Блуждал человек в царстве Тьмы и вдруг увидел Свет !

Как современ ному русскому человеку отделить зёрна от плевел, избавиться от всепроникающей лжи и обрести то, что было изни­чтожено? Вернуться к самобытности общественного уклада России. На протяжении долгих десятилетий ис­терзанная страна, изуродованные жизни, не могли пред­полагать, что однажды случится чудо и молитвой о нас грешных, убиенных святых Новомучеников, Россия оч­нётся от страшного сна. В тяжёлые годы тьмы и гнёта многодесятилетний узник Гулага, замечательный исто­рик церкви Сергей Фудель написал: «Мы очень много­го не знаем. Ясно нам только одно: ночь истории подо­шла к концу. Может быть, вся задача нашего уходящего поколения в том и есть, чтобы передать молодым хри­стианам это чувство рассвета, чувство приближения сроков».

Человек в Советском Союзе был по-своему счастлив, он жил в бессобытийном мире, и эта иллюзия безоблач­ного счастья была бы идеальной, если бы не состояние постоянного страха, в котором жили советские люди. В эти безбожные десятилетия в сознании человека произо­шло полное смещение добра и зла, воспевание новых бо­жеств утверждающих истину вне Христа. Жизнь страны: школа, институт, газеты, радио, телевидение, всё было пронизано марксистко-ленинской идеологией. Для Бога, Евангелия, отцов Церкви, богослова, священника — не было места в советском обществе, их место было в спец­хранах, в лагерях и расстрельных подвалах.

Думающая часть страны, сопротивленцы, духовен­ство интеллигенция, те кто не был посажен, расстре­лян, те кто дожил до вегетарианских времён брежневко­го застоя —могли почти с ощущением счастья окунуть­ся в состояние относительной своботы. Радость прочи­тать в «самиздате» тексты о.Павла Флоренского, Соло­вьёва, Хомякова, сквозь радиозаглушки услышать другие «голоса », впервые открыть замолчанных и запрещён­ных поэтов и писателей. Эти ростки пробившиеся вопре­ки всему в 60-70 годы были глотками истинной свобо­ды. Ведь так была устроена система, что если ты жил «по совести», то чаще всего платил за это своей свободой, а если жил по лжи принимая условия системы, то брал грех на душу и обязан был платить этой власти по всем векселям. Открытая вера в Бога, хождение в храм, проповедь, чтение Евангелия, были делом опасным. Вечные духов­ные ценности и заповеди Господни были ловко  заменены на «краткий курс» превращенный в веру и идолопо­клонство вождям.

Безбожная власть всё давила на своём пути. Непро­должительное затишье после 1945 года сменилось масси­рованным наступлением на Церковь и верующих. В 1959 г. ЦК КПСС принимает постановление о необходимо­сти улучшить массово-политическую работу среди тру­дящихся. Особое значение Хрущёв придавал «научно-атеистической пропаганде». Именно с этого времени на­чал издаваться журнал «Наука и религия». Священнос­лужители, монастыри, храмы, приходы, верующие — всё было поставлено под особо жёсткий контроль. Так что, поколение, которое помнит эти «оттепельные» времена, знает о беспрецедентном давлении и гонениях, которому подверглась Русская Церковь.

Поколение родившееся в 1953 году, после смерти Сталина, выросли в совершенно атеистическом государ­стве. Ведь вплоть до 1985 года крещения и венчания про­ходили тайно, приходская жизнь, её живой организм, на­полненый молодыми людьми, воскресными школами, ка­техизацией, паломничествами и всем прочим — то что теперь возрождается — было абсолютно немыслимо. Может, и сегодня ещё мало слов разъясняющих, и мы ча­стенько видим обмирщение духовенства и обрядоверие у мирян.

Никто не ждал чуда, но Господь сжалился над нами грешными, и рухнул безбожный строй. Но никто не мог предполагать, что народ, оказавшийся «на свободе», без «краткого курса», без идеи и веры в светлое будущее, бу дет долго бродить в «потёмках».

А тогда, в 90-е годы, отбросив страх, люди масса­ми кинулись в церковь! Ох, как хотелось и верилось, что с наскока, быстро и легко можно перейти из атеиста-коммуниста в верующего православного! Думалось, что стоит только перешагнуть порог церкви и сразу откро­ются церковные врата и будет некое продолжение «свет­лого будущего».

Но вот, наконец, мы обрёли свободу вероиспове­дания, возможность войти в храм, выучить первые сло­ва молитв, зажечь свечу и прикоснуться к святым иконам и мощам... И никто нас за это не преследовал! Мно­го было крещений, но многие ли из нас остались в церк­ви? Не было тогда ни миссионеров, ни умных наставни­ков, ни тонких психологов. Некому было объяснить за­деревеневшему люду, что дорога к храму, тяжела и сопря­жена с большой внутренней работой.

За 75 лет советской власти человек потерял представление что же такое Русь, как жили семьи до 1917 года, как они воспитывали сво­их детей, как традиции и вера передавалась из поколения в поколение, как с детства и юности богослужебная поэ­зия и литература формировала сердце и душу. Не веда­ли в массе совей советские люди и об истории Церкви, о лагерях смерти устроенных в Монастырях, о расстрелах священников, о том сколько сотен тысяч вынужденно по­кинуло родину и оказались эмигрантами, как они жили на чужбине, хранили веру Христову, строили храмы, из­давали книги, сколько русских полегло в братоубиствен­ной войне 1919–21гг, и как уже на своей второй родине вЕвропе во время Второй мировой войны становились в ряды Сопротивления....

Блуждал человек в царстве Тьмы и вдруг увидел Свет, который ощущал интуитивно, но понять его природу не мог. А потому ещё и сегодня, состояние нашей воцерковлённости, нашего молодого христианства больше всего напоминает времена первохристианские: с теми же со­мнениями, искушениями, жаждой чудес, со стремлением стяжания Духа Святого и радости богообщения. Но как трудно всё это вместить в себя, как тяжело душе выхоло­щенной и хладной прикоснуться к слову Евангельскому, когда вокруг столько соблазнов. Как укрепить сердце и чем наполнить душу ?

***

О Серафиме, Саровском Чудотворце, известно да­леко за пределами России. Книги о святом, его жития, есть на всех европейских языках, в интернете можно най­ти фильмы о Дивеево. Множество паломников из Фран­ции посетило это святое место. Не только во Франции, но и в париже  есть несколь­ко эмигранских храмов св. Серафима, с иконой и части­цами мощей Преподобного. В Бургундии, после того как несколько монашек съездило в Дивеево открылся неболь­шой женский православный монастырь. Сестры - француженки и англичанки, настолько почитают батюшку Серафима, что у себя в саду воспроизвели келью Преподобного. Это трогает и умиляет до слёз, а саровча­не наверняка не догадываются, насколько велика слава и молитва их земляка. Батюшка Серафим по своему почитанию, не только «обогнал» и преподобного Сергия, и святых равноапостольных князя Владимира и княгиню Ольгу, но и перещагнул за  границы России.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Трудно начать рассказ о нашей поездке. Назвать её паломничеством тоже трудно. Препятствия на пути к её осуществлению были, но скорее организационные, ру­тинные, хотя в последние дни в Москве, уже перед на­чалом 1998 года (хотели мы ехать в Дивеево 3 января), в предпраздничной гостевой суете, под подсказку на ухо, что трудно, сложно, никто не ждёт, да и мерещилось, что не те попутчики, как добираться по морозу, ну и прочие бытовые, уже забытые глупости.

Впервые в СССР мы приехали в 1989 году. Повея­ло переменами. Мы, как и многие эмигранты, решились рискнуть. А потом уже каждые два года приезжали в Рос­сию навестить стариков, друзей и поездить по стране. Вот и сейчас, в конце декабря мы с Никитой и сыном ока­зались в Москве.

В Дивеево мы задумали поехать давно — наш сын Иван уже побывал там, опередив нас на три года. Летом он попал на большой праздник к 1 августа, когда праздну­ется день преп. Серафима Саровского. Уже по фотогра­фиям Ивана, где дороги и тропинки вокруг монастыря выложены цветами (подобные узоры из живых цветов я видела только в Индии), дивеевская природа и храмы, на фотографиях выглядели почти как заманка туристов... но рассказы нашего сына были лучше всех фотографий.

Ну так вот, мы купили билеты на поезд. С нами вы вы­разили желание ехать московские друзья, муж и жена А.

3 января в 22 часа мы сели в поезд на Казанском вок­зале, зашли в вагон, и были несказанно удивлены: выши­тые занавесочки на окнах, мягкие матрасы, чистое бельё и все прочие атрибуты так называемого СВ. Мне показа­лось, что у наших спутников от этого нежданного ком­форта, поднялось настроение. Попили чаю и улеглись. В 5 часов утра зазвонил мой будильник, и проводница за две­рью сообщила: «Подъезжаем к Арзамасу!»

Из тёпло-жаркого вагона мы сошли в темноту и снег. Народ вокруг нас куда-то побежал стайками, поспеши­ли за толпой и мы; оказались на вокзале. Никита упрямо стремился к кассам автобуса. Нам нужно было ещё 60 км ехать до Дивеева. Вокруг шофёры легковых машин наперебой предла­гали свои услуги, но Никитушка твердил об автобусе.

Мы уже встроились в очередь билетных касс, когда к нам подошёл последний шофёр.

— А может поедете? — как-то почти не настойчиво спросил он.

Наши друзья были согласны ехать сразу. Никита не­довольно буркнул: «Как хотите...»

Было немножко странно и почти неправдоподоб­но оказаться в машине иностранной марки, чистой, мяг­ко скользящей по заснеженной в ночи спящей природе. Все мы молчали, а для меня было страшно услышать пер­вые слова нашего водителя; про себя я умоляла, лишь бы он молчал, потому как слова, должны были оказаться про­тивными, глупыми, с комментариями, о которых и не хо телось думать, с ненужными в эти полтора часа разгово­рами, с расспросами, ну и всё остальное, что обычно объ­единяет людей случайных в таком месте и при таких об­стоятельствах. Но наш шофёр долго молчал, потом заго­ворил, и после дву-трёх фраз мы поняли, что это нам пода­рок. Он говорил умно и обо всем сразу, как бывает только о русских — и о земле, которую нужно продавать и поку­пать, ругал Ельцина, Ленина и коммунистов, рассказывал интересно о себе, жене и дочери, с болью делился об ар­замасских безобразиях, о разрушении церквей и поруга­нии большевиками святых мест. Как всегда, не обошёлся он и без рассказов о чудесах, происшедших с ним самим. Через 20 минут весело бежавшая машина встала в ночи и метели. Наш шофёр недовольно вышел. Открыл капот, чего-то там ковырнул, вернулся за руль.

— Плохо дело, видимо дальше не поедем, не прове­рил я аккумулятор, заменил на новый, поставил от дру­гой машины. Мы приуныли ужасно. На всякий случай шофёр по­вернул два-три раза ключ стартёра — мотор зашелестел, набрал обороты и мы вдруг поехали. На десятую мину­ту мы уже почти летели над асфальтом. Наша подруга, си­девшая рядом с водителем, тихонько подстанывала и уго­варивала ехать потише.

— Что с моей машиной? Она так никогда не ездила, — вслух удивлялся шофёр.

— Помедленнее, пожалуйста... — стонала Татьяна.

А машина и вправду летела по воздуху, взлетала на горки, ухала вниз, и казалось, что нас несёт уже не этот аппарат — гибрид, полуиностранного производства, а нечто иное, неземное, какая-то сила, которая торопит нас всё скорее и скорее вперёд. Вот уже первые огни, домики Дивеева, расчищенные дорожки, сугробы... и мы как-то сразу подлетели к монастырю, встали, вышли из машины и из метельной ночи попали на утреннюю службу.

Было чувство, что из полёта по заснеженной тёмной дороге нас забросило в этот храм небесный, где пели го­лоса ангелов. Ничего подобного я никогда не слыхала! Как-то почти сразу я осознала, что вышла из темноты в Рай; чувство космичности этого места и его отделённо­сти от всего мира меня не покидало все полных два дня, которые мы провели в Дивеево. Стоишь на службе с утра до вечера, и нет ни ощущения времени, ни усталости. Люди вокруг. Их очень много. Много молодых; молчали­вых детей. Нет толкотни, нет разговоров. Монашки, со­всем молодые, молящиеся в одном порыве. Молитва на­столько объединяющая, что хочется быть в этой массе че­ловеческой долго, бесконечно.

Не хочу подробно рассказывать о нашем бытовом устройстве, могу только быть безмерно благодарна всем нас принявшим, обогревшим, поселившим в Дивеево. Спасибо всем — и о.Георгию, и матушке игуменье Сер­гии, и монахине Юленьке, и монахине Ольге. И всем по­слушницам, нас кормившим в трапезной и так терпеливо переносившим наши разговоры за едой.

Сколько построено, отреставрировано, возвращено, выкуплено, выращено! А скиты в лесу вокруг, а сколько ещё предстоит!!! Матушка игуменья оказала нам вели кую милость, пригласила к себе, показала свои альбомы с фотографиями. Смотришь и диву даёшься, какие силы в столь короткие сроки подняли из руин всю эту красоту.

Уже после переноса святых мощей преподобного Серафима расцветало Дивеево не подням, а по часам. С давних-предавних пор, ещё с конца XVII века, когда ме­сто это было предназначено Царицей Небесной в четвёр­тый её удел, но как бы для испытания было Дивеево на­селено враждебными людьми. Они и сейчас живут рядом с монастырём, а предки этих людей напали на преподоб­ного Серафима, зверски его били почти до смерти, пыта­лись найти деньги в его келье, да ничего не найдя, испу­гались и убежали. При возрождении монастыря, наплы­ве со всей России (и не только) паломников, помощи со всего света, местное население враждебно относиться к святыне. Мало кто из них приходит помолиться в храм. Но и здесь все меняется. Людей, желающих жить рядом с преподобным Чудотворцем, становится всё больше, и уже сами жители, настроенные против, не выдерживают, продают дома и уезжают, а на их место, конечно же, се­лятся жаждущие быть вблизи дивеевского монастыря.

Батюшка Серафим много говорил и предсказывал о Дивеево. Известно, что организовал он две общины, одна из которых состояла из девушек: « Если кто моих сирот девушек обидит, тот велие получит, от Господа на­казание. А кто заступит за них и в нужде защитит, и помо­жет, изольётся на того велия, милость божья свыша. Кто даже сердцем воздохнёт, да пощажет их и того, тоже Го­сподь наградит. И скажу вам, помните: счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки, от утра и до утра, ибо Мать Божия, Царица Небесная, каждые сут­ки посещает Дивеево!»

Не хочу впасть в гордыню, но не могу не восклик­нуть: «Счастье это посетило нас!» И эта несказанная ра­дость, прозрачная чистота разлита в самом воздухе и при­роде.

Мы познакомились с отцом Георгием (Павловичем) — мы привезли ему письма из Парижа. Отец Георгий, молодой, умный, образованный, ласково нас принявший, много и интересно с нами говоривший, повёз нас на ма­шине к источнику преподобного Серафима. Выстроена на берегу речки деревянная часовня, сделана запруда, а на горе на берегу, где бьёт источник, поставлен крест. Во­круг снег, лёд, скользко, но народ идёт к кресту и запру­де самый разный. Вот и наша группа, вполне смешанная, из московской интеллигенции и эмигрантов из Парижа. Сама не помню как, но решение окунуться пришло ко мне мгновенно, даже не раздумывала. Разделась до нага, по мосточкам спустилась и три раза с головой окунулась; странно, что выходить было совсем не холодно. Никита последовал моему примеру, он не колебался ни секунды.

Потом нам сказали, что вода в источнике круглый год +4 градуса. Через некоторое время, не сразу, появилось ощущение настоящего очищения. Тяжесть душевная, го­речи, обиды и прочая накипь и окалина нашей жизни — всё ушло. Появились радость и лёгкость почти детского счастья. Захотелось, чтобы длилось это состояние долго, всегда, по возможности не заслонялось бы суетой сует. ­

Ощущение прикосновения к неземной прозрачно­сти, заполнило меня всю после этого омовения, трудно даже понять сразу, что с тобой произошло. Только по воз­вращении в Париж я почувствовала, насколько мне ста­ло легче. Из души ушли беспокойство и страх. Велика ми­лость Господа, и, видимо, то, что мы оказались с Ники­той в Дивеево, есть результат не слепого случая, а скорее закономерность, которую мы поняли не сразу. К препо­добному Серафиму, как известно, приходили люди за по­мощью, молитвами, просили избавлений от болезней ду­шевных и телесных, но были люди, которые посещали его из простого любопытства, маловеры. Известен случай с генералом, который, весь увешанный орденами, важный, надутый, верящий только в свою силу, авторитет и власть, был принят преп. Серафимом. Вышел генерал через пол­часа беседы потрясённый, вынеся все свои ордена в фу­ражке, а от прежней важности не осталось и следа. Из­вестно, что в будущем он стал вести другой образ жизни, а все награды, полученные нечестно, уже более не наде­вал.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную», — звучало всюду в Дивеево. С этими словами молитвы на устах, монашенки приглашают нас к трапезе, на прогулку по канавке, дарят подарки. Монахиня Люба, по послушанию работающая в дивеевской гостинице, бурятка, милая, улыбчивая, добрая зовёт нас к трапезе с этой молитвой. Показывает нам заснеженный сад и ого­род, здесь выращивают в теплицах помидоры, огурцы и... цветы, которыми украшен круглый год храм и иконы.

Нас задарили. Здесь и книги, и сухарики преподобного Серафима, в его чугунке высушенные, просфорочки с его изображением, маслице из лампадки для помазания, зем­ля из глубины канавки, вырытой вокруг монастыря. По преданию, Сама Царица Небесная стопочками своими прошлась по этой земле и указала границу — «обвод» монастыря. А сам старец Серафим чудным образом пока­зался здесь с мотыжкой и начал копать эту канавку. Пода­ренная нам земля из глубины, а не с поверхности канавки, что означает — из глубины столетий, веков не земных. Мотыжка преп. Серафима уцелела, монахини вынесли нам мотыжку, целовали мы её и молились. Нас окружил народ, кто случайно оказался рядом, все пришли в волне­ние, крестились, молились. Я гладила мотыжку, и стран­ное чувство удивления и чуда меня охватывало: как этот предмет уцелел, как он остался не истреблённым за все эти страшные богоборческие годы в России? Впрочем, как и огарочек той свечи, который сохранился, и сбылось предсказание преп. Серафима... и многое ещё сбудется.

Нам приходилось сдерживать своё любопытство, а удивляло многое. Хотелось посмотреть, как мать Ирина пишет иконы (да поняла я, что этого просить нельзя), а они замечательные; мы их увидели в церкви рождества Христова, той первой и самой древней. По предсказа­нию, сюда будет перенесено четверо мощей. Здесь читают день и ночь Псалтырь, горит неугасимая свеча и лампа­ды. Мать Ирина, как нам рассказала матушка Игуменья, держит себя постом и старается в полном одиночестве, только с молитвой наедине, писать иконы «Сама не знаю как моя рука кистью водит, будто это и не я сама, а сам Го­сподь Бог иконы выписывает». Может быть, я не совсем точно помню её слова, но смысл был именно таким.

Нас повели на «экскурсию» по территории мона­стыря, к святым могилам, вокруг по канавке, к святым мощам преподобного Серафима. Для нас их открыли (ве­лика милость Божия!) и мы смогли помолившись, прило­житься к ним. Водила нас монахиня Ольга, молодая, свет­лая лицом, замечательно обо всём рассказывающая.

Я пыталась многое запечатлеть на камеру. Но и впрямь пыталась, ничего из съёмок не получилось. Чувство, что невозможно запечатлеть в памяти машинного нутра всё, что мы видим не оставляло меня. В какой то момент моя камера остановилась, батарейка кончилась, и получилось, что из всех двух дней наснимала я всего 20 минут.

Дважды мы шли по канавке. Первый раз ночью, по­сле службы, снег, морозец, луна светит, и процессия из монашек с молящимися, а вокруг нас бегает несколько собак «из своих», живут они при монастыре, охраняют от тех, что живут рядом, но не принимают Дивеева. Уди­вительно, что каждый раз, когда на нашем пути попада­лись люди посторонние, эти собачки начинали отгонять их лаем, и собак из соседних домов тоже облаивали и не пускали в свою стаю. Днем монахиня Ольга повела нас по той же канавке. Деревья полуторовековые, посаженые после смерти преп. Серафима, а значит после 1833 года. Они как стражи стоят по всему кругу границы монасты­ря, вдоль по канавке. Поразила меня лиственница, поса­женная в день рождения наследника, царевича Алексея.

Ствол её, оттого, что люди отдирают кору на память, стал в этом месте цвета запёкшейся крови. Если подумать, что этот красный цвет для наследника был знаковым с само­го рождения и ещё до всего, и Паша Саровская — про­рочица, к которой приезжали Государь и Государыня, — выносила им «красный лоскут» с объяснением, что это означает, что ждёт в будущем наследника, который поя­виться на свет. Тут и его болезнь крови — гемофилия, и символ красного знамени большевиков, и красный тер­рор и трагическое убийство всей семьи Государя.

У нас в доме в Париже висит маленький гобеленчик. Его мне удалось увезти с собой когда я уезжала навсег­да во Францию к Никите. По рассказам моей бабушки, попал к нам в дом этот гобелен, из спальни наследника Алексея. Ничего особенного в этой вышивке нет: сидя­щий под деревом человек в шляпе и собака рядом. У гобе­лена два цвета: бело-серо-пепельный, из которым вышит пейзаж с человеком, и багрово-красное, зловещее, небо.

***

Вот и наступил наш день отъезда. Все в монасты­ре готовились к Рождеству Христову, гости и паломни­ки прибывали каждый день. Нам повезло,мы приехали немного раньше и оказались в сравнительно малочис­ленной толпе. Матушка Игуменья распорядилась, чтобы нас с оказией отвезли в Арзамас к поезду. Шёл маленький монастырский автобус, мы со всеми попрощались, и нас втиснули в плотно набитую машину. Кроме нас четверых в ней оказались молчаливая девушка лет 15-ти, средних лет монашка из Рижского женского монастыря и стран­ный хлопотливый дедушка, шофёр и рядом с ним молодой человек. Монашка из Риги привезла в Дивеево подарки и думала возвращаться налегке. Да ей самой в обратную дорогу надавали гостинцев не меньше, был даже запечён­ный в тесте кабанчик.

Как выяснилось из разговора, который сразу же и естественно завязался, старичка величали «батюшкой», но был ли он таковым, для меня остается загадкой. Он и сопровождавший его молодой человек тоже заезжали в Диеевский монастырь с подарками к Рождеству и, пого­стив, ехали дальше, а потом ещё дальше, и предстоял им большой объезд к праздникам. Батюшка был говорлив, поначалу мне даже показалось, что он немного «навесе­ле», его монолог привёл к интересному повороту в об­щей беседе. Из рассказов прояснилось, что когда-то он был автомехаником, а потом стал дьяконом. Основное место его пребывания — Ульяновск, но он любит пере­двигаться, ездит по монастырям, выполняет просьбы, по­ручения скорее по хозяйству.

Слова батюшки, обращённые в темноте и тесноте ма­шины как бы ко всем и к себе самому, размышления вслух, так же как и у нашего первого шофёра, вёзшего нас в Ди­веево, были на редкость интересны и разнообразны. Он не знал кто мы, откуда, внутри машины лиц не было вид­но, одеты мы были как все, просто, поэтому бояться или контролировать свою речь ему не надо было. Совершен­но естественно рассказ его с восстановления монастыр­ской жизни перёшёл к предыстории, к разрушению хра­мов Саровской обители, и сотен других, разорённых и разграбленных при Советской власти. Батюшка не по-дьяконски ругался и проклинал «хозяев» страны, арза­масских атомщиков, сетовал на бедность и отсталость в Ульяновске.

— А как там памятник «копчушке» (Ленину), всё стоит? — спрашивает Никита.

— А куда же ему деваться, стоит, — отвечает батюш­ка.

— А улица Водников, а улица Рылеева... не переиме­новали?

— Всё на месте... — бурчит дедушка.

— Ну а памятник Карамзину, всё там же, в Карамзин­ском садике? — допытывается Никита. — А овраг в цен­тре города? А на месте ли река Свияга? — вопросы сыпа­лись один за другим.

В темноте не было заметно, удивился ли батюшка от вопросами, задаваемых странным картавым голосом из глубины машины, с совсем не советской манерой разго­вора. Никита был удивлён такому повороту в разговоре больше, чем сам старичок. После возвращения его с се­мьёй в СССР из Франции в 1948 году, а ему было тогда 14 лет, их сослали в Ульяновск. Никита, молодой парижанин, пошёл учиться в вечернюю школу рабочей молодё­жи и работать токарем на завод, в ночную смену. Отца, вернувшегося на Родину с иллюзиями и мечтами быть ей полезным двумя Сорбоннскими дипломами, арестова­ли здесь же в Ульяновске в 1949 году. После Сопротив­ления, пыток в Гестапо, Бухенвальда, Игорь Александро вич Кривошеин оказался в тюрьме и лагере с обвинени­ем в измене Родине.

«Будь ты проклят, сталинский Ульяновск!» — эти слова от Ники­ты я слышала часто. Страшные полуголодные годы, пол­ные страха за жизнь отца. Неизвестность его местона­хождения после ареста. Никита присутствовал при аре­сте отца дважды. Один раз — гестапо в Париже, второй раз в Ульяновске. Безысходность, болезни Нины Алексе­евны, постоянный страх, что придут и за ними в любой момент....

Батюшка продолжал говорить: — «А когда этот вам­пир маленьким был, ведь никто в Симбирске из детей с ним играть не хотел, все его боялись. Он злой был. Драть­ся любил, животных мучил, кошек вешал... посмотрите, ведь памятники ему ещё по всей России стоят. Плохо это! Пока они стоят этому антихристу, ничего хорошего не будет в стране. Кровушку этот вампир бронзовый у на­рода до сих пор выпивает, он от этой крови крепчает, на­ливается...»

Почему так случилось, что надо было приехать Ники­те за несколько тысяч километров, чтобы в чреве маши­ны на заснеженной дороге услышать голос, который воз­вращал его пережитое? Главной темой ненависти дьяко­на было детство Ленина. Он сыпал подробностями, о ко­торых лично я никогда не слыхала. Подозреваю, что мно­гое, как всегда в таких случаях бывает, было народной ле­гендой, но скорее в противоположность добрым расска­зам о дедушке Ленине и кудрявом «мальчике-ангеле», глядящем со значка октябрёнка.

Видимо сам рассказчик здорово в жизни натерпелся от советской власти, сдер­жать себя он не мог, заснеженные поля по которым мы ехали, отделяли Никиту от Потьмы всего несколькими километрами. В 1957 году Никита был арестован, почти год одиночки, потом Дубровлаг. В какой несчётный раз на краю смерти сохранилась семья Кривошеиных молит­вами преподобному чудотворцу Серафиму Саровскому? Через все испытания, аресты, обыски, лагеря, эмиграции и реэмиграции хранится в семье медальон с частицами мощей (власов) Святого Серафима. Прислан этот меда­льон был Государыней в 1918 году из Тобольска в благо­дарность за помощь Александра Васильевича Кривошеи­на (деда Никиты), которую он оказал Государю Импера­тору и его семье.

Начинался и заканчивался наш путь в Дивеево стран­но...

Мы вернулись во Францию, к себе домой и через несколько дней я увидела сон. Будто раздался звонок в дверь нашей парижской квартиры. Мы всем семейством сидим за столом, на нашей кухне и ужинаем. Я иду откры­ваю дверь, на пороге с опущенной в смущении головой, стоит мой отец. Он подымает глаза, они полны слёз и при этом он виновато улыбается. Потом его тело отрывается от земли и как бы переплывает в нашу квартиру, потом на кухню. У него в руках маленький детский чемоданчик и одет он в незнакомое мне серое пальто.

«Ну вот, теперь я могу быть с вами...» — произносит он, и меня выбрасывает из сна. Я проснулась и почувство­вала, что моему отцу, который так страшно и одиноко, скончался в 1985году, - сейчас хорошо, что, может быть, мои молитвы были Господом услышаны, и у отца душа сейчас кротка и успокоена. И показалось мне, что, там, на неве­домом нам Свете, он нашёл самого себя и очистился от всего страшного, что терзало его душу всю жизнь.

Милость Божия велика. Господь сподобил меня при­коснуться к великой Дивеевской Святыне, мы помоли­лись о прощении грехов наших. Путешествие многое расставило на места, всколыхнуло воспоминания, кро­воточащие раны успокоились. «Слава тебе, преподобие Серафиме! Радуйся душ смятенных умирителю пресла­достный. Радуйся в бедах и обстояниих помощниче ско­рый. Радуйся, преподобне Серафиме, Саровский чудот­ворче».

Издательство «САТИСЪ», 2012 г. Книга издана по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира.

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви