Благоприятный период для изучения судебно-следственных материалов закончился с принятием известного приказа трех министров от 25 июля 2006 г., ограничивающего доступ к прекращенным уголовным, административным и фильтрационно-проверочным делам, а также после уничтожения в архивах ФСБ некоторой информативной части данных из состава судебно-следственных дел (оперативной информации, агентурных донесений, меморандумов). Однако полемика продолжается, поскольку множество материалов успело попасть в научный оборот.

По мнению некоторых исследователей, судебно-следственные документы не являются достоверным историческим источником, поэтому верить их содержанию, особенно протоколам допросов обвиняемых, не следует. Эти же исследователи призывают не использовать такого рода материалы при канонизации подвижников. При этом приводятся доводы, что протоколы допросов — это продукт творчества следователя-«литератора», а подписи силой и угрозами добывались следователем-«забойщиком».

Безусловно, такие явления могли иметь место. При изучении дел нетрудно заметить, что каждый следователь являлся «литератором», а в случае необходимости — и «забойщиком». Однако проблема не только в этом. Большое значение имеет подпись обвиняемого, подтверждающая его согласие с тем фальсифицированным обвинением в контрреволюционной деятельности, которое ему предъявлялось. Если арестованный поставил подпись под документом с фальсифицированным обвинением — это грех лжесвидетельства, который не перестает быть грехом, духовной слабостью, даже если совершен под принуждением «забойщика» и оформлен «литератором».

Процесс канонизации — не самоцель, это поиск примеров святости, которые, как показывают исследования, единичны. Если человек в результате мучений оступился, можно и должно ему посочувствовать, но такой поступок говорит об отсутствии у этого человека христианского совершенства. Мученик же всегда является исполнителем заповеди: «Будь верен даже до смерти и дам тебе венец жизни» (Откр. 2, 10).

Изучение практически любого группового следственного дела дает богатейший материал для беспристрастного исследователя, для которого в документах ярко высвечивается разность поведения обвиняемых в примерно равных условиях следственных действий, проводимых одними и теми же следователями — «литераторами» и «забойщиками». Кто-то дорожит своей позицией («Страшен только грех», — сказал один исповедник), другой колеблется, третий соглашается с любыми требованиями гонителей: лжесвидетельствует, становится агентом спецслужб. Но есть примеры, когда обвиняемый вообще не подписывает протоколы допросов, и следователь это фиксирует.

Протоколы допросов, как правило, дают возможность понять позицию обвиняемых. В том и состоит искусство исследователя, чтобы стремиться понять нюансы духовного поведения подследственного, найти крупицы истины под грудой «литературного» труда. Это оказывается возможным, что видно из сравнения т.н. «признательных» и «непризнательных» протоколов.

Из числа известных случаев можно привести пример группового дела, по которому проходили митрополит Кирилл (Смирнов) и митрополит Иосиф (Петровых). Поведение первого дало однозначное основание причислить его к лику святых, поведение второго этому высокому статусу не соответствовало. Епископ Григорий (Лебедев) не дал признательных показаний, в отличие от всего духовенства, проходившего с ним по одному делу[1], и был прославлен в лике святых. Можно привести массу других похожих примеров.

Состояние совести человека во время следствия можно, условно говоря, представить графически. При изучении протоколов допросов святого мученика ясно видно, что его духовное поведение строго соответствуют Евангелию. Линия духовного состояния прямая, ясная, безгрешная. Мученик не нарушает святых заповедей, его подпись стоит под «безгрешным» протоколом. Даже если следствие вел «литератор» и «забойщик» в одном лице, он ничего не мог сделать с упрямым святым.

Но вот тот же следователь занимается другим обвиняемым. В этом случае линия поведения подследственного выглядит тревожно: он делает различные зигзаги, извивается — очевидно противоречит Евангелию. Легко заметить, что подследственный в той или иной степени сломлен, оказывается лишенным духовного стержня. Страх Божий покинул его и объял страх человеческий. Человек становится игрушкой в руках дьявола и следователя. Вера его едва теплится или совсем угасла.

Если же подследственного удалось как-то обмануть (например, воспользовавшись его плохим зрением или другими обстоятельствами) и он поставил подпись под вымышленным протоколом, то в этом случае никто не сможет доказать, что произошло все именно так, а не по малодушию. Вопрос о прославлении такого страдальца, чтобы не ошибиться, следует отложить в сторону за абсолютной недоказуемостью и неясностью.

В рассматриваемой сложной проблеме есть еще один важный аспект. Некоторые исследователи настаивают на возможности подделки подписи. Заметим лишь, что не было еще ни одного доказанного случая такой подделки. В книге «Бутовский полигон»[2] из материалов архивно-следственного дела приводится показательный пример того, как подпись обвиняемого меняется от допроса к допросу, становясь все более неразборчивой, что убедительно свидетельствует о незаконных методах следствия. Опираясь на многолетний опыт исследования судебно-следственных документов, мы также можем подтвердить это похожими примерами.

Мучения, продолжавшиеся иногда очень долго, свидетельствуют о том, что следователю важно было получить подпись самого обвиняемого. Естественен вопрос — зачем такие сложности, зачем избивать, мучить, если можно просто составить протокол и подписать его от имени обвиняемого? Нет, достоверность ложного обвинения должен был подтвердить своей подписью сам подследственный. Необходимо понимать, что задачей следствия в то время был не поиск истины, а выполнение политического заказа советского руководства — подвести под приговор, обвинить в контрреволюционной деятельности, обосновать «преступление врага», сломать его и наказать (уничтожить). Здесь борьба, поединок, страсть. В признательной подписи — удовлетворение, торжество. 

Но при этом необходима была и видимость законности. Подпись обвиняемого во все времена, при любой власти считалась одной из главных целей следствия. Ее всегда пытались добиться, выбить любыми средствами. Такова логика следствия, доказательство «профессионализма», условие «законности». Подпись — это итог, конец, победа, печать; это требование самой системы. Подделка — обман системы, и в этом случае следователь сам становился врагом. А поскольку он сам находился под строгим контролем, то подделка подписи, то есть должностное преступление, могла стоить ему карьеры, а в 1930-е гг. и жизни. Доказательство тому — «шпионские» и «вредительские» процессы. Следователем двигал карьеризм, стремление к званиям, наградам. А рвение в уничтожении врагов советской власти есть доказательство его идеологической, классовой бдительности. После 1937 г. довольно часто возбуждали дела в отношении сотрудников НКВД, использовавших незаконные методы следствия. В вину им ставились угрозы подследственным, нанесение побоев, применение «стоек» и прочее, но нам ни разу не встретился случай обвинения в подделке подписи. Если же подследственный несмотря ни на что не давал нужных показаний, то в практике НКВД существовал институт «дежурных свидетелей», которые подписывали нужные следователю показания, на основании которых решалась задача следствия.

Нам известны случаи, когда эти же свидетели позже утверждали, что их подписи — фальшивка и они не давали таких показаний. Очевидно, что здесь мы имеем дело с человеческим фактором: никто добровольно не признается в лжесвидетельстве, послужившем основанием для обвинения других лиц, ибо в этом случае он сам может подпасть под действие закона и быть репрессирован. Эти «дежурные свидетели» прекрасно понимали, что они делают, когда выполняли требования сотрудников НКВД. Теперь они сами могли быть обвинены в даче ложных показаний. Поэтому по прошествии времени, когда в стране развернулась борьба с культом личности, когда массовый террор закончился, можно было без опаски валить вину на репрессивные органы и на следователей, некоторые из которых к тому времени уже были репрессированы и потому не опасны, другие оказались под угрозой стать обвиняемыми.

Согласно материалам судебно-следственных дел, большая часть духовенства и верующих подписала «признательные» показания, что является лжесвидетельством. Этот факт, поражая воображение некоторых исследователей, приводит их к выводу, что документы ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ — подделка. Но вот что пишет священномученик Киприан Карфагенский о гонениях своего времени: «Тотчас, при первых словах угрожающего врага, большое число братьев продало свою веру...»[3] И в другом месте читаем: «Враждебная буря, низвергнувшая большую часть народа нашего, чрезмерно увеличила скорби наши тем, что в своем разрушительном стремлении захватила и часть клира»[4]. О пораженных страхом во время гонений, отрекающихся и массово приносящих жертвы христианах писал Евсевий Памфил и другие церковные авторы. А это были первые века христианства, когда вера была не в пример крепче. Что же говорить о начале ХХ века, которое характерно отходом от христианских ценностей, когда вера многих находилась на бытовом уровне, существовала лишь в силу привычки? Колебания, падения многих во время следствия являют собой впечатляющий дидактический пример и прямо предостерегают нас: «Блюдите убо, како опасно ходите» (Еф. 5, 15).

Конечно, нельзя проводить прямую аналогию с первыми веками христианства, когда мучители требовали отречения от Христа. В ХХ веке формально христианство не было под запретом. С Церковью и духовенством боролись с помощью обвинений в антигосударственной деятельности. Согласившийся же с обвинениями и подтвердивший это собственной подписью лжесвидетельствовал против себя и Церкви. При этом обвиняемый, даже если давал признательные показания или оговаривал кого-либо, чаще всего не избегал насильственной смерти или иного наказания. Казнили даже секретных сотрудников и осведомителей в 1937–1938 гг. В этом случае очевидно, что факт гибели и страданий человека не дает оснований для причисления к лику святых.

Рассмотрим вопрос, который может возникнуть при подобных исследованиях, — о покаянии. Человек, говорят некоторые исследователи, мог перед смертью покаяться, как покаялся святой апостол Петр в своем отречении от Христа… Действительно, нельзя отрицать: если, пройдя через весь ад страданий, человек не потерял веру, он, скорее всего, потом каялся в своем падении. Но нельзя отрицать и вероятность того, что человек оступившийся мог оказаться ввергнутым в бездну отчаяния, что даже более для человека естественно, так как совершенный грех помрачает душу и разум, и именно в этом состоянии он мог принять насильственную смерть.

Тем не менее в чем же разница между покаянием бесчисленного числа отступивших страдальцев и покаянием святого апостола Петра? Скажем кратко — в плодах покаяния, в его глубине. Сам Христос принял покаяние ученика, возвратил ему апостольское достоинство. И весь оставшийся земной путь апостола и его мученическая кончина, его великое христианское мужество говорят о высокой благодатности, великой святости, обожении. Покаяние не есть некий единичный формальный акт. Может не хватить и всей жизни, чтобы вернуться хотя бы в прежнее свое духовное состояние, а чтобы достичь обильных плодов покаяния, тем более плодов святости, освящения, нужен великий подвиг, великое самоотречение. Плач потерявших душу должен быть предельно горестным, по крайней мере, как у Адама и Евы.

Три врага восстают против арестанта: мир, плоть и дьявол. Смешение правды и лжи приводит к падению на следствии, разрушает душу узника до основания, и в ней просыпаются звериные инстинкты, на поверхность всплывает вся грязь. Гаснет рассудок, теряется вера, страх человеческий вытесняет страх Божий. Тяжелый груз ложится на сердце, закрывается ум для молитвы. В душе страдальца наступает серьезнейшее и глубочайшее перерождение — происходит утрата евангельского идеала, утрата себя, религиозного смысла, смута, дьявольский хаос. Малодушие, маловерие, слепое безумие — это греховная интоксикация души, ее разложение, деградация, разрушение, распад, пустота. Тогда человек отходит от Бога, а где нет Бога, там будет зверь. Утрачен стержень бытия, утрачена Жизнь.

И без глубочайшего деятельного покаяния не наступит примирения с Богом, с совестью. Святой праведный Иоанн Кронштадтский писал: «Человек так глубоко поврежден, растлен, осквернен грехом, до бесконечности многовидным, что и подвизаясь долго в созерцании и богомыслии, если на минуту выпустит духовные бразды ума и сердца, — сейчас может ниспуститься до мыслей и чувств низменных, плотских, скверных, ибо корни грехов глубоко и во все стороны проникают в сердце человеческое и бывает нередко, что до смерти остаются в нем и парализуют душу его. Только терпением, воздержанием, молитвою непрестанною, болезнями и страданиями искореняются»[5]. «Все мы, бедные, — писал известный подвижник, архимандрит Александр Арзамасский (Подгорченков; † 1845), — должны опасаться собственной слабости и естественного растления нашего. Одна минута может человека сделать из праведника грешником. Адам пал, Соломон забыл Бога, святой апостол отвергся Иисуса Христа»[6].

Говорить о покаянии в контексте спасения человека можно, не смешивая это с проблемами канонизации. В правилах Церкви предусматривалась епитимья человеку, которому «изменила немощь плоти». В истории встречаются примеры, когда падшие впоследствии добровольно шли на мучения, и таких священномученик Петр Александрийский велел принимать во общение, то есть не лишать причастия. Священномученик Киприан Карфагенский в письме к падшим, просившим прощения, говорит: «Если кто истинно и твердо раскаивается в своем поступке, если в ком теплота веры превозмогает, то не желающий ждать (окончания срока епитимьи – и. П.) может искать венца»[7], то есть предать себя на мучения. В этом случае мученическая кончина послужит во искупление грехов: «Иные потому стояли неустрашимо, что желали искупить содеянные грехи чрез омытие в крови своей, и чрез смерть надеялись опять получить жизнь те, которые при жизни считались мертвыми»[8].

Таким образом, если речь идет о канонизации, нужно иметь свидетельство деятельного покаяния, его плодов, например последующего задокументированного исповедничества или мученичества. Оговоримся, что если на основании показаний подследственного кто-то пострадал, речи о прославлении того быть не может.

Выдвигаются и нелепые версии. Одна из них состоит в том, что спецслужбы в документах следствия умышленно компрометировали подвижника, чтобы избежать его последующего прославления. Это совершенно исключено, поскольку документы репрессивных органов имели гриф секретности, доступ к ним был строго ограничен; безусловно, не планировалась их публикация и ни о каком последующем прославлении никто не мог и подумать.

Изучение документов времен репрессий требует взвешенного подхода, критерии канонизации должны быть строгими, чтобы по прошествии времени не обнаруживались печальные факты, компрометирующие подвижника.

Одним из примеров необъективного подхода к изучению документов времен гонений является книга «Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)», изданная в 2010 году без разрешения Издательского Совета РПЦ[9]. Последние протоколы допросов владыки содержат стандартные для того времени признательные показания в антисоветской деятельности. Поскольку содержание протоколов не соответствует стилю речи архиепископа, то автор делает вывод, что это фальсификация. Подпись же под протоколами, «неизвестно как полученная», не берется во внимание. Собственноручная правка показаний владыки объявляется фальшивкой. Из этого можно сделать только один вывод: автор игнорирует накопленный опыт исследований в этой области, игнорирует вообще научный подход к исследованию выбранной темы, всегда основывающейся на фундаменте предшествующих исследований. Причина же этих ошибок субъективна. Все дело в том, что заинтересованный исследователь не может смириться с полученной информацией и начинает выстраивать свою версию произошедших событий, именуя все компрометирующие факты клеветой на уважаемого архиерея. Ученые это называют «идолом концепции».

Архиепископ Феодор был сломлен не сразу. На первых допросах он колебался, делал попытки схитрить, скрыть некоторые свои связи с единомышленниками, не желая подвести близких, но затем признавался в даче ложных сведений. Дело осложнялось тем, что один близкий к владыке человек ранее дал нужные следствию показания. Архиепископ поначалу сопротивлялся обвинениям в создании и руководстве неким «контрреволюционным центром», но под нажимом довольно информированного и настойчивого следователя был сломлен. Не исключено, что во время следствия применялись незаконные методы. Хотя, как показала практика изучения судебно-следственных материалов, на человека гораздо сильней действуют методы психологического воздействия, нежели физического, особенно на людей образованных, неординарных, знающих о своей неординарности и не готовых в один миг от такого самосознания отказаться. Ф.М. Достоевский по своему арестантскому опыту говорил, что труднее всего переживаются не физические лишения, а нравственные, что человеку интеллигентному нет ничего ужаснее, как находиться в чуждой среде, он как рыба, вытащенная из воды на песок. Упорная, всеобщая, ничем не смиряемая ненависть отравляет; невыносимы отчуждение и одиночество. Конечно же, на архиерея не жалели ни времени, ни сил. Велась смертельная борьба.

По словам узника Колымы Варлама Шаламова, человек — очень хрупкое создание, уже через две-три недели нахождения в застенках, при тяжелой работе, холоде, голоде, побоях и отсутствии надежды может совершенно измениться, сломаться. Очевидно, что три месяца интенсивных допросов не прошли даром для архиепископа. Многоскорбная душа владыки не устояла, и на допросе 19 июня 1937 года он подписал первый признательный протокол. Аналогичные показания были даны им также на допросах 25 июня и 25 июля[10].

Владыка, видимо, понимал, пугался, что он сдает духовные позиции, отступает, теряет себя. Ему желалось облагородить, смягчить, округлить формулировки, хоть немного самооправдаться в своей слабости, успокоиться. Поэтому он и вносил собственноручную правку в протоколы, пытался как-то объясниться, самоидентифицироваться. К сожалению, владыка подписал показания не только против себя, но и против десятков людей, якобы участников «контрреволюционной организации», и его показания в дальнейшем использовались следствием. И подписи не были подделаны, как утверждают некоторые. Российским федеральным центром судебной экспертизы при Министерстве юстиции РФ было установлено, что в этом деле «подписи выполнены самим Поздеевским Александром Васильевичем»[11].

Если истязания одержали верх над человеком, то это обстоятельство, безусловно, может содействовать прощению, он имеет право на сострадание. Но автор упомянутой книги желает во что бы то ни стало прославить в лике святых «своего» подвижника, действительно несправедливо пострадавшего, и как будто добивается для него награды. Эмоции берут верх.

Однако во всех сомнительных случаях, при подготовке материалов к прославлению, во избежание ошибки справедливо руководствоваться принципом презумпции виновности. И, кажется, некоторые забывают о том, что посмертная участь человека от канонизации не меняется…

Не все подписали признательные показания в деле, по которому проходил архиепископ Феодор (Поздеевский). Три месяца вели неравную борьбу монахиня Пиония (Лебедева) и Антонина Баранова. Возможно, их истязали не так, как владыку и другое духовенство, но женщины — немощной сосуд — более беззащитны перед мучителями. Но они выдержали, не дали признательных показаний и затем были осуждены на 10 лет лагерей.

Некоторым трудно принять реальное положение вещей, выявляемое при исследовании этих специфических документов. И когда не находятся силы, желание или способности осознать действительность, возникает соблазн отрицания. Но это не решает проблему, а загоняет ее вглубь, заставляя жить в выдуманном мире. Но христианство — это религия трезвения: «Бдите и молитеся, да не внидите в напасть» (Мф. 26, 41), «Блюдите, бдите и молитеся» (Мк. 13, 33). Известный сербский богослов Владета Еротич сказал: «Истинная вера, подлинно переживаемая, освобождает нас от иллюзий, как правило, служащих признаком нашей душевной и духовной незрелости»[12]. Замалчивание и неприятие реальности разрушает веру самого исследователя, а также может оттолкнуть приходящих. Беспристрастное изучение истории помогает понять, что ни монашество, ни священный сан, ни насильственная кончина сами по себе не являются достаточным условием для спасения, а тем более для канонизации. «Не думаю, — говорит свт. Иоанн Златоуст, — чтобы в среде священников было много спасающихся; напротив, гораздо больше погибающих»[13].

Неистребимо человеческое желание обожествлять людей — в политике, в искусстве и особенно в религии, замечает Владета Еротич[14]. Но и отчаиваться не нужно, опыт новомучеников ХХ века нам доказывает, что одно из явных чудес в Церкви происходит безусловно, и это чудо — способность человека следовать своим убеждениям даже до смерти. Этот опыт учит нас: «Неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16, 10), и самым впечатляющим примером является именно то, что это оказалось возможным для сонма святых, пострадавших в эпоху последних гонений. Примером безупречного исследовательского подхода являются работы ученого и агиографа игумена Дамаскина (Орловского), использующего самые строгие научные и вместе нравственно-христианские критерии при изучении истории ХХ века, при написании житий святых и жизнеописаний подвижников благочестия.

В последнее время делаются попытки записать всех пострадавших в годы массовых репрессий во святые, что нельзя не охарактеризовать как противоцерковную деятельность, не важно, понимают ли это сами таковые делатели или нет. Они бездоказательно предполагают, что все нравственные преступления и факты предательства и оговоров людей, приведшие к их аресту и смерти, совершены по причине грубого насилия тогдашних репрессивных органов власти, считая, что внешнее насилие само по себе оправдывает предательство. Однако такой взгляд на происходившие в то время события совершенно не соответствует действительности и реалиям человеческой личности. Никто и ничто, кроме добровольно предпочтенной страсти сребролюбия, не принуждало Иуду к предательству. Он сам стремился к этому, искал встречи с покупателями, сам договаривался о цене и искал удобного времени и места для совершения злодеяния. Точно так же некоторые из пострадавших во время массовых репрессий, прежде чем пострадали сами — получили сроки заключения или даже были расстреляны, — добровольно шли за житейские преимущества и блага тридцати сребреников в осведомители и предатели; и прежде чем пролилась их собственная кровь во время Большого террора 1937–1938 гг., они перепачкались в крови тех, кого успели предать. Точно так же многие из тех, кто оказался под следствием и лжесвидетельствовал, оговаривал других, делали это без физического насилия со стороны власти.

По существу, попытка канонизировать всех пострадавших в годы репрессий, включая осведомителей или так называемых секретных сотрудников репрессивных органов, лжесвидетелей и попиравших веру Христову в годы испытаний, без всякого рассмотрения материалов, является разрушительной. Характеризуя специфику следствия в ХХ веке в период репрессий, когда далеко не всегда задавался прямой вопрос, верует ли человек в Спасителя нашего Господа Иисуса Христа, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл отметил: «Вопросы задавались косвенно: “Кого еще вы можете назвать? Кто вместе с вами в храм ходил? С кем еще вы беседовали на религиозные темы? А что вам ответил тот или иной человек?” — чтобы допрашиваемый назвал имена других, к чему и стремились те, кто осуществлял массовые репрессии. Нередко они убеждали допрашиваемого в том, что человек, против которого он не хочет свидетельствовать, на самом деле все уже про него рассказал и назвал его врагом. Теперь, мол, тебе нужно просто ответить тем же: скажи, что и он враг. И многие говорили, но их участь ничем не отличалась от участи тех, кто не говорил. <...> Поэтому смертная казнь в годы репрессий сама по себе не является достаточным основанием для канонизации. В таком случае нужно было бы канонизировать всех, кто был репрессирован. Церковь не пошла по этому пути, — подчеркнул Патриарх, — и сегодня она останавливает всех тех, кто, желая увеличить количество новомучеников в рамках епархии или самоуправляемой Церкви, стремится идти по этому легкому пути: был казнен — значит, святой. А если этот “святой” в преддверии казни привел к казни многих других? Если косвенно на нем кровь других?»[15]

С учетом всего вышеизложенного и на примере изучения материалов дела 7014-П УФСБ по Ивановской области, можно сделать вывод об исключительной информативности судебно-следственных дел как исторического источника и о целесообразности использования этого типа дел при подготовке к канонизации святых, используя правильную методику прочтения.

Опубликовано: «Оптинский альманах», 2016 г.