбительной обязанностью, от которой добрая их половина предпочитает уклониться.

Таким образом, мы видим, что все так называемые права или свободы упираются в один ключевой вопрос — вопрос о собственности, ибо только деньги в состоянии их обеспечить. Между тем, общество, провозгласившее равенство человека перед человеком на своих знаменах, на практике являет вопиющее неравенство в том, что обеспечивает и права, и свободы, и социальный статус человека в этом обществе. Одни частные лица владеют миллиардами долларов, другие льются в нужде, их дети на уроках падают в голодные обмороки,  они просто живут без крыши над головой, или умирают с голоду. Особенно трагичная и несправедливая ситуация сложилась в России, где пара десятков олигархов контролируют более 60 процентов собственности и доходов Российской Федерации. Государство не имеет денег на оборону и здравоохранение. Президент Владимир Путин прямо провозгласил отказ от социального государства: «Оно нам не по карману». Между тем, олигархия не хочет поступиться ни каплей своих богатств. Анатолий Чубайс прямо заявил: «Передела собственности не будет. Не допустим. Вы хотите, чтобы пролилось много крови?» Вот так защищают права человека их ревнители.

Поборники права на священную и неприкосновенную частную собственность в любых масштабах ссылаются на принцип равных возможностей и честной конкуренции, результаты которых могут быть разными. Историческая практика накопления первоначального капитала в Европе и Америке показывает ложность этого тезиса: «скупой рыцарь» становился ростовщиком и банкиром, удачливый пират — предпринимателем, лендлорд, согнавший своих крестьян с земли и заполнивший ее своими овцами, стал промышленником со своей мануфактурой. Особенно разительно это неравенство в накоплении первоначального капитала проявилось в России: ваучеризации 1992 года была грандиозным обманом, она коснулась только долей процента реального достояния Российской Федерации, да и то потом эти доли вытянули назад спекулянты. Большая часть российской собственности была роздана за бесценок узкому кругу прихватизаторов. Вот несколько данных: одно лицо стало владельцем всех акций Газпрома (210 миллионов), каждая из которых была оценена в 10 рублей (2 цента по ценам 1994 года, то есть всего за 4 миллиона долларов). Автомобильный завод им. Лихачева был продан всего за 1 миллион долларов, в 250 раз дешевле реальной стоимости (4 миллиарда долларов). Красноярский Алюминиевый Завод был продан братьям Черным в 250 раз дешевле реальной стоимости.[16] Как цинично заявил Березовский: «У нас — власть капитала».

Из всего этого мы можем сделать следующий вывод: реальные свободы и реальные права находятся в прямой зависимости от собственности, которая в современном обществе распределена крайне неравномерно. Следовательно, для большинства граждан эти права и свободы, в достаточной степени, виртуальны.

Однако, ради этих виртуальных ценностей наш народ испытывал и испытывает вполне реальные страдания. Как прекрасно сказал Максимилиан Волошин:

«России душу омрачая,
Враждуют призраки, но кровь
Из ран ее течет живая».

За годы «ваучеризации», либерализации, «приватизации» национальное производство упало вдвое (в Великую Отечественную войну только на четверть). С 1990 года в России не построено ни одного крупного промышленного предприятия. Государственный долг с 1987 по 1991 гг. увеличился в четыре раза (с 20 до 80 миллиардов долларов), затем еще вдвое (160 миллиардов). Сейчас четверть хилого государственного бюджета уходит на обслуживание и выплату внешнего долга. При этом в результате долгов Россия не получила ничего, они разворовывались и немедленно вывозились за рубеж. Россия уже потеряла в результате вывоза капитала не менее 200 миллиардов долларов.

В результате экономического провала жизненный уровень российского гражданина скатился на 45 место в мире. Средняя продолжительность жизни русского мужчины сейчас насчитывает 37 лет (в 1926 г. — 44 года). Начиная с 1993 года смертность регулярно превышала рождаемость на 1 миллион человек (в прошлом году будто бы только на 700000). Число рождений на русскую женщину приходится от 1,8 до 1,4. Между тем цифра 2, 15 — предельная, за ней начинается вымирание. Ежегодно более 300000 русских мужчин погибают от отравления алкоголем или последствий алкоголизма. За эти годы Россия потеряла около 10 миллионов человек и лишь отчасти ее потери закрыты мигрантами. Особенно страшные потери несет молодежь: как мы говорили выше, в нашей стране до двух миллионов наркоманов, и 70-80% из них составляет молодежь до 25 лет. В нашей стране число ВИЧ инфицированных по некоторым подсчетам достигает 500000 человек. Возродились болезни, о которых не было слышно с 1970 г. — холера и тиф.

Восемьдесят процентов (если не больше) выпускников старших классов больны теми или иными болезнями. В военкоматы приходят от силы 10 процентов здоровых призывников.

В результате из-за голодного финансового пайка и ухудшения качества личного состава резко снизилась обороноспособность России. Вот лишь один вопиющий пример. Если до перестройки на советско-китайской границе приграничные части были в состоянии сопротивляться китайцам в течение недели, то сейчас — не более 2 часов. Наши летчики имеют в среднем по 10 часов лета в год, в то время как американские — 300.

В стране чудовищно выросла преступность. Только от убийств Россия теряет не менее 100000 человек в год.

Говоря словами Александра Солженицына, «Россия в обвале» и виной тому демократические реформы, связанные с определенным менталитетом, в который включено достаточно извращенное понимание прав человека с явным предпочтением прав над обязанностями и свободных прав перед жизненными.

Нельзя упустить и следующий аспект прав человека. В современном глобализирующемся мире они становятся инструментом психологического и политического давления со стороны развитых стран Запада и зависимых от них международных организаций по отношению к другим государствам — прежде всего бывшим соцстранам и странам третьего мира.

В «холодной войне» СССР потерпел не военное и даже не экономическое, а психологическое поражение, и во многом благодаря пресловутым правам человека. Правозащитники, прежде всего национальные, сторонники права наций на самоопределение вплоть до отделения, вольно или невольно разваливали СССР изнутри — снизу, навстречу им в официальной внешней и внутренней политики правозащитный принцип проводился сверху — «за новое мышление». Под эти лозунги бурлила Прибалтика, заливались кровью Кавказ и Средняя Азия, из республик потоком потянулись беженцы, прежде всего русские, а о чем была забота просвещенных демократов? Больше демократии, больше социализма, больше свобод! Под эти демократические фанфары разваливался Варшавский договор, выводились целые армии в никуда, за бесценок оставлялась для НАТО огромная инфраструктура, практически в одностороннем порядке сокращались вооружения, стоившие СССР столько пота и крови. Пока Советский Союз был еще силен, все эти уступки приветствовались на Западе, как жесты доброй воли. Как только он рухнул, его наследницу Российскую Федерацию стали третировать, как побежденного противника. С Россией перестали считаться, перестали исполнять все предыдущие договоренности (например, о невступлении в НАТО сначала бывших стран Варшавского договора, а затем и Советских Республик). Ее унижали и унижают постоянно и методически, вплоть до того, что какая-то аферная фирма "Нога" может спокойно арестовывать российское государственное имущество, а госсекретаря Союза России и Белоруссии повязывают прямо в аэропорту, невзирая на дипломатический иммунитет и международное право. Даже сейчас, после этих страшных терактов, России приходится унижаться, требуя выдачи у Дании и Грузии очевидных и несомненных террористов, судьбу которых должен решать Европейский суд по правам человека, столь чуткий к правам международных преступников и убийц. Без преувеличения можно сказать, что Россия стала заложником собственной совестливости и открытости, своего покаянного чувства. Теперь каждое покаяние, каждый жест доброй воли вызывает лишь всплеск новой ненависти в поляках, латышах, эстонцах и т.д. В то же время никто не требует покаяния от других стран, чьи преступления перед человечеством не меньше, чем у бывшего СССР (например, у США за Дрезден, Хиросиму, Корею, Вьетнам, или у Турции — за геноцид армян и понтийских греков).

Это происходит потому, что по отношению к правам человека в так называемом мировом общественном мнении, выражаемом на самом деле монополизированными СМИ и формируемом узким кругом политтехнологов, выработан четкий двойной стандарт, совсем как у Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые животные равнее других». Израилю с легкостью прощают то, за что бомбили Югославию и оккупировали Ирак. Мир молчал о страданиях боснийских сербов, которых тысячами вырезали и истребляли в мусульманских концлагерях, зато потом мировое сообщество дружно вступилось за боснийских мусульман и хорватов, когда сербы оправились от шока, организовались и перешли в наступление. За попытки сохранить контроль над Косовским краем Сербию подвергли варварским бомбардировкам, но албанские этнические чистки, в результате которых 75 процентов сербского населения Косова (150000 человек) были вынуждены покинуть свою родину, не встречают ни отпора, ни сопротивления, ни мирового сообщества, ни войск «Кей-Фора».

Тот же двойной стандарт виден и в отношении Запада (и некоторых отечественных правозащитников) к чеченской проблеме. До 1991 г. в Чечне проживало 1200000 человек, из них чеченцев было 700000, русских — полмиллиона. Сейчас в Чечне русских осталось менее 40000. Произошло это потому, что сразу после прихода к власти президента Дудаева осенью 1991 г. началась настоящая этническая чистка против русских. Русских оскорбляли, грабили, убивали, выбрасывали с этажей и из окон, женщин насиловали, похищали детей, продавали в рабство. Каждый третий житель Чечни (естественно - не чеченец) подвергся насилию за первый год правления Дудаева. «Русские — вон из Чечни», — вот лозунг тех лет. С 1991 по 1994 год минимум 300000 русских были вынуждены покинуть Чечню. Тем, кому удавалось вырваться, стучались во все московские инстанции, во все редакции — откликнулся ли кто? Нет. Все знатные и благознаменитые правозащитники, и отечественные, и зарубежные, молчали, мировое общественное мнение как в рот воды набрало. Но как только с трехлетним опозданием на территорию Чечни были введены войска для наведения хоть какого-то порядка в запредельно криминализированной республике, так наши правозащитники — Старовойтовы, Ковалевы, Новодворские — бросились защищать и кого? Не своих соотечественников, жестоко пострадавших и от чеченцев, и от собственных бездумных «освободителей», а только чеченцев, только их права и свободы. Демократический лагерь, благодаря мощной пропагандистской поддержке западных и отечественных СМИ, в 1994-1996 году стал пятой колонной чеченских сепаратистов. Он в немалой степени обеспечил их информационное и идеологическое прикрытие, в том числе и их преступлений, и чеченцы победили не на поле боя, а в общественном мнении, благодаря которому российские победители были позорно выведены из уже замиренной Чечни. Доходило до зловещего абсурда: террористов, убийц и рабовладельцев зарубежные (и не только) СМИ превозносили как героев, как «борцов за свободу»[17], и один из этих «героев» Шамиль Басаев после убийств детей и беременных женщин мог мило позировать перед телекамерами правдолюбивых иностранных (да и наших) журналистов, рассказывать им о своей программе и шантажировать через них российские власти. Эта же подлая информационная схема повторилась и во время захвата заложников в Москве в театре на Дубровке: в западных СМИ чеченцев представили в виде гуманных борцов за свободу, желающих прекратить войну, а российскую власть — жестокой и бесчеловечной. Если подобное сознание, приводящее к таким извращениям, будет и дальше доминировать в западном обществе и СМИ, то мир увидит более ужасные катастрофы, чем взрывы Торгового Центра в Нью-Йорке.

Все сказанное выше говорит о том, что современная постиндустриальная цивилизация переживает кризис в понимании прав человека, связанный с ложным анархическо-индивидуалистским пониманием свободы, с приматом прав над обязанностями, свободных прав над жизненными правами. Однако проблема лежит глубже: в кризисе атеистического и неоязыческого сознания, которое, как мы рассмотрели выше, приводит к тем или иным извращениям в области правосознания. По своему мышлению и нравам глобализирующийся мир постепенно возвращается к Древнему Риму, в котором «все было полно богов», (сравним это с современным разгулом суеверий, оккультизма и сатанизма), была законна педофилия и гомосексуализм, царил культ голого тела (сравним с господством порнографии в рекламе и желтой прессе сейчас), лилась кровь в гладиаторских боях (сравним это с боями без правил), проводилась лицемерная политика, направленная на уничтожение целых народов под лозунгом Pax Romana[18], (сравним это с современными «миротворческими операциями»). Не случайно некое весьма развитое государство с непомерными амбициями имеет на своем гербе одноглавого римского орла, а его главное правительственное здание называется Капитолий. Однако, мы знаем, как мучительно и страшно кончил Древний Рим и что дало силы и возможности жившим на его территории народам продолжить и обновить свое существование. Этой силой явилось христианство. Именно оно, казалось, мало меняя внешне, кардинально переменяло людей внутренне, а вместе с изменением людей менялись и законы, а главное — практика их применения, которая во многом зависела от «совестного права».

Каков же выход из современного кризиса? По нашему мнению, он состоит в кардинальном переосмыслении прав человека на христианской основе — освобождении их от всего виртуального и ложного, в выделении жизненных прав: на работу, здоровье, жилье, семью, и их первостепенной защите, постановке вопроса о более справедливом распределении собственности, развитии коллективной и государственной собственности, ограничении частной собственности, постановки ее на службу обществу, но прежде всего — в переоценке человека от анархического индивида или винтика в государственной машине к богоподобной личности, мерилом которой является божественная искра — совесть. Именно в рамках совестного религиозного сознания возможны подлинные права человека и их подлинная реализация.