В конце второго «короба» своих «Опавших листьев» русский философ Розанов рассуждает вдруг о «штунде». Напомним, что штундизм – одна из множества протестантских групп в дореволюционной России, возникавших, как правило, под влиянием проповеди иностранных миссионеров (в данном случае – немецких). Его высказывание интересно не только в религиоведческом плане, но и в историософском, поскольку касается проблемы «русского пути». Розанов говорит: «Штунда – это мечта, «переработавшись в немца», стать если не «святою» – таковая мечта потеряна, то по крайней мере хорошо выметенной Русью, без вшей, без обмана и без матерщины дома и на улице. – Несите вон иконы... – Подавайте метлу! С «метлой» и «без икон» Русь – это и есть штунда» [1, c.609]. Философ видит здесь «соблазны». Соблазн «русского протестантизма» – в построении «рая на земле», материалистического совершенства, механического «небесного царства». Не так давно наш современник, известный режиссер А. Михалков-Кончаловский в одном из интервью сказал, что там, где победил протестантизм, – там чистые и ухоженные туалеты, а вот в православном мире... (впрочем, сам режиссер позиционирует себя в качестве православного). Конечно, стремление к рациональному и обустроенному быту понятно – оно глубоко внутри практически каждого человека. Но вот насколько оно является христианским? В Евангелии от Матфея Христос говорит: «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?.. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6; 25, 33-34).
Христианские богословы во все времена разъясняли эти слова в том смысле, что Спаситель не отрицает здесь заботу вообще. Осуждается забота чрезмерная, такая, которая не уповает на Бога и пытается вместо Него «сделать всю работу», чтобы совершенно не беспокоиться о «завтра» и «послезавтра»: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26). Но ведь так хочется приобрести весь мир и управлять им! И ни от кого не зависеть! Это искушение идет еще из райского сада – в стремлении «быть как боги». В 12-й главе Евангелия от Луки Христос рассказывает притчу о безумном богаче, который в самодовольстве решил сломать свои житницы, чтобы построить новые, не ведая, что в ближайшую ночь он умрет. Разве это не напоминает американские города (например, Нью-Йорк, а сегодня даже и русские(?) – ту же Москву), где постоянно сносят сравнительно недавно построенные здания, чтобы на их месте построить более высокие, поскольку очень дорога стоимость земли? Это способствует приросту капитала и общему подъему экономики. Не здесь ли проявляется «дух штунды», подмеченный Розановым? Т.е. эффективная экономика и комфортное существование для всех: неужели протестантизм, особенно в кальвинистском варианте, никогда не стремился к этому?
Заметим, что не один Розанов видит в русском сектантстве стремление к «земному раю». В православной полемической литературе конца XIX – начала XX века русское сектантство небезосновательно упрекали в «коммунистических» тенденциях. Известный советский, а затем российский религиовед Л.Н. Митрохин приводит такой эпизод: когда русский царь Александр III узнал, что по учению штундистов земля, леса и воды не должны составлять чьей-либо собственности, что платить и нести повинности, а равно иметь и почитать начальство не следует, он сказал – «почти что социализм» [2, c.710]. Впоследствии, когда штундизм превратился в баптизм, его «социализм» приобрел более западный характер и относился к частной собственности и начальству уже по иному... Сам Митрохин констатирует, что штундизм «можно рассматривать как запоздалый рецидив «духовного христианства»... Последнее, как мы помним, уповало на свободу от крепостной кабалы, на веру в хозяйственную и духовную независимость, которая, казалось, несла освобождение. Подобные надежды уже обернулись драконовской Духоборией и деспотией молоканских «старцев». Религиозное сознание, однако, неохотно усваивало уроки прошлого» [2, c.711].
Как видим, стремление сектантства к «демократии» нередко оборачивалось тираническими тенденциями. Хотя это свойственно не только русским протестантам. Уже в XVI веке Кальвин в Женеве и анабаптисты в Мюнстере наглядно продемонстрировали, чего стоят все их призывы к восстанию против «римской тирании» и обретению «евангельской свободы». Как бы там ни было, но экономическая и религиозная программы штундизма, как и вообще русского сектантства были очевидны, и они заключались в уничтожении старой России: «ясно сказано Богом, что уже наступает время, что с этих православных царей упадет с головы венец славы их, и они уже смирятся и сядут пониже, то есть вовсе уничтожится и звание их, вот эти только южные города (где штундистов было более всего – К.М.)... заперты будут, то есть уцелеют, а вся Россия отведется в плен» [цит. по изд.: 2, 708]. Сегодня мы можем сказать: это пророчество сектантов о будущем России исполнилось, их большевистские мечты воплотились, – венец упал с головы русских царей, и вся Россия действительно была отведена в плен, из которого она полностью не освободилась и поныне... Конечно, для себя сектанты исключают всякий апокалипсис: всех будут судить, а вот их суд обойдет стороной. Эти «евангельские христиане» как-то быстро научились забывать слова ап. Петра: «время начаться суду с дома Божия» (1Пет. 4, 17). Пройдет немного времени, и это случится: суд начнется с дома Божия, с Православной Церкви, сразу оказавшейся в центре гонений. А Россия окажется единственной в мире страной, которую обошел «буржуазный апокалипсис»: в ней одной победит социализм. Так что сбылись ваши чаяния, господа, «не курящие табака», как однажды сказал о них Розанов... Кстати говоря, когда эти чаяния уже сбылись, преемник штундистов баптист И.И. Бондаренко в 1925 году вполне искренне писал, что наряду с первым пришествием Христа можно выделить и «вторую веху», а именно... Октябрьскую революцию! Именно тогда, дескать, «Иисус с бичом вошел в Вавилон», ниспровергнув «опошленное и загаженное развратом лжехристианство» – Православную Церковь [цит. в: 2, c.824]. Справедливости ради отметим, что и некоторые католические деятели высказывались о русской революции в том же духе, полагая, что Бог очищает огромную страну от «ложного» православия, чтобы воцарилась Католическая Церковь. Разумеется, могут вспомнить, что и русские православные иерархи в ту пору делали порой весьма двусмысленные заявления. Но тут, как в случае с известной декларацией митрополита Сергия, все объяснялось большевистским насилием и прямым шантажом. Однако отношение советской власти к баптистам в это время было иным: как пострадавшие от «царизма», они еще не были гонимы (что не исключало попытки контроля), и с ними пытались заигрывать...
В 1926 году близкий к баптистам «евангельский христианин» И.С. Проханов в своей статье о «евангельской жизни» призывал широко использовать «все достижения и усовершенствования науки и техники», овладевать знаниями, получать высшее образование, практиковать «такие светлые, невинные развлечения, как спорт, гимнастику, плавание, греблю и бег на ристалище» [цит. в 2, c.819]. Конечно, в этом можно видеть просто попытку одного из лидеров русских протестантов приспособиться к реалиям советской власти. Но, думается, более прав Л.Н. Митрохин, заключающий: «Проханов санкционировал тип верующих, который преобладал в ту пору – всех этих «экономистов», последователей «удобного христианства»; он легализовал меру подобной «обмирщенности» в качестве новой «свободной» и «открытой» религии, на роль лидера которой настойчиво претендовал» [там же]. Так ведь это и есть тот штундистский дух, о котором писал Розанов! Эпоха, о которой идет речь – эпоха НЭПа. Нэпман – тип вполне западный. В это время полностью ушли люди типа овцевода-миллионера Мазаева, который олицетворял баптизм дореволюционный и о котором даже его единоверцы высказывались весьма критически: «помещик, у которого нет ни малейших признаков христианства, ни в семье, ни в общине, ни в сердце» [цит. там же, с.821]. Но теперь, когда «новых помещиков» в среде баптизма стало много, пришлось пойти им навстречу и предложить соответствующую программу, напоминающую представления современных западных протестантов. Проханов, кстати, считал период с 1923 по 1929 год евангельской революцией...
И революция на самом деле была: ее дух был таким, каким его предвидел Розанов. «Без икон», которые миллионами уничтожались на радость всем баптистам и иже с ними; «с метлой», да еще с какой – выметшей миллионы душ; не обошлось и без «немца» – Карла Маркса. Вшей тоже победили... Впрочем, Розанов искал «истоки» и потому писал: «Штунда – не одно евангелическо-церковное явление. Штунда – это все, что делал Петр Великий... штунда – это Винавер и Милюков, это Струве и его «Освобождение». Если бы Петр Великий знал тогда, что она есть или возможна, знал ее образ и имя, он воскликнул бы: – «Вот! Вот! Это!! Я – только не умел назвать! Это делайте и так верьте, это самое!». Это – вычищенные до «блеска золота» дверные ручки в клинике... «просветительные и культурные усилия» гимназии Стоюниной, весь Толстой с его «пожалуйста, все читайте Евангелие, и постоянно»...» [1, c.609-610]. Как видим, русский философ весь петербургский период с его «западничеством» и подражанием в первую очередь протестантским образцам жизнеустройства причисляет к «штунде». Потому и русский царь-реформатор, и кадетские либералы, и Толстой с его «реформированным евангелием» – все оказываются причастными к одному духу. Все хотят изменить мир к лучшему без Церкви, а потому, в конечном счете, и без Бога. Розанов дожил до того момента, когда к власти пришел человек, который увенчал это стремление устроить русскую жизнь без Бога – это, конечно же, Ленин. Тут же вспоминается, как Бердяев сравнивал Ленина с Петром в их жажде повернуть Россию на новые пути...
Выходит и Ленин – та же «штунда», ее результат, наш самый великий протестантский вождь. Поэтому, возможно, прав современный русский философ Д. Галковский, когда говорит: «Ленин это и есть конкретное воплощение смутной русской мечты о трезвой, рациональной и основательной жизни: русской штунды «без икон и с метлой». С культурным европейским бассейном вместо грязных юродивых, толпящихся под золочеными куполами» [3, c.1166]. Заметим только, что это, скорее, тень русской мечты, ее ночная сторона. На «дневной» русский человек мог думать о Святой Руси, но на противоположной стороне своего сознания его мог соблазнять идеал «земного рая». Хотя по-русски это идеал был хаотичен и неясен: подумаешь, Стенька Разин или Емелька Пугачев... Но Запад в лице Петра дал форму и порядок этому русскому темному хаосу, дал идею, дал «свет». И в конце концов в России появился Пугачев с университетским образованием, как 200 лет назад писал известный консерватор, граф Жозеф де Местр... Жажда «демократии» и «рая» по страшному и неумолимому закону диалектики завершилась собственным отрицанием – диктатурой и адом.
Ладно, русская «штунда» закончилась историческим провалом. Но ведь западный вариант, как кажется, значительно более успешен: хорошо «выметенный» мир, да и дверные ручки «начищены до блеска», и если бы только ручки... Торжество сектантского рая налицо? Известный французский постмодернист Жан Бодрийар убежден, что современная Америка – это реализованная сектантская утопия, и потому – «Санта-Барбара – этой рай. Диснейленд – это рай. Соединенные штаты – это рай. Рай – то, что порой оказывается монотонным, поверхностным и, возможно, похоронным. Но, тем не менее, это рай» [4, c.176]. «Монотонный и похоронный рай» – это, пожалуй, звучит как диагноз. Но Бодрийар здесь прав: конечно, рай, но какой-то «не райский», чего-то все-таки не хватает... Все так хорошо выметено и вычищено, что, видимо, выметен и вычищен Сам Господь Бог... Это подмечает и французский автор: «дух Америки заключен в ее образе жизни... Спасение отныне не Божий и не государственный промысел, но дело идеально устроенной жизни. Стоит ли здесь вспоминать о протестантском требовании секуляризации совести, переноса божественной юрисдикции в повседневную дисциплину? Действительно, например в религии, которая проникла в нравы, уже невозможно усомниться, а ее основания пересмотрены, поскольку она утратила трансцендентальную ценность» [4, c.168].
Бодрийар, конечно, не задается вопросом, почему же сектантская форма религиозности, победившая в Америке, утратила трансцендентное измерение, причем утратила естественным образом, безо всяких гонений. Ответ заключается в особенностях этой религиозности. Само сектантство, каким мы его видим в XVI веке, или еще раньше, в позднем средневековье, всегда склонялось к «имманентному Богу»: казалось, что «официальная церковь» со своей иерархией и грехами делала Бога недоступным, «слишком трансцендентным», отсюда стремление к интимному общению без посредников, стремление, чтобы Бог был всегда рядом, «под рукой», эдакий «уютный и домашний» Бог, Который постоянно с тобой, как только ты этого захочешь. Для этого не надо храма, а можно прямо здесь в комнате почувствовать Бога в одиночку или на «собрании». Другая причина утраты трансцендентности в своеобразном понимании спасения, достигаемого мгновенного и навсегда. Да, это обычное протестантское «спасение по вере», как и у Лютера, но в XVI веке это еще сопрягалось с позднесредневековым аскетизмом, как мы видим и у пуритан; впоследствии же, понимание спасения еще более упростилось. Протестантский проповедник лорд Редсток, проповеди которого в Петербурге 70-х годов XIX века вызвали очередное «евангельское пробуждение», полагал, что человек становится христианином сразу в момент обращения, и для этого не нужно бороться с грехом всю жизнь. По этому поводу графиня А.А. Толстая писала: «Природу человеческую он вовсе не знал... потому что при его системе каждый человек может в секунду развязаться со своими страстями и дурными наклонностями только по одному желанию идти за Спасителем… He was a complete unbeliever. I spoke with him in the garden, we prayer together and he went away a сhristian» [цит. в: 5, с.402].
Как это напоминает современные протестантские «схемы спасения»! Здесь тоже все по пунктам: 1. Человек был совершенно неверующим. 2. В саду с ним провели «беседу». 3. Совместная молитва. 4. Он – полноценный христианин и его спасение гарантировано! А если так, то чего обращать внимание на «проблемы духа», когда вокруг – множество земных проблем? Успешное разрешение «проблем духа» – не очевидно, но ведь протестантская догматика обещает их мгновенное исчезновение, зато земные успехи видны всем и каждому. Поэтому-то кальвинистская этика довольно скоро стала презрительно смотреть на бедность как свидетельство лишь собственной лености, а на богатство – как на результат благочестивой жизни. Отсюда максима: «Богатство удостаивает лишь морального человека» [цит. в: 6, c.61]. Чем не «штунда»? Многообразие сект и деноминаций в протестантской Америке релятивизирует абсолютность религиозной истины и заставляет искать абсолютность в ином, например, в экономическом и государственном устройстве. Известный американский баптистский теолог XX века У. Раушенбуш писал: «если... мы сможем проявить достаточно религиозной веры и моральной способности, чтобы сломать оковы зла и направить нынешние беспрецедентные экономические и интеллектуальные ресурсы на гармоническое развитие подлинной общественной жизни, то еще не родившееся поколение отметит это как великий день Спасителя, которого ждали века /.../ Царство Божие включает в себя экономическую жизнь, т.к. оно означает преобразование всех человеческих действий посредством идей и духа Христа» [цит. там же, с.60, 65].
Теперь, стало быть, мы достигли такого преобразования экономической жизни, когда и справедливость, пусть и относительная, налицо, и бедность в США практически побеждена... Концепцию Раушенбуша называют «социальным евангелизмом» (американский аналог «христианского социализма»), но, как бы ее ни называли, понятно, что баптистского теолога интересует не «небо», а «земля», и хорошо обустроенная «земля» для него, по сути, и является «небом»... Здесь видна уверенность, что «все в твоих руках», и Бог всегда тебя благословит, если ты чувствуешь, что действуешь согласно Его Слову... Да, американцы очень религиозны: они всегда молятся перед едой, а уже потом можно выбрать – отдать ли приказ об атомной бомбардировке японских городов, или лучше бомбить Белград с Багдадом? Протестантская «метла» не только вымела мусор этого мира: она и саму религию очистила от всяческой тайны, придав ей столь «рафинированный» вид, что уже и не знаешь, религия ли это. Вот что пишет светский религиовед о проповедях всемирно известного баптиста Билли Грэма: «Они как бы замкнуты на самих себя, их действие прекращается после того, как с окончанием театрализованного представления перед кафедрой Грэма выстраивается... очередь из «прозревших» граждан, намеренных публично засвидетельствовать собственное покаяние и факт «второго рождения» во Христе. Но в этих сценах есть что-то от безвкусных «мыльных опер», от бесцеремонной профанации тайны приобщения к сокровенной религиозной духовности, которая плохо совместима с фестивально-парадной атмосферой» [там же, с.134]. Можно только добавить: в «рождениях» после проповеди Грэма есть не просто нечто от «мыльной оперы», но они во многом и есть непрерывная мыльная опера, рядящаяся в христианские одежды.
А теперь представим, что и в России победила такая же «штунда»: чистые улицы и туалеты, высокие доходы, трезвость и борьба с курением, все блестит, и все улыбаются. А на стадионах блистают проповедники в дорогих пиджаках, прилетевшие на дорогих самолетах. Все это, конечно, неплохо, да только... главного-то в этом нет – человеческого сердца, и Бога, согревающего любовью это сердце. Разве Христос и апостолы имели высокий доход? Разве Христос только тем и занимался, что давал советы по строительству эффективной экономики на евангельских началах? Разве первохристианская Церковь была озабочена экономическими проблемами античного общества и чистотой римских или афинских улиц? Она была озабочена спасением душ. Здесь же все души спасены сразу, и остается только продолжать строить свой скучный рай. Чем «без-образнее» это американское христианство (без икон же!), тем прекрасней и комфортней созданное им общество. Впрочем, этa красота не из тех, что спасет мир... Уж слишком она технологична и потому отдает смертью…
Бодрийар тонко подметил это: «На благоухающих холмах Санта-Барбары все вилы напоминают funeral homes (место, где происходит панихида). Здесь, среди гардений и эвкалиптов, в изобилии видов растительности и однообразия человеческого вида, зловещая судьба реализованной утопии. В этом средоточии богатства и свободы всегда стоит один и тот же вопрос: «What are you doing after the orgy?» (что вы делаете после оргии). Что делать, когда все доступно: секс, цветы, стереотипы жизни и смерти?.. Все дома мертвенны, и ничто не нарушает этого искусственного спокойствия. Отвратительная вездесущность зеленых насаждений как навязчивая мысль о смерти, застекленные проемы, напоминающие хрустальный гроб Белоснежки, массивы бледных и низкорослых цветов, расползающихся подобно рассеянному склерозу, бесконечное ветвление проводов над, под, вокруг дома, напоминающих катетеры в реанимационном отделении госпиталя... машины, обеспечивающие связь с погребальным торговым центром, супермаркетом, наконец, жена и дети как наглядные признаки успеха, – все здесь говорит о том, что смерть в конце концов нашла себе идеальное пристанище» [4, c.97]. Эстетика этого земного рая здесь видится вполне кладбищенской. А разве протестантские молитвенные дома (особенно внутри) не следуют той же похоронной эстетике? Да, это рай – «рай» Содома и Гоморры, но только в эпоху технического прогресса, в которой и пороку можно придумать привлекательный рекламный образ...
Недаром Бодрийару чудится в этом раю «конец света»: «Все формы здешней активности несут на себе отпечаток конца света: калифорнийские эрудиты, свихнувшиеся на латыни или марксизме, многочисленные секты девственников или злодеев, сомнамбулические джоггеры в тумане, тени, сбежавшие из платоновской пещеры, настоящие дебилы или дауны, удравшие из психиатрических лечебниц (сумасшедшие, которые живут в городе на свободе... представляются… верным признаком конца света, последней печатью Апокалипсиса), толстяки, вырвавшиеся из гормональных лабораторий собственных тел, автозаправочные станции – нефтяные святилища – сверкающие в темноте как... корабли инопланетян» [4, c.97-98]. Рай без ума, души и Бога действительно насквозь апокалиптичен... И этот рай кажется значительно более безнадежным и антихристианским, чем коммунистический рай именно потому, что он успешен и внешне не так разрушителен.. Пусть Святая Русь кажется далекой ныне от нас, но все же отрадно думать, что возможен другой рай, не «с метлой и без икон», не с резиновыми улыбками самодовольных биороботов, не с «нефтяными святилищами», а рай христианский, с иконами и храмом, с чистотой сердец, а не одних лишь улиц, и с блистанием Бога, а не «дверных ручек»…
Литература
1. Розанов В.В. Сочинения в 2т. - М.: Правда, 1990. - Т.2.
2. Митрохин Л.Н. Философские проблемы религиоведения. - СПб.: Изд-во РХГА, 2008.
3. Галковский Д.Е. Бесконечный тупик (в 2 кн.). - М.: Изд-во Дмитрия Галковского, 2008. - Кн.2.
4. Бодрийар Ж. Америка. - СПб.: Изд-во «Владимир Даль», 2000.
5. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. - Киев: Изд-во «Путь к истине», 1991.
6. Митрохин Л.Н. Мои философские собеседники. - СПб.: Изд-во РХГА, 2005.