Современная болгарская патрология. Сборник статей. / сост.: Г. Каприев, И.Г. Бей, С. Марков, С. Риболов, С. Тутеков; пер. (с болгарского) И.Г. Бей – Киев: Издательский отдел Украинской Православной Церкви, 2016. – 236 с. – ISBN 978-966-2371-37-6.
Патрология в целом – как дисциплина, изучающая литературное и идейное наследие отцов Церкви, – знакома многим. Однако национальные патрологии, т. е. сложившиеся исследовательские школы разных стран, сложно назвать известной и понятной категорией, которая не вызывала бы вопросов. Поэтому относительно недавний выход сборника научных статей под названием «Современная болгарская патрология» – событие достаточно знаковое.
Эта небольшая коллективная работа – первая ласточка новой книжной серии «Национальные патрологии», которая должна рассказать русскоязычной аудитории о достижениях мировой науки, изучающей отцов Церкви, на примере конкретных национальных школ. Данный сборник относится к болгарской школе философской медиевистики, которая зародилась в 1982-1984 гг. на базе философского факультета Софийского университета (г. София, Болгария), где сложился высококвалифицированный и перспективный круг исследователей православного наследия патристической и византийской эпох. Начинателем и вдохновителем школы стал Цочо Бояджиев, а ключевыми фигурами – Калин Янакиев, Олег Георгиев, Георги Каприев и др. Именно представители этой школы выступили авторами статей, которые были переведены на русский Ильей Беем при участии Сергея Ковача и нескольких научных редакторов.
Сборник объединяет патрологическая тематика в широком смысле слова, хотя сами статьи достаточно разнообразны. Самая первая статья, «Патристические исследования в Болгарии», рассказывает о развитии исследований в этой области и представляет ключевые имена и направления. Именно здесь можно почерпнуть общую историческую, биографическую и библиографическую информацию о работе болгарской школы философской медиевистики. В частности, указывается ее основная черта: «За это время [т. е. 80-е годы ХХ в.] сформировался стиль школы, парадигма, общие рабочие методы и междисциплинарный характер научной деятельности. Определяющей стала способность проводить сравнительные исследования философских традиций Востока и Запада Европы. “Опосредствующий перевод” двух крупных сформированных христианством культур христианского средневековья — латинского и византийского — до наших дней остается определяющей чертой этой школы» (18). Правда, к этой цитате стоит добавить, что сравнения производятся преимущественно с позиции именно восточного — догматически православного, исторически греческого и византийского — христианского мышления. Все остальные статьи сборника призваны показать на деле наработки и научный вклад софийских патрологов.
Несколько статей затрагивают фундаментальные вопросы философской и богословской онтологии: «Ипостась и энергии» Г. Каприева, «Бытие и существование в дискуссии св. Григория Паламы и Варлаама о методе» И. Христова и «Понятие энергии в византийском богословии и в физике» С. Танева. В этих работах внимание уделено таким важным для христианской в целом и православной мысли в частности понятиям, как «бытие» (einai), «сущность» (ousia), «ипостась», или «личность», (hypostasis), «действие», или «энергия», (energeia). Причем все три статьи, концентрирующиеся на данной проблематике, прекрасно написаны и раскрывают тему с разных сторон.
Так, Г. Каприев мастерски вписывает свой анализ базовых онтологических понятий и идей отцов в современную дискуссию о персонализме и богословской онтологии. Он обращается к наследию Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина и др. и рассматривает стандартные «усии» и «ипостаси» в связи с понятийной парой «принцип существования» (logos tes ousias, logos tou einai) и «способ существования» (tropos tes hyparkseos, tou pos einai tropos). Это позволяет ему проанализировать взаимосвязь этих концепций, подчеркнуть их соединение в рамках онтологического и сотериологического дискурса и выделить глубинное значение. Кроме того, такой ракурс позволяет Каприеву указать на некоторую узость и неоригинальность современных дебатов о сущности и личности: часть идей оказывается утрачена (например, историческое, временнóе измерение онтологического ви́дения св. Максима), а часть – повторена, но неверно истолкована (например, идея «принципа существования»).
Что касается статей И. Христова и С. Танева, они затрагивают вопросы онтологии в другом разрезе. Первый дает содержательный анализ дискуссии св. Григория Паламы и Варлаама и особо детально рассматривает переосмысление Паламой онтологических оснований аристотелевской логики и метафизики в рамках полемического ответа на тезисы оппонента. Второй же предлагает крайне любопытное и информативное междисциплинарное сравнительное исследование метаморфоз понятия «энергия» в византийском богословии и современной физике. На основании «метода аналогического изоморфизма, который предполагает две группы терминов из различных концептуальных сфер <…> и сравнивает сходство совокупности отношений в одной группе с совокупностью отношений в другой» (230-231) Танев делает вывод о массе пересечений, взаимодополнений и, конечно же, несхождений между пониманием энергий двумя дисциплинами.
Кроме того, сборник статей предлагает ряд исследований описательного историко-богословского или историко-философского характера. В эту группу можно было бы включить следующие материалы: «Причины нарушения духовного мира согласно св. Василию Великому» Л. Тенекеджиева, «Небесная и земная скинии – видение Церкви свт. Григорием Нисским в De vita Moysis» М. Стоядинова, «Феофан Никейский и вклад паламитов в дискуссию о вечности мира» С. Маркова и «О детерминизме и свободе воли. Заметки о дискуссии последних десятилетий Византии» Ц. Бояджиева. Эту группу статей отличает яркий акцент на пересказе содержания рассматриваемых святоотеческих текстов – часто малоизвестных – и информировании читателей об их основных идеях.
Например, Цочо Бояджиев детально излагает и анализирует ход одной из последних ярких метафизических дискуссий поздневизантийского периода. Он представляет позицию Георгия Гемиста Плифона, публикация которой разожгла огонь полемики, а затем последовательно и тщательно реконструирует порядок и содержание ответов, контраргументов и новых идей, которые породили те дебаты. В частности, представлены мнения Георгия Схолария, Феодора Газы, Георгия Трапезундского, кардинала Виссариона и Матфея Камариота. Причем отлично показана как неуникальность поздневизантийских споров о свободе воли и (не)детерминизме (сама-то проблема стара как мир), так и их особенность, которая выражается в своеобразной «контекстуализированности» – помещенности «в рамки специфического спора о приоритете платоновской и аристотелевской философских систем для христианской догматики и о близости их к ней» (212).
Похожую по качеству и тщательности работу, но в связи с поздними этапами паламистских споров проделывает Смилен Марков, который обсуждает бытийный статус творения, причастность творения к Творцу и уровни смысла понятий «творение», «воля», «отношение» и др. Правда, стоит отметить, что именно статьи Бояджиева и Маркова, несомненно, лучшие и наиболее глубокие из этой группы; работы Тенекджиева и Стоядинова так же информативны, но чрезмерно обзорны, так что их актуальность и уровень разбора изучаемых текстов вызывает некоторые вопросы.
Наконец, несколько статей написаны скорее как аналитические патрологические исследования. В них акцент ставится либо на реконструкцию непрописанных явно мыслей отцов, либо на детальный разбор и препарирование их прописанных идей. К таковым я бы отнес следующие работы: «Реляционистская триадология Боэция и учение о Святой Троице отцов-каппадокийцев» К. Янакиева, «Богословская методология Феодора Мопсуестийского» С. Риболова и «Антропологические и экклесиологические оросы мистического богопознания в богословии св. Симеона Нового Богослова» С. Тутекова.
Калин Янакиев максимально ярко показывает на практике специфику софийской школы философской медиевистики. Разбирая триадологию Боэция, он вникает в его латинский текст и смысл трактовок сущностей и отношений в Троице, а затем переходит к греческим словесам отцов-каппадокийцев и обрисовывает их версию учения о Троице. Так, ему удается действительно сравнить две триадологические парадигмы и их ключевые термины и идеи. Кроме того, Янакиев вполне успешно умудряется разобрать и раскритиковать «принципиальную дефективность» и «феноменологизированность» (87) богословского западничества Боэция и искренне превознести особое восточно-православное учение о Триединстве Бога, которое единственно верно говорит, что Троица есть «три-единица, т. е. уникальная сверх-логическая, изумительная единица» (104). Статья Янакиева уникально объединяет терминологическую и концептуальную аналитику с элементарной апологетической полемикой, что добавляет ей пикантности.
Что же касается работ Риболова и Тутекова, они лишены элемента полемики и сосредоточены на системных реконструкциях и выделении общего богословского метода кого-то из отцов (Риболов) или ограничениях и этапах мистического богопознания (Тутеков). При этом Светослав Риболов достаточно кратко, содержательно и понятно рассуждает о понимании богодухновенности, герменевтике и способе богословствования Феодора Мопсуестийского (хотя порой его описания отдельных библейских толкований или богословских воззрений Феодора кажутся излишними и прямо не относящимися к теме). А вот Свилен Тутеков погружается в пучину столь сложных наукообразных выражений, что уловить его мысль непросто, а если это и удается сделать, то не покидает ощущение, что эту мысль можно было бы высказать гораздо проще. Вот пример его заоблачно высокого стиля: «В опытном богословии св. Симеона Нового Богослова мы можем найти предпосылки для характерной аскетической гносеологии, антропологическим “оросом” которой является истина о том, что человек как единая психосоматическая ипостась призван к преображению и обожению в диалогической эсхатологической встрече и взаимности с Богом в новом образе существования Христа по благодати Святого Духа» (167). Или вот: «Поэтому и основной антропологический аргумент в богословском “оправдании” опыта мистического богопознания от категорий созерцательной интровертивности и психологического субъективизма – это истина о благом изменении (по благодати) всей человеческой природы и о подвиге очищения и покаяния как основы покаянной аскетической гносеологии» (167). Т. е. текст изобилует специфической терминологией, и за ней порой трудно увидеть четкий и оригинальный смысл исследования.
Таким образом, «Современная болгарская патрология» выступает в роли отличного ассорти статей и этакого открытого окна в мир болгарской патристики и медиевистики. Достаточно широкое разнообразие тем и вариации в уровне статей позволяют получить адекватное представление о состоянии дел в софийской патрологической школе и ознакомиться с ее достижениями. Перевод с болгарского и английского (в случае одной статьи) выполнен хорошо и не препятствует пониманию. То есть сборник в целом оказывает положительное впечатление и заслуживает хорошего приема.
Однако нельзя умолчать и о некоторых минусах издания. Первым недостатком следует считать слишком большой разбег в качестве представленных статей. В своем «Слове к читателю», которое предваряет статьи болгарских исследователей, митрополит Антоний (Паканич) заявляет: «Создать подобную серию сборников научных работ нас побудило стремление представить русскоязычному читателю лучшие достижения зарубежных ученых в области патрологии» (7). Однако глядя на некоторые статьи из собранных в сборнике, невольно задаешься вопросом: это действительно лучшие достижения болгарских патрологов? По крайней мере несколько статей вызывают серьезные сомнения в этом. Вторым недостатком является наличие многочисленных типографских ошибок, редакторских недоработок и опечаток. Так, в примечании 19 на стр. 73 частично не отобразился греческий шрифт; на стр. 130 появилось лишнее слово во фразе «интересным представляется второе направление, которое в котором велась полемика»; на стр. 126 неожиданно исчезло какое-то слово (или слова) в предложении: «Не понимая действительного позитивного смысла апофатизма как восхождения не только над утверждением, но и над самим отрицанием, при котором непосредственное прикосновение к бытию Божию, Варлаам остается в рамках голого отрицания и впадает в богословский релятивизм». Кроме того, регулярны ошибки или «недопечатки» в иноязычных словах, которые встречаются в сносках: то во французском слове потеряются диакритические знаки (например, в названии книги La theologie byzantine et sa tradition, прим. 1 на стр. 139), то в латинском слегка запутаются буквы и исчезнет заглавная литера в имени человека (например, в названии труда: Solutio argumentorum a severo onjectorum, прим. 25 на стр. 37), то в английском буква не та появится (в указании места публикации: University of Notre Dane, прим. 30, стр. 222). Так что в книге имеются незначительные недоработки. Однако они не могут помешать читателям ознакомиться с ней и вникнуть в смысл.
В любом случае книга «Современная болгарская патрология» – это, без сомнения, открытое окно, через которое можно увидеть ряд наработок и достижений болгарских патрологов; она действительно позволяет посмотреть на древних христианских мыслителей как бы «из болгарского окна», т. е. через методологическую призму ученых этой южнославянской страны. Поэтому она будет интересна русскоязычным специалистам по наследию отцов Церкви, истории Церкви, по богословию и философии, а также теологам-догматикам и систематикам. Отечественным исследователям предоставляется отличная возможность изучить избранные труды болгарских коллег и вступить с ними в конструктивный диалог, который может послужить как развитию украинско-болгарских научных связей, так и, собственно, развитию украинской патрологии и медиевистики. Ведь никакая наука не может развиваться в изоляции от мира. Следовательно, современная болгарская патрология может помочь и современной украинской патрологии.