Имениями Тургенева с конца 1866 года до середины 1870-х годов управлял Никита Алексеевич Кишинский, о нечестности которого молва распространилась весьма широко. Лескову, не прерывавшему связей со своей «малой родиной» («В литературе меня считают орловцем», – неоднократно подчёркивал он), были известны эти факты. Нечистый на руку управляющий Тургенева, который распоряжался имуществом таким образом, что буквально разорил писа­теля, послужил одним из реальных прототипов Кишенского в лесковском романе «На ножах» (1871).

В нём Лесков разоблачил один из распространённых способов многовековой массовой мимикрии противников Христа, подобных экс-нигилистам еврею Кишенскому и Павлу Горданову. Таким, как они, «нужен столбовой дворянин», в том числе и для того, чтобы под прикрытием русских, особенно – знатных фамилий, пробираться на руководящие должности, занимать ключевые посты в государственных, коммерческих, религиозных, общественных учреждениях России с целью кабалить, разлагать и уничтожать коренное население страны, глумясь над его христианскими идеалами и православной верой; маскируясь русскими именованиями и вывесками; снаружи рядясь в овечьи шкуры, будучи изнутри волками; фарисейски прикрываясь благими целями доброделания, безбожно обогащаться, получать свои барыши, выгоды, прибыли и сверхприбыли, служить не Богу, а мамоне.

«Не можете служить Богу и мамоне» (Лк. 16: 13), – говорит Господь. «Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской» (1 Кор. 10: 21), – наставляет апостол.

О трудности распознавания добра и зла учил Святой старец Силуан Афонский: «Всякое зло, совершаемое свободными тварями, по необходимости паразитарно живёт на теле добра, ему необходимо найти себе оправдание, предстать облечённым в одежду добра, и нередко высшего добра», потому что «зло всегда действует “обманом”, прикрываясь добром». Но, как пояснял старец,  различение добра и зла необходимо и возможно, поскольку «добро для своего осуществления не нуждается в содействии зла, и потому там, где появляются недобрые средства (лукавство, ложь, насилие и подобное), там начинается область, чуждая духу Христову».

Тишка Кишенский не только скаредный ростовщик, держатель ссудной кассы, но и коррумпированный газетчик, умудрившийся сотрудничать одновременно в трёх разных изданиях противоположных общественно-политических направлений. Одну из своих пасквильных статеек он озаглавил «Деятель на все руки». Название как нельзя лучше подходит к нему самому и его разнообразной «деятельности». Этот «ростовщик, революционер и полициант», «подлый жид», как не раз его именуют в романе, нажил свой капитал аферами и предательством, в том числе сотрудничая с полицией в качестве провокатора и шпиона.

Кроме того, этимология фамилии Кишенский уходит корнями в иврит и идиш. «Кишене» на идиш – «карман». На иврите слово «кис» также означает «карман». Созвучие с ивритским «кэсэф» – серебро, деньги – неслучайно. Дизайнерский атрибут верхней одежды предназначен в первую очередь для хранения денег (ср.: карманные деньги).

Поэтика и символика онима «Кишенский» значением «муж кармана» не исчерпывается. Фамилия персонажа, извивающегося в мошеннических махинациях и тёмных интригах, не может не вызвать зрительную ассоциацию с отвратительным клубком кишащих змей. Это впечатление дополняет аллитерация шипящих и свистящих звуков имени и фамилии «Тихон Кишенский». Звуковые ассоциации, вызываемые именем, также значимы в поэтике писателя.

Известно, что в творчестве Лескова, который любил, чтобы «кличка была по шерсти», сложилась своеобразная концепция заглавий и обоснования имён. Писатель признавал способность имени выразить внутреннюю суть человека. Это подтверждает лесковская публицистика, поднимающая проблему исследования имён. Так, в статье «О русских именах» (1883) Лесков называет славянские имена «приятными для слуха». Писатель призывает способствовать «отрадному возвращению народ­ного вкуса к именам приятного, родного звука и понятного значения». Таким образом, Лесков чутко различает «своё – чужое» в искусстве давать имена. Инородными именами, как правило, наделяются у него отрицательные персонажи, далёкие от Бога, народа и Родины. Так, например, «аляповатые и малоприглядные» нигилисты в романе «Обойдённые» (1865) награждены «от­менно неблагозвучными нарицаниями» Шпандорчук и Вырвич.

В романе «На ножах» Тишку Кишенского сопровождают признаки ин­фернальности, бесовщины. Он представлен не просто как «вёрткий фельетонист, шпион, социалист и закладчик» со своими «жидовскими слабостишками», ведущий «дело по двойной бухгалтерии». Его тёмные деяния по­казаны Лесковым как действие адской силы – «незримая подземная работа», «затемняющая» и «перетемняющая» людей, с которыми он привык «торговаться по-жидовски». Дворянин Висленёв, запутан­ный в сатанинские тенета Кишенского, чувствует, что «вокруг него всё нечисто: всё дышит пороком, тленью, ложью и предательством».

Таким образом, Кишенский вовсе не второстепенный персонаж, якобы не заслуживающий внимания, каким хотят представить его некоторые исследователи. Наоборот, он играет ключевую роль в развитии действия, но незримо, подпольно. Пуская в ход целый арсенал обманных маскирующих ухищрений, Кишенский со своими бесовскими уловками и кривляньями, окутанный мраком, становится почти невидимым в этой преднамеренно напущенной им тьме.

«Всякий жид в наш карман глядит», – подметила записанная В.И. Далем народная пословица. «Мужи кармана», «прибыльщики» и «компанейщики» – так именовал Лесков капиталистов, буржуа, банкиров, ростовщиков, выступая против их бесстыдных спекуляций уже в ранней публицистике, а также в первом своём большом беллетристическом произведении – повести «Овцебык».

В Евангелии от Иоанна повествуется, как Господь Иисус Христос обличил сатанизм иудеев: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего»(Ин. 8: 44); «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин. 8: 47). От общения с подобными безбожниками предостерегал апостол Павел: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?»(2 Кор. 6: 14).

В статье Тургенева «Человек в серых очках» (1879) отмечено следующее: «Сила и цвет того жидовства, которое теперь завладело всеми карманами целого мира и скоро завладеет всем остальным. У кого карман в руках, у того и женщина; а у кого женщина, у того и мужчина».

Подобный «муж кармана» управлял собственностью Тургенева. Из обширной переписки с Кишинским явствует, что писатель видел в нём «честного и деятельного человека», без­раздельно ему доверял. Одно из писем Тургенева к управляющему заканчивается следующим обращением: «прошу Вас знать одно: я никогда не доверяю вполовину, а Вам я доверяю, а потому не смущайтесь ничем и делайте спокойно своё дело». Кишинский действительно не смущался ничем, беззастенчиво пользуясь в свое­корыстных интересах оказанным ему безграничным доверием, и за время своего управления нанёс всемирно известному русскому писателю значительный материальный ущерб; махинациями приобрёл себе земли и имение Сидоровку.

Друзья и соседи Тургенева по орловскому имению, в том числе Фет, предупреждали писателя о злоупотреблениях Кишинского. Тургенев отвечал Фету из Буживаля: «Не сомневаюсь в том, что Кишинский нагревает себе руки». В то же время писатель долго не мог поверить в нечестность своего управляющего, относя известия об этом в разряд домыслов: «не можете ли Вы – под рукой, но достоверно – узнать, где и какое он купил имение? – спрашивал Тургенев Фета. – Сплетников, Вы знаете, у нас хоть пруд пруди».

Даже убедившись, что происки Кишинского – не пустые слухи, писа­тель сохранял доброжелательное к нему отношение. С добро­сердечием, открытостью и доверчивостью Тургенев поначалу стремился найти оправдания действиям управляющего. В ответ на недо­шедшее до нас письмо Кишинского, в котором тот, очевидно, пытался замести следы, Тургенев писал: «Сплетни, о которых Вы упоминаете, напрасно Вас тревожат. Вы знаете довольно мой характер: я на такого роду заявления совер­шенно неподатлив. Я нахожу совершенно естественным и благоразумным, что Вы позаботились о приобретении себе недвижимой собственности – это Ваш долг как семейного человека. <…>  Впрочем, благодарю Вас за Вашу откровенность. <…> А потому, повторяю, Вам тревожиться нечего. <…> Фет написал мне о приобретении Вами земли, но я оставил это без ответа»; «Вы можете быть совершенно спокойны насчёт сплетен по поводу забранных Вами материа­лов <…> Я не имею привычки обращать на них внимания – и, коли доверяюсь, то вполне. Доверие моё к Вам именно такого рода».

Подобных заверений немало в письмах Тургенева. Однако вряд ли они говорят о недальновидности или житейской непрактично­сти писателя. Скорее, это свидетельствует о благородстве его натуры, неизмен­ной вере в торжество добрых начал человеческой природы.

В то же время Тургенев начинал догадываться о нечистоплотном ведении его дел Кишинским. Несколько раз писатель просил избавить свой капитал от «жидов­ских процентов». Справедливо предполагая, что в управлении имением допускаются махинации, писатель вынужден был обратиться к брату Николаю с просьбой проконтролировать действия управляющего: «Побывай в Спасском или выпиши к себе в Тургенево Кишинского, и пусть он тебе растол­кует хорошенько, какую операцию он намерен предпринять <…>, чтобы избег­нуть жидовских (11!) процентов Тульского  банка <…> мне кажется неслыхан­ным, чтобы под залог недвижимого имения безо всякого долгу драли такие проценты!»

Адре­суясь с тем же вопросом к Кишинскому, Тургенев настойчиво и, по всей видимо­сти, уже не в первый раз («мне приходится только повторить мою просьбу») – требует: «изложите мне в подробности <…> ка­кого роду перезалог Вы хотите предпринять <…> для того, чтобы избавиться от процентов, справедливо назван­ных Вами жидовскими, – и как Вы от них избави­тесь – и почему (что для меня особенно неудобопонятно) при закладе недвижимого и хорошего имения в банке приходилось заплатить такие громадные проценты?»

Обращает на себя внимание, что это письмо писатель уже не подпи­сы­вает «преданный Вам Ив. Тургенев» или «доброжелатель Ваш Ив. Тургенев», как неизменно на протяжении нескольких лет он заканчивал свои послания Кишин­скому. На этот раз он ограничивается только сухой подписью «Ив. Турге­нев» без выра­жения каких-либо уверений и чувств.

Месяц спустя Тургенев, не получив вразумительного ответа от Кишинского, который, видимо, пытался запутыванием дела ввести писателя в заблуждение, скрыть жульничество, снова обращается к управляющему: «Не могу, однако, не заметить, что факт платежа 11 процентов под залог недвижи­мого, чистого от долгов, отличного имения – <…> мне представляется чем-то чу­довищным!! <…> я брожу, как во тьме, – и знаю только одно: имение моё зало­жено за какие-то жидовские проценты. Пожалуйста, потрудитесь всё это мне хорошенько растолковать и в исполнение моей просьбы отвечать отдельно на ка­ждый вопрос».

Однако Кишинский не торопился прояснить ситуа­цию, и в новом письме к нему снова находим недоумения Тургенева: «Вы на мои запросы не давали прямого ответа». Всё это не может не вызвать в читательском сознании ассоциацию с тёмными финансовыми спекуляциями Тишки Кишенского в романе Лескова «На ножах».

Нельзя не изумиться деликатности и человеческой порядочно­сти Тургенева. Даже в чрезвычайной ситуации, когда обнаружились докумен­тальные свидетельства против Кишинского, Тургенев всё ещё опасается обидеть управляющего несправедливым подозрением, продолжает быть с ним неизменно корректным и сугубо тактичным. Так, изучив приходно-расходные ведомости, красноречиво свидетельствующие об истинном положении дел, писатель адресу­ется к своему управляющему с прежней искренностью: «Я намерен сообщить Вам все соображения, которые были возбуждены во мне этими ведомостями, в полной уверенности, что Вы не усмотрите в моей откровенности ничего похожего на недоверие или сомнение; сама эта откровенность обусловливается убежде­нием, что я имею дело с человеком вполне честным, к которому следует отно­ситься с обычной во мне прямотою <…> выходит, что расход равняется почти приходу – и, можно сказать, что овчинка не стоит выделки. Обо всём этом необходимо основательно потолковать во время моего приезда в Россию <…> Ещё раз повторяю Вам, что Вы не должны видеть ничего для Вас неприят­ного в откровенных моих объяснениях».

Вскоре после этого Тургенев решает поступить так, как учит в пословице народная мудрость: «Верь своим очам, а не жидовским речам». По приезде писателя в Спасское летом 1876 г. Кишинский произвёл на него совершенно иное впечатление, чем при знакомстве в Петербурге в марте 1867 г., когда Анненков порекомендовал Тургеневу нового управляющего. После первой встречи с Кишинским Тургенев писал Полине Виардо: «Он мне нравится – это человек с энергичным открытым лицом, смотрит прямо в глаза». Теперь от Тургенева не укрылись лицемерие и неискренность управляющего. Впечатление некой поддельности, ненатуральности создаёт сама его внешность: «Бородач Кишинский только потрясает своей бесконечно густой бородой и выставляет фальшивые зубы – от него толку мало», – пишет Тургенев из Спасского Маслову.

В своём «родимом гнезде» писатель, наконец, смог во­очию убедиться в справедливости давно распространявшихся толков о злоупот­реблениях и мошеннических махинациях своего управляющего. Сложилась ситуация, в реальности воспроизводившая притчу Евангелия от Луки про «управителя неверного» (Лк. 16: 8): «один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его; и, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? Дай отчёт в управлении твоём, ибо ты не можешь более управлять» (Лк. 16: 1–2); «неверный в малом, неверен и во многом» (Лк. 16: 10).

К чести Тургенева, не раздумы­вая, он обратился к решительным мерам: «я вынужден произвести завтра в воскресенье своего рода государственный переворот и свергнуть моего Абдул-Азиза, г-на Кишинского, оказавшегося мошенником, которого я поймал с полич­ным. <…> если я его ещё оставлю тут, он оберёт меня дочиста».

В письмах того же периода к Самарину, Щепкину Тургенев также именует Кишинского Абдул-Азизом, сравнивая своего управляющего с турецким султаном, расхищавшим государственную казну. Помимо того, восточное имя, отягощённое такими неприглядными истори­ческими ассоциациями, в среднерусском духовном пространстве производит впечатление чего-то постороннего, инородного. «Абдул-Азиз» по сути своей чужероден среднерусской усадьбе, расположенной в самом сердце России, и не способен пра­ведно ею управлять.

Согласно официальной версии, реальный Абдул-Азиз покончил с собой, вскрыв себе вены ножницами. В записке к Щепкину Тургенев говорит, что ему «удалось свергнуть Абдул-Азиза, не прибегая к ножницам».

Упоминание об остром, в данном случае – смертоносном  – предмете в реально-историческом контексте порождает зеркальную литературную ассоциацию опять-таки с рома­ном Лескова, герои которого пребывают друг с другом «на ножах». В частности, о Кишенском сказано, что «долговременная жизнь на ножах отуманила его прозорливость и отучила его от всякой искренности». Лесковская харак­теристика литературного персонажа прямо соотносится с реально существовав­шим Кишинским, который утратил осторожность и почти в открытую грабил Тургенева. «Надо Вам сказать, – писал Тургенев Юлии Вревской, – что я выезжаю из Спасского разорённым человеком, потерявшим более половины своего имуще­ства по милости мерзавца-управляющего, которому я имел глупость слепо довериться; я его прогнал».

Писатель вынужден был не просто уволить грабителя Кишинского, но и выдать официальную доверенность на его уголовное преследование. В этом документе Тургенев устанавливает список преступлений своего управляю­щего: «оказалось, что г. Кишинский произвёл разные растраты принадлежащих мне сумм и имуществ, совершил недобросовестные контракты и, вообще, допус­тил злоупотребления и безпорядки, причинившие мне существенный вред и убытки, обманул, таким образом, вполне данную ему от меня доверенность. Вследствие сего я прошу Вас принять на себя труд  преследовать по законам г. Кишинского в порядке гражданского или уголовного судопроизводства». Было ли возбуждено уголовное дело в отношении Кишинского, до настоящего времени остаётся неизвестным.

Кишенский в романе Лескова «На ножах» сумел остаться в тени, уголовному преследованию и Божьей каре подверглись другие его сообщники и жертвы.