Александр Солонченко: Кому адресована Ваша книга? Нужна ли какая-то специальная предваряющая чтение книги подготовка, которая поможет читателю ее глубже понять?
Олег Давыдов: Книга адресована всем, а в первую очередь тем, кому интересна и для кого важна современная богословская мысль. Подчеркну – именно живая и ответственная мысль, движущаяся в русле догматически оформленной веры. В нашей стране в результате исторических причин богословие отсутствовало на протяжении десятилетий. И по сей день мало кто понимает, чем отличается богословие от других форм творчества. Для тех, кто имеет вкус к философской и богословской риторике, знаком с основными работами Ницше и Хайдеггера, постмодернистских философов и богословов, моя книга будет особенно интересна. Но в целом книга для своего понимания требует основательного вхождения в круг идей современной западной богословской мысли.
А.С.: Вы называете жанр, в котором пишете, «спекулятивной догматикой». Этот жанр малоизвестен в русскоязычном богословии. Объясните в нескольких словах, что он из себя представляет?
О.Д.: «Спекулятивная догматика» – это fides quaerens intellectum (лат. вера, ищущая понимания), упражнение верующего разума, движимое желанием и намерением возрастания в понимании «предмета» веры. Это бесконечная и всегда актуальная задача, и потому богословие не стало музейным экспонатом, а существует и развивается. Определяющим для такого рода работы является глубокий и вовлеченный критический диалог с современной философией, в континентальном ее направлении все еще находящейся под влиянием постмодернистских импульсов.
А.С.: Вы большое значение придаете риторике. А что риторика способна дать богословию, в чем ее польза?
О.Д.: Богословие – это риторика. Почитайте отцов-каппадокийцев или Блаженного Августина. Я уж не говорю про богословов постмодернистской эпохи. Если смотреть исторически, то риторика и диалектика составляют двуединый ствол европейской культуры, и хотя они периодически приходили в столкновение, ни в одну эпоху не существовало одного без другого. В настоящее время в нашем академическом мире сложился модерный стереотип богословского письма, возникший под влиянием неосхоластики, концептуальной и диалектически канонизированной. Но восточнохристианская традиция в своих истоках гораздо более риторична, чем это представляется современнику, воспитанному на плохих пересказах позднемодерного западного богословия.
А.С.: Метод Вашего богословия можно назвать аналогическим. В чем суть этого метода? Как соотносится аналогический метод с катафатическим и апофатическим богословием? В чем его отличие от метода Ареопагитика, который описывал Бога через божественные имена?
О.Д.: В современном богословии конфессиональные различия не имеют никакого значения. Аналогия – это западное название основного принципа богословского мышления, присущего классической христианской традиции. Бог бесконечен и превышает возможности человеческого познания. Но при этом Он свободно сообщает себя в творении, и потому мы имеем счастье нечто знать о Нем и выражать это знание. Эта динамическая комбинация выразимости и невыразимости, апофатики и катафатики и представляет собой аналогию.
А.С.: Как я понимаю, Ваша книга или большая ее часть имеет полемическую направленность. Вы противостоите постмодерну как в философском, так и в богословском проявлении. А в чем заключаются основные претензии к этой мировоззренческой парадигме? Есть ли у нее какие-то положительные стороны?
О.Д.: Постмодерн – это одновременно и опасность, и возможность для богословия и христианства (особенно постсоветского, которое возникло как результат постмодернистской эмансипации от модерного секуляризма). С одной стороны, ситуация краха метанарративов позволяет богословию более не подстраиваться под господствующие секулярные дискурсы (диалектический, материалистический и пр). Но с другой стороны, постмодернистская чувствительность и риторика враждебна к истине – она стремится деконструировать всякие притязания на истину и релятивизировать их. Если существует бесконечное число перспектив, то никакая из них не должна претендовать на то, чтобы быть более истинной, чем другие. И в этом отношении постмодерн является серьезным оппонентом для богословия, которое должно быть не только «на уровне» современной культуры, но и более убедительным в своих эмансипационных импульсах.
А.С.: Вслед за Милбанком и Хартом Вы обвиняете модерн и постмодерн в «метафизической насильственности». В чем это насилие выражается? Не является ли сама борьба с «метафизическим насилием» постмодерна насилием?
О.Д.: Этот вопрос напрямую связан с проектом «тринитарной онтологии», к которой принадлежат упомянутые авторы и к которому отношу себя я. Смысл «мирной онтологии» и ее отличие от «онтологии насилия» состоит в том, что христианский нарратив о творении мира из ничего есть развертывание тринитарной истины Бога. Различие есть в Боге, и потому оно позитивно в творении, творение не есть результат диалектического противостояния или отпадения от тождественного себе первопринципа. В свою очередь, нетринитарные метафизики рассматривают различие как принцип борьбы и насилия, они не могут обосновать приоритет мирности.
А.С.: Когда Вы делаете акцент на риторику, не сближаетесь ли Вы по методу богословствования с критикуемым Вами постмодерном, для которого характерен триумф риторики над диалектикой?
О.Д.: Да, в этом отношении Ницше весьма полезен для богословия, ибо он, как искуснейший философский ритор, напоминает богословию его риторическую природу, утраченную в результате упадка богословского творчества и воцарения рационализма и неопатристической идеологии (которая была попыткой найти конфессиональную идентичность в инородной среде в гораздо большей степени, чем удачным богословствованием в «духе Отцов»).
А.С.: Вы противостоите постмодернистской деконструкции метафизики и особенно ее борьбе с такой метафизической категорией, как «бытие». Вы считаете, что истина христианства не может быть выражена иначе, чем на языке метафизики, без использования категории «бытие»?
О.Д.: Бытие – это самое конкретное и наполняющее все, это не категория, а дар. Таинственность этого дара бесконечна и неисчерпаема, и богословие без выражения благодарности за этот дар иссыхает и приходит в упадок.
А.С.: Вы исходите из положения, что Бог есть Творец, «источник» тварного бытия, поэтому тварное бытие помогает нам узнать и риторически описать бытие Божественное. Какие трансценденталии бытия можно назвать в этом смысле главными? Почему Вы выделяете среди прочих трансценденталий именно эти?
О.Д.: Теоэстетика, богословие красоты, стала камертоном для моей работы. Это означает, что в единстве свойств бытия красота является первой, будучи сиянием истины и средоточием блага.
А.С.: Вы говорите, что между богословием и философией должна быть четкая, хоть и прозрачная граница. Как провести эту границу и в каких отношениях должны находиться богословие и философия между собой?
О.Д.: Современная философия представляет собой удручающее зрелище, она давно отказалась от великих притязаний, которые двигали ею во все века. Сегодня она осуществляет смиренный труд интерпретации и деконструкции. Кроме того, воцарение аналитической формы философствования наносит непоправимый урон, сводя визионерский и поэтический дух великой философии к убогим и тривиальным языковым играм. Я убежден, что философия в ее ориентации к предельной реальности (метафизика), к бытию, сегодня может быть только богословски ориентированной. Христиане остаются последними стражами бытия и метафизики.
А.С.: Представители радикальной ортодоксии, на идеи которых Вы часто опираетесь, утверждают, что богословие должно определять все сферы человеческой жизни. Вы с этим согласны? Должны ли православные мыслители развивать такие направления теологии, как политическое богословие, богословие искусства, богословие истории и т. д.?
О.Д.: Мы живем в эпоху небывалого богословского расцвета, являемся современниками целой плеяды блестящих христианских богословов и философов, среди которых Милбанк, Харт, Хёсле, Шиндлер, Ориган, Хауэрвас, Тейлор, Макинтайр, Каннингем и другие. Развивать можно любые направления мысли, но необходимо делать это на уровне современной мировой богословской мысли и в диалоге с философией.
А.С.: Вы говорите, что эталоном и образцом богословия для Вас являются Д. Харт и Г.У. фон Бальтазар. Влияние этих богословов на Вашу мысль чувствуется практически на протяжении всей книги. Есть ли у них какие-то спорные идеи, идеи, с которыми Вы не согласны и которые Вы в своей книге опровергаете?
О.Д.: Спорные идеи есть у любых авторов, тем более у таких масштабных, как два упомянутых. Что касается конкретных моментов – то в книге я более «онтологически» истолковываю аналогию бытия, чем Бальтазар, который пытался согласовать диаметрально противоположные позиции Барта и Пшивары.
А.С.: Не каждый отважится прочитать целиком столь объемную и, скажем так, не самую легкую по своей проблематике и используемой терминологии книгу. Какую ее часть Вы рекомендовали бы таким читателям?
О.Д.: Каждый найдет в книге то, что созвучно ему.
А.С.: После написания такой большой по объему и широкой по своей тематике книги планируете ли Вы писать что-то в ближайшем будущем? Остались ли волнующие Вас темы, которые не удалось затронуть в этой книге?
О.Д.: Есть несколько проектов, над которыми я работаю в настоящий момент. Те темы, над которыми я работал при написании данной книги, будут развиваться далее.