Инициировало меня на написание этого доклада бесконечно продолжающееся на портеле «Богослов.Ru» обсуждение проекта документа «Церковнославянский язык в жизни Русской Православной Церкви XXI века». Количество комментариев превысило все мыслимые параметры, и оставило далеко позади все иные обсуждавшиеся документы. Хотя документ достаточно сложно было бы назвать модернистским, большая часть комментариев по тематике – именно антимодернистские, антиобновленческие. Оставьте нам наше богослужение, наши тексты, не трогайте их!– вот упрощенное содержание большинства этих комментариев.

Вопрос о переводе богослужения оставим в стороне – это отдельный вопрос. Будем говорить о редактировании богослужебных текстов, во всей полноте значений термина «редактирование». Большинство комментаторов – люди, в книгоиздательский процесс непосвященные. Поэтому непросто будет им объяснить, что ни одна книга не выходит без двух специалистов: редактора и корректора. Исключение составляют факсимильные и иногда репринтные издания, и еще самиздатовские или полусамиздатовские (к этой категории вполне можно причислить многочисленные православные и неправославные издательства 90-х годов с единственным сотрудником в штате – редактором-верстальщиком, – которые нередко выпускали книги с грамматическими ошибками даже на обложке).

Редактирование славянских текстов – это особый жанр, специалистов-редакторов в данной области найти нелегко, поэтому в советские и постсоветские годы предпочитали издавать богослужебные книги без редактуры, с раз и навсегда отснятых диапозитивов (исключение составляют, конечно, т.н. «зеленые Минеи»). Простейшие вопросы, возникающие перед редактором славянского текста – правила постановки знаков пунктуации, падежные окончания (я уж не говорю о диакритике и сокращениях) – способен решить далеко не всякий филолог, многие из них вообще не имеют однозначного решения. Но в дореволюционные годы такие специалисты, естественно, существовали, и богослужебные книги редактировали. И если XIX в. был скорее периодом корректуры, чем редактуры, то еще в XVIII в. редактура шла довольно активно, и сохранившиеся в РГАДА корректурные экземпляры богослужебных книг свидетельствуют об этом.

Но изначально понятно, что если мы обратимся к Средневековой Руси, то увидим качественно иную редактуру текстов. На протяжении XI–XVII столетий текстовая редакция одного и того же песнопения постоянно менялась, редактировалась. Непосвященные люди обычно думают, что тексты не менялись. Одна из задач этой статьи – показать, что это не так. Имеет смысл взять для примера какой-нибудь богослужебный текст и затем посмотреть весь диапазон редакций – от самого древнего варианта вплоть до XVII в. Но вот вам не самый наглядный пример: одно из прошений Чина Агиасмы (затемнением выделены докиприановские редакции):

Итак, текст не был заморожен, а от рукописи к рукописи постепенно редактировался. Текст жил. Сами принципы средневековой редактуры были другими. В позднейший период редактура осуществлялась всей Церковью. Переписчик или печатник были лишь ее реализаторами. Отметим, что некорректурных рукописей почти не встречается. Одной из форм такой постепенной и поступенной общественной редактуры являлись просто глоссы на полях и т.н. кавычные глоссы. Исправляемое слово или выражение заключалось в кавыки, и на полях в таких же кавыках давался альтернативный текст. Если предложенный текст находил поддержку у молящихся, то исправления вводились в текст[1]. Редактировал не весь народ в целом, но и не какие-то изолированные справщики (как было при никоновской справе; именно подобных справщиков-модернистов-вредителей превращают в жупелы и призывают бояться активные борцы с модернизмом). Итак, редактором была духовная элита общества (если так можно выразиться) – монастырские и городские книжники, священники и епископы, миряне-начетчики.

Подобный «общественный», или постепенный, способ редактуры был характерен для Руси в XV–XVII вв., а предыдущие XI–XIV вв. были периодом литургических реформ, когда на Русь активно поступали новые тексты, иногда наоборот – возвращались старые. Большинство этих текстов приходило в результате южнославянского влияния. Некоторые переводились отечественными переводчиками или появлялись в результате сверки имеющегося текста с греческим оригиналом. Текст в этом случае был авторским, и лишь позже начиналась его «обкатка».

Общественная редактура в XV–XVII вв. обходилась почти без сверки с греческими текстами. Тут главным критерием был смысловой и молитвенный анализ (если так можно выразиться). Что же касается предыдущего периода, то греческие и/или южнославянские оригиналы присутствовали, иногда их бывало несколько.

Внимание к богослужебному тексту, к богослужебному слову определялось умением людей молиться, вкладывать ум в слова молитвы. Непонятность или двусмысленность текста воспринималась как кощунство, поэтому постепенно все подобные места «снимались». Редактура всегда утверждалась в процессе «молитвенной обкатки» исправленного места. В качестве примера можно привести историю одного из прошений ектении Чина Агиасмы. Начнем с греческого оригинала. Это древнейшее антидемонское (экзорцистское) прошение появилось в IX в.: Ὑπέρ τοῦ πᾶσαν ἐν αὐτοῖς τοῦ ψυχοκτόνου πολεμίου τήν δύναμιν βυϑισϑῆναι … (О еже погрузитися силе душетленного супостата в водах сих…)[2]. Экзорцистские прошения присутствуют не во всех редакциях Чина, но в первоначальной древнерусской редакции, начиная с Синайского глаголического Евхология XI в., антидемонское прошение присутствует, поскольку для нее очевиден италийский оригинал. Но, как ни парадоксально, это прошение не является переводом с греческого оригинала: О изгнати от воды сия всяк дух нечист, гнездещихсе в неи[3].Причем для этого славянского прошения греческий оригинал не обретается. Я думаю, авторами этого прошения были сами переводчики (вероятно, ученики и последователи равноапостольных Кирилла и Мефодия). Греческий оригинал их не удовлетворил, потому что показался двусмысленным (дело в том, что в изначальной редакции это прошение относилось к числу крещальных, и в этом своем предназначении вовсе не было двусмысленным)[4]. Древний и очень поэтический образ потопления и погубления в Агиасме сил зла не вязался со славянским отношением к Агиасме как к великой святыне, хранимой весь год, не вязался со славянским благочестием. Действительно, странно освящать воду и одновременно погружать в нее того, кого нужно как раз изгнать из воды. Освящалась вода, по представлениям тех времен, через погружение в нее святыни – в данном случае Креста, – и довольно странно было одновременно молиться о погружении в нее нечистых сил. Поэтому придумано было новое прошение, которое отчасти является цитатой из последующей водосвятной молитвы. Такова была мера свободы древнеславянских переводчиков-редакторов[5].

После болгарской книжной справы в начале XV в. упомянутое греческое экзорцистское прошение все же попало в славянскую ектению Чина – в результате сверки с греческим оригиналом и принципиальной архаизации текстов при этой справе. При этом текст прошения слегка изменился: О погрузитися силе душетленного супостата в водах сих. Это прошение просуществовало в русских рукописях и первых печатных изданиях до печатного московского Потребника 1647 г. Двусмысленность прошения не давала покоя московским справщикам, поэтому в упомянутом Потребнике на полях в кавыках дан отредактированный вариант: О сокрушитися силе душетленного супостата водами сими. Далее наступила никоновская справа и судьба кавычного предложения о редактуре «повисла в воздухе» – вплоть до настоящего времени. В новообрядческой ектении появилось другое экзорцистское прошение (О еже сокрушитися сатане под ногами нашими…), его греческий оригинал – более позднего происхождения ( XII в.).

Главы 27 и 28 Стоглава[6] говорят о добрых преводех,с которых полагается писцам переписывать книги, да написав правили, потом еще бы поправили, а не правив бы книг не продавали. Здесь говорится о трех этапах редакторской работы над книгой: выбор оригинала, первая (редакторская) справа, вторая справа (корректура)[7] – почти как в современном издательском процессе. Неоднократно говорили о критериях справы и добрых переводов, о которых говорится в этих статьях. Сверка с греческими текстами в этот период почти не производилась, поэтому соответствие греческому тексту вообще не было редакторским критерием в XV–XVI вв. Так вот редакторским критерием на всех трех этапах могли быть только понятность и недвусмысленность, а также традиционность текстовой редакции. Эти принципы редактирования теоретически могут показаться ненаучными, но они предельно подходили к духу времени и соответствовали главной цели богослужения: понятной молитве. Церковь, живущая в Духе, имеет полное право менять и формировать собственную молитву без постоянной и детальной сверки с иноязычным оригиналом.

Нет смысла сейчас приводить более или менее полный список разночтений между греческими и славянскими текстами, но появилось большинство этих разночтений именно в этот период, в особенности разночтения третьей группы (о группах мы скажем ниже). Вызваны они были несколькими причинами. Во-первых, это невозможность адекватного и краткого перевода греческого термина или фразы на славянский. Известный пример – дароносима в старом тексте Херувимской[8]. Совершенно не соответствует смыслу греческого δορυφορούμενον (сопровождаема)[9], но являет достаточно изящный выход из положения: общий смысл текста остается прежним, а некий ущерб в содержательном плане незначителен. Второй пример – вариант известного конца последнего прошения ряда ектений: …сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим[10].Самих себя можно предать Богу, но вот как можно предать Богу друг друга? Греческое ἑαυτούς καί ἀλλήλους кратко, без богословского отступления, на славянский перевести невозможно[11]. Но с непонятным текстом русское церковное сознание смириться не могло. Поэтому в русских текстах появляется форма: [день весь…] испросивше сами себе и друг другу, и весь живот наш Христу Богу предадим(ектения Прости приимше)[12]. Этот вариант совершенно не соответствует смыслу греческого текста (в греческом сами себе… предадим,а не сами себе испросивше). Но старорусский вариант этот понятен, довольно глубок по содержанию и совершенно к месту, т.е. не в ущерб молитве (в ущерб молитве в данном случае – первый непонятный вариант). Во-вторых, заменялись термины, не соответствовавшие русским реалиям, и поэтому совершенно непонятные на Руси, т.е. производилось раскрытие заимствований. Часто это название зверей, птиц, растений и/или пищевых продуктов и блюд. Для них подбиралось нечто соответствующее в русской природе или обиходе. То же касательно церковного обихода[13]. В-третьих, там, где перевод был неясен, он искусственно делался понятным, в ущерб соответствию смыслу греческого оригинала (с которым не сверялись – он был недоступен). Это так называемая текстовая паронимия: смысл не очень верно переведенного с греческого текста был впоследствии неправильно истолкован – и текст изменялся для большей понятности этого неправильного толкования (неправильного – значит не соответствующего изначальному греческому).

Пример – конец кондака Воздвижению Креста. Греческий текст: […Εύφρανον εν τή δυνάμει σου, τούς πιστούς Βασιλείς ημών,] τήν συμμαχίαν έχοιεν τήν σήν, όπλον ειρήνης, αήττητον τρόπαιον[14]. Современный перевод: [ Возвесели силою твоею верныя люди Твоя, победы дая нам на сопостаты,] пособие имущим Твое, оружие мира, непобедимую победу. Это пословный перевод: смысл смутен, неярок и требует разъяснения. Вначале восстановим адекватный перевод. Для этого необходим контекст. Вот перевод на русский: Возвесели силою Твоею верныя императоры Твоя, победы устраивая(подавая)[15] им на врагов, пусть у них будет (έχοιεν – praes. optativus plur., 3 per.) твое союзничество (или соводительство, помощь), оружие мира, непобедимый трофей(подразумевается Крест)[16]. Αήττητον τρόπαιον можно перевести скорее как непобедимое знамение(перевод трофейв богослужебной практике невозможен). Όπλον ειρήνης – по-гречески оксюморон (т.е. противоречивое высказывание, наподобие живого трупа) – мир(ειρήνη) не может иметь оружия. Но по-славянски этот оксюморон «не звучит», потому что две лексемы – мир (ειρήνη) и м iр (κόσμος) – в славянском произносятся одинаково (хоть и пишутся по-разному). Отсюда нестройность и непонятность перевода. Однако в Средневековой Руси это место было отредактировано и получило вполне ясный и глубокий смысл, отличающийся от греческого оригинала. Во-первых, запятая была поставлена в другом месте: пособие имущу твое оружие, миру непобедимую победу[17]. Впрочем, древнегреческие оригиналы не балуют нас знаками препинания – там их вообще нет (есть только колоны – риторические знаки), так что движение знаков препинания в минейных текстах не считалось отклонением от подлинника – знаки препинания свободно редактировались (но не в текстах следующей степени сакральности: в Псалтыри это было недопустимым[18]). Во-вторых, изменен падеж (с винительного на дательный) – подобная замена, кстати, очень характерна для славянских дореформенных переводов (пример – известная форма во веки веков)[19]. На слух так и тянет истолковать фразу миру непобедимую победу в смысле победы Креста над м iром (как совокупностью страстей). Именно в этом смысле и понимали фразу на Руси в XVI в. (слово оружиебыло, соответственно, отнесено к предыдущей фразе). Смысл можно пересказать следующим образом: даруй нам в помощь Крест – Твое оружие, для победы над м iром. Война земная (о которой говорит греческий кондак) здесь становится образом брани духовной, в которой Крест помогает одержать победу. Путь к этому «второму» смыслу сейчас лежит через замену иже на йоту(мир→м iр ). Но дело в том, что указанная специфика употребления этих двух букв отсутствовала в средневековой Руси и появилась только после никоновской справы. В дореформенное время обе греческие лексемы писались и произносились одинаково (мир). Поэтому разобраться, что за мир имелся в виду в кондаке, без греческого оригинала невозможно. Да и не нужно: новый смысл кондака, наверное, глубже и удачнее изначального греческого.

Обратимся теперь от «общественной» справы к редакторам более раннего периода и посмотрим на методику их работы. Необщественную справу можно назвать авторской справой, но в этом случае ее не надо путать с авторским методом – авторская справа кроме него может пользоваться любой другой методикой. Я выделил три основных типа, которые определяют характер справы и зависят от мировоззрения справщика, уровня его образованности и культуры, идеологических позиций (славянофил, грекофил, болгарофил и др.), квалификации, талантов и проч.

Методы работы славянских справщиков

Таблица не охватывает всех методических аспектов работы справщиков. Перед справщиком могли лежать несколько как славянских, так и греческих оригиналов. Кроме того, следует учитывать при справе живую богослужебную традицию, порою несхожую с рукописной. Возможна совместная работа нескольких справщиков – разных людей с отличающимся мировоззрением и методикой справы. В любом из упомянутых случаев возможны различные алгоритмы редакционных действий, не столь схематичные, как в таблице. Важен «дух» справы, определяющий идеологию редактирования. Для справы XIV в. характерен «исихастский дух» (если понимать исихазм как культурное направление). Он определил оригиналы для исправляемых и новых текстов, методику справы, которая наряду с архаизаторским компонентом (характерным для большинства литургических справ вообще) включала в себя и модернистский, «харизматический» компонент. Т.н. новые прошения, появившиеся в XIV в., активно вводятся в ектению, заменяя старые.

В результате становится понятным, что методика справы при наличии нескольких оригиналов предполагает для справщика возможность довольно свободного компилирования (а в некоторых случаях и компоновки). Если отбросить авторский метод, в результате которого рождались авторские редакции вроде редакции свт. Киприана, то в остальных случаях текстология оригинала или оригиналов сохранялась неизменной или почти неизменной, а вот общий состав мог свободно меняться. То есть справщик работал как бы с своеобразным конструктором: имея перед собой несколько оригиналов, он в некоторых ситуациях не стеснялся свободно выбрасывать из последования или заменять целиковые структурные элементы (молитвы и проч.), или передвигать их. Строго говоря, так работали и греческие справщики. Славянские были более скованными. Наибольшую свободу у славян имели переводчики, справщики и редакторы в докиприановский период (XI–XIV вв.), но в то же время они не могли похвастаться хорошим знанием греческого и адекватным пониманием сложных мест.

Кроме того, можно заметить, что большинство редакционных «скачков» в период XIII–XIV вв. имеет архаизаторский характер и ориентировано на древность. Это бесконечное возвращение в идеальное богослужение прошлого было, есть и будет характеризовать книжную справу во все времена, поскольку характеризует все христианское мировоззрение в целом. Объясняется это особенностями архаичного (а не собственно христианского) мировоззрения в целом. Довольно неплохо эти особенности объяснены и описаны в культурологических прозрениях Мирчи Элиаде[20].

Теперь попробуем сравнить методику работы греческих справщиков и славянских. В целом можно заметить, что славянский Чин стабильнее греческого, что, впрочем, является характеристикой традиции-реплики по сравнению с традицией-оригиналом[21]. В традиции-оригинале справщик более раскован и свободен, чем в традиции-реплике. Теперь определим разницу и родство «диапазона свободы» справщиков в обеих традициях.

Последовательность прошений в славянской ектении практически не меняется, хотя может меняться состав, т.е. изначально переведенный порядок (в случае нового перевода, в особенности обильно наделенного авторскими чертами – как, например, в редакции Патриарха Евфимия Чудовского, – последовательность, конечно, меняется). Но не так у греков: почти всякий следующий редактор и справщик пытается по-новому сгруппировать прошения, изменяя их порядок.

Если славянские справщики применяют, как правило, консервативно-архаизаторский метод, то греки этим методом пользовались только в позднейшее время, при подготовке печатных изданий, да и то вкупе с синкретическим. А вообще для традиции-оригинала при редактировании характерен авторский метод, что можно понять из сказанного о порядке прошений. Греки любят свободно пересказывать прошение, объединять (или разъединять) прошения, удалять и добавлять в них различные компоненты, сокращать, или наоборот, расширять имеющееся прошение. Часто меняется стандартное начало (О еже благословитися → О еже освятитися → О еже низпослатисяи проч.), а также внутренние компоненты (очистить → освятить → просветить и проч.)[22]. Эта редакторская деятельность плавно перетекает в имнотворчество. На основе старых прошений с использованием начала (или конца) сочиняются новые прошения.

Славянские справщики менее свободны в подобных переменах. Авторский метод почти совсем не применяется, за исключением особых авторских редакций (митрополита Киприана и Патриарха Евфимия). Слияние двух прошений встречается очень редко, пофразовый пересказ тоже. Вообще славяне отклоняются от текста греческого (и/или славянского) оригинала только в случае необходимости. Творческий подход к справе, начинающий самостоятельное гимнографическое творчество, у славян встречается нечасто. Он характерен только в самом начале для учеников равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Синкретическим методом пользуются равно греки и славяне, только у греков больше свободы, они свободно группируют прошения, меняя их порядок (о чем мы писали выше); славяне же стараются следовать последовательности оригиналов, невзирая на смысловую раздробленность, – обычно объединение двух ектений производится через одно-два прошения (два прошения одной ектении – два другой и т.д.). При этом часто дублируются прошения, одинаковые в обеих ектениях, т.е. текстологический анализ объединяемого при объединении не проводится. Иногда добавляется лишь одно или два прошения из другой редакции – самые понравившиеся. Однако в целом славяне редко сокращают что-либо при объединении двух редакций, греки же делают это почти всегда.

Обе традиции пользуются методом сокращения, но греки активнее славян. Этот метод привычен и характерен для XIV в.: при переходе со Студийского устава на Иерусалимский активно сокращались каноны. Греки иногда «подгоняют» ектению под установившийся «модный» размер – например, в XIV в. установился размер малой ектении, согласно Константинопольской практике, и италийские ектении также стали сокращать. Иногда ектения сокращается потому, что редактор-грек выбрасывает из нее прошения, которые кажутся ему дубляжными (повторяющими другие прошения по смыслу) или тематически некорректными. Подобные же сокращения в результате текстового анализа славянами производится, но нечасто. Размер же ектении определяется оригиналом, а не оглядкой на современную «моду». Кроме того, для славянских редакторов многое зависело от знания греческого. Если прошение было непонятно, его обычно тоже сокращали.

Рассмотрев процесс авторской справы, вернемся к позднейшему периоду. «Общественного» редактирования печатных изданий (и кавычных глосс) у греков не было по понятным причинам – из-за неблагоприятных общественных условий и господства турок. Поэтому позднейшие греческие тексты почти одинаковы при переписывании или перепечатке из издания в издание. Исправлялись только уставные ошибки и наложения.

Это говорит о том, что греки еще ранее русских перестали «жить текстом», «вышли из текста». У славян же текст «заморозился» после никоновской справы, с концом средневековья и наступлением Нового времени. «Замораживался» он, естественно, более или менее постепенно. Наступил период секуляризации, и общество отучалось молиться, жить богослужением, жить богослужебным текстом. Текст превращался в памятник, святыню – или во что угодно еще, но переставал быть средой бытия. Перемены происходили не только в обществе в целом, но и в каждой христианской душе: был потерян навык вкладывать ум в слова молитвы, собираться, сосредотачиваться и проч. И вот спустя два века, затем еще век, православные обнаружили, что богослужение идет мимо них. И начались поиски, что бы сделать, чтобы это было не так. По моему мнению, путь от внешнего к внутреннему здесь вряд ли будет успешным – об этом говорит пример иных славянских стран. Как говорил митрополит Антоний Сурожский, можно ходить каждый день в курятник, это не значит, что ты скоро станешь курицей. Не текст нужно менять, а то, как мы воспринимаем этот текст, – менять свою душу. То есть учиться молиться. Становиться духовнее. И только после того, как церковное общество из состояния «мировоззренческого двуязычия» вернется к «мировоззренческой диглоссии» (Б. А. Успенский), т.е. научится погружаться в текст (Н. И. Сазонова), жить богослужебным текстом, тогда, возможно, придет то, что я здесь называю «общественным редактированием», то есть продолжение вечного процесса, который сопровождает «бытие в тексте». Это исправление непонятного, молитвенная «обкатка» исправлений и проч. Общеязыковой континуум начнет свое взаимодействие с богослужебно-языковым, и этот процесс языкового взаимодействия будет сообразен с иными процессами как на уровне общества (ресекуляризация, воцерковление), так и в душе человека (духовный прогресс). Буди, буди!