Девяностолетняя годовщина возобновления патриаршества на Руси побуждает к размышлениям о истоках вселенского патриаршества. С известными оговорками можно сказать, что у института патриаршества имеются определенные апостольские корни.

Конечно, сообщение Пасхальной Хроники о кончине Иакова, апостола и патриарха, которого возвел на престол святой апостол Петр[1], следует рассматривать как анахронизм.

Однако, при внимательном чтении Нового Завета и прежде всего посланий святого апостола Павла мы видим, что церковное — епархиальное разделение сообразовывается с политическим. Сн пишет о Церквях Азии, (1 Кор. 16, 19) Церквях Македонии (2 Кор. 8, 1). Отплывая из Милета,, св. апостол Павел призвал «пресвитеров Церкви» из Эфеса (Деян.20, 17-35). Под пресвитерами в данном случае имеются в виду епископы[2], и тогда Эфес становится центром церковного округа.

Во втором веке в послании к Римлянам святитель Игнатий Антиохийский уже именует себя епископом Сирии, говоря: «Бог удостоил епископа Сирии оказаться на западе»[3]. Вряд ли это случайный эпитет, учитывая то, что какую щепетильность свт. Игнатий проявляет в отношении учения о епископстве. Из памятников II-III в. мы знаем также, каким авторитетом обладали апостольские престолы — римский, эфесский и др. и соответственно их епископы. Характерно, с какими словами обращается к эфесянам святитель Игнатий Антиохийский: «Я отребье ваше, эфесяне, и должен очиститься вашей знаменитой Церковью». (Ad Ephesios. 3). Другой пример — его обращение к римлянам, где он именует римскую «достобожественной, досточестной, достоблаженной достохвальной, достосвятой, предсесдательствующей в любви, христоименитой[4]. Cтоит привести также высказывание святителя Иринея Лионского относительно Римской Церкви: «Ибо по необходимости, с этой церковью, по ее преимущественной важности, согласуется всякая церковь (т.е. повсюду верующие), так как в ней апостольское предание всегда сохранялось верующими повсюду[5].Слова potiorem principalitatem имеют непосредственное отношение к теме нашего исследования: их можно интерпретировать и как «более важное преимущество», и «более сильная власть», и «более значимое первенство». Возможно, prinсipalitas соответствует греческому πρωτεῖον — первенство, хотя не исключено и истолкование как ἐξουσία — власть, властные полномочия.

Однако, при этом мы никоим образом не видим абсолютной власти римского епископа над Западом, и даже над всей Италии: когда папа Виктор вознамерился было отлучить малоазийские Церкви за неправильную дату празднования Пасхи, то, по словам Евсевия Кесарийского, «не всем епископам это понравилось». в числе возражавших оказался епископ Лугдунский (или Лионский) свт Ириней[6].

А вот, что пишут отцы Карфагенского собора 256 г. папе Стефану, который стремился подавить их своим авторитетом в вопросе о крещении еретиков: «Никто не дожжен из нас делать себя епископом епископов или тираническими угрозами принуждать своих коллег к необходимости подчинения, ибо каждый епископ в силу свободы и власти имеет право своего собственного выбора и как не может быть судим другим, так и сам не может судить другого, но будем ожидать суда Господа нашего Иисуса Христа, Который один только имеет власть поставить нас для управления Своей Церковью и судить о наших действиях[7]. Таким образом отцы карфагенского собора не принимают идею «епископа епископов» (episcopum episcoporum). В связи с этим возникает вопрос: как интерпретировать высказывание святителя Иринея Лионского? Ответ прост: пока Римская церковь согласуется с апостольской традицией, носительницей которой она является по своему происхождению, к ее авторитету прислушиваются и с ней согласуются, при этом — совершенно свободно. Когда же римский епископ проявляет произвол и в его решениях отсутствуют основания апостольского предания, ничто не обязывает к послушанию ему.

В сущности, в доникейский период каждый епископ мыслился самостоятельным и суверенным в своих действиях. Показательно, что пишет епископ Киприан Карфагенский в своих письмах: «Каждый епископ, сохраняя связь согласия и единство со вселенской Церковью в неразделимом таинстве, решает и совершает свои действия самостоятельно, имея дать отчет в намерении своего решения Господу своему»[8].

Однако суверенитет каждого епископа не отменял необходимости взаимодействия и координации, а следовательно и известного соподчинения. В связи с этой проблемой возникает вопрос о генезисе митрополичьей системы управления. По мнению В.В. Болотова, о. Франтишека Дворника и архиепископа Петра Люилье, система митрополий могла начать складываться еще в доникейскую эпоху в том числе и на апостольских основаниях: «Столица каждой провинции зачастую и была тем местом, где впервые звучала христаинская проповедь, откуда она распространялась по окрестным городам и селам[9]. Даже c чисто религиозной точки зрения «митрополия» во многих случаях действительно оказывалась «городом-матерью»[10]. Термин митрополит, конечно, появляется на I Вселенском соборе, однако, как считает В.В. Болотов, о появлении митрополий как о явлении можно говорить минимум с конца II века, в связи с сообщением Евсевия о пасхальных спорах 196 г. «На соборах, созванных по этому поводу, председательствуют — на палестинском: Феофил кесарийский и Наркисс иерусалимский[11], на галльском — Ириней Лионский, в Греции — Вакхил коринфский... Таким образом выдвигаются предстоятели главных городов»[12].

Для решения вопроса о происхождении и статсуса митрополий ключевым значением обладает апостольское 34 правило, которе гласит: «Епископам всякого народа (ἑκάστου ἒθνους) подобает знати перваго в них и признавати его яко главу и ничего превышающую их власть не творити без его рассуждения. Творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения (или мнения — γνώμη) всех. Ибо так будет единомыслие и прославится Бог чрез Господа во Святом Духе»[13].

В толковании этого правила канонист XII века Алексей Аристин пишет следующее: «Без своего первенствующего епископы не делают ничего, кроме дел собственной области каждого, и первенствующий без них — ничего. ради подобающего единомыслия. Ни епископы, ни митрополиты, без согласия своего первенствующего, не должны делать ничего превышающего их власть, например — избирать епископов, производить исследования о новых догматах, или делать отчуждение какого-нибудь церковного имущества, но должны делать только относящееся к области каждого и местам, подчиненным ему,но и первенствующий не может без их ведома делать ничего, подобного. И таким образом соблюдется и определение о единомыслии[14]».

Можно возразить, что согласно мнениям авторитетных канонистов эти правила не принадлежат к апостольской эпохе. и самый ранний срок их появления - III в.[15] Это справедливо. Однако, если словесная и формальная оболочка данных правил может относится к концу III в., то несомненен апостольский дух данного правила. Во многом именно на таких началах строилась первоначальная Иерусалимская Церковь. Из того, что мы знаем, о жизни Древней Церкви, о Карфагенских и Антиохийских соборах Ш в., мы видим, как работал этот принцип: рассуждение о серьезных канонических или догматических вопросах предпринималось под председательством первенствующего епископа, который, однако, прислушивался к мнению всех прочих.

В II-III в возникают предпосылки и для осоздания более крупных церковных объединений, чем митрополии. Если митрополия контролировала провинцию, то более крупные территориальные объединения — диоцезы — в церковном отношении зависели от экзархов[16].Термин появляется в 347 г., на Сардикийском соборе (при этом — синонимичен митрополиту) однако, как реальность он существовал ранее. Существуют свидетельства, что Антиохия не только совершала наблюдение за всей Сирией уже во времена Игнатия, но в III веке вмешивалась в церковные вопросы Палестины, Аравии, Киликии, Месопотамии, Осроэны и Персии. Так в конце II в. епископ Эдессы Палут был рукоположен архиепископом Антиохийским Серапионом (193-209)[17]. Персидская Церковь с III по V в. также зависела от Антиохии.

По сути дела, шестое правило первого Вселенского собора защищает права не только и не столько митрополитов, сколько экзархов. Шестой канон Первого Вселенского собора «о чине митрополита» говорит: «Да господствуют древние обычаи (или имеют власть — κρατείτω) в Египте, и Ливии и Пентаполе, чтобы епископ Александрии, имел над ними власть (ἐξουσία). Поскольку это в обычае (συνηθη`) и у епископа Рима. Подобно же в Антиохии и в других епархиях сохраняются и почетные преимущества (πρεσβεῖα) других Церквей. Обычай власти Александрийского епископа над Ливией и Пентаполем известен из источников III в. Проблема состоит в том, что до конца не ясны источники подобного авторитета: в административном отношении в III в. Ливия и Пентаполь подчинялись Криту, а с 320 г. составила особую провинцию. Таким образом, здесь нарушается основной принцип митрополичьей системы, выраженный в 9 правиле Антиохийского собора: «В каждой области епископам должно ведать епископа, в митрополии начальствующего». Владыка Петр Люилье стремится доказать, что Египет первой четверти IV в. не знал системы митрополичьих округов, поскольку известия о них носит более поздний характер и власть египетского епископа была подобна митрополичьей Проблема действительно дискуссионна, однако достаточно важно то, что даже если власть египетского епископа и была подобна полномочиям митрополита, то тем не менее она простиралась на несколько провинций или лучше сказать — на целый регион.

Учитывая то, что мы знаем о полномочиях Антиохийского епископа и о его активном вмешательстве в церковную жизнь всего диоцеза Восток, можно говорить о некоем промежуточном состоянии — переходе от митрополии к экзархату.

Внимательное сравнение 34 апостольского правила и 6 канона Никейского собора на первый взгляд говорит о существенных разночтениях. Во-первых 34 правило подразумевает «епископам всякого народа», т.е. как бы опирается на этнический принцип, в то время как 6 канон говорит о конкретных территориальных границах внутри империи, во-вторых — принцип взаимных обязательств в 34 апостольском правиле, в то время как в 6 каноне более выражена идея подчинения (εξουσια). Однако это примиримо. Во первых, 6 канон имеет конкретные этнотерриториальные общности, а именно — Восток (семитоязычную), Италию, Египет (копты). Во-вторых — в продолжении канона говорится о избрании новых епископов с согласия и совета всех или большинства епископов.

То, что здесь доминирует идея административно-имперская указывает 7 канон Первого Вселенского Собора, где уделяется честь епископу Элии (даже не называется имя Иерусалима), но при этом сохраняются преимущества Кесарийской митрополии, которой был подчинен Иерусалим. То, что преимущества Кесарийской Кафедры были действенны еще в IV в., показывает дело св. Кирилла Иерусалимского, когда он был низложен по сути дела за неповиновение своему митрополиту — арианину Акакию Кесарийскому[18]. На фоне 7 правила 6 приобретает свое подлинное значение: по-видимому речь шла о трех важных исключениях — Александрия, Антиохия, Рим, на фоне которых все прочие митрополии, в том числе и Кесарийская, удерживают свои почетные преимущества.

Положение серьезно меняется к 381 году, о чем свидетельствует второе правило Второго Вселенского Собора: «Областные епископы (τοὺ ς ὑπὲρ διοικήσεις επισκόπους) да не простирают своей власти на Церкви за пределами своей области (διοικήσεως) и да не вносят в Церкви замешательство, но по правилам, александрийский епископ да управляет Церквами только египетскими, епископы восточные да начальствуют только на Востоке, с сохранением преимуществ Антиохийской Церкви, признанных никейскими правилами, также епископы Асийской области да начальствуют только в Асии, епископы понтийские да имеют в своем ведении только дела Понтийской области, фракийские — только Фракии»[19]. Второе правило вводит новое понятие διοίκησις — диоцез, соответствующую структуре, объединявшей целый ряд провинций в Диоклетианово-Константиновой структуре империи. Хотя второе правило и не определяет порядок управления внутри диоцеза, достойно внимания, что оно защищает суверенитет каждого внутри его.

Возникает вопрос: насколько второе правило явилось новацией? Если мы сопоставим его с 6 правилом Первого Вселенского собора, то увидим тот же принцип суверенитета каждого экзархата, хотя он и не называется таким образом.

Сократ Схоластик в своей Церковной истории утверждает, что Второй Вселенский собор «разделил епархии и поставил патриархов»[20]. При некоторой анахроничности этого сообщения (термин «патриарх» не употреблялся на соборе), оно все-таки несет в себе некоторое историческое зерно, поскольку Второй Вселенский собор явился значимым этапом на пути формирования патриархатов и их пентархии, в особенности благодаря своему третьему правилу: «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести (τὰ πρεσβεῖα τῆς τιμῆς) по римском епископе, потому что город этот есть новый Рим»[21].

Первенство Константинополя несомненно связано с его столичным статусом и с тем фактом, что он стоял вне системы диоцезов и провинций, следовательно он нуждался и в соответствующем церковном возвышении. De facto его преимущественное положение на Востоке сложилось уже при императоре Констанции[22] и собор 381 г. лишь узаконил положение, сложившееся на Востоке[23]. Гипотеза относительно того, что будто бы Запад сразу же оспорил это правило, недостаточно основательна: уже святитель Амвросий Медиоланский обратился к свят. Нектарию Константинопольскому как к первому иерарху Востока[24]. Характерно понимание τὰ πρεσβεῖα τῆς τιμῆς на Западе: оно переводится как primates honoris — первенство чести. Знаменитое двадцать восьмое правило Халкидонского собора во-первых подтверждает второе место Константинопольского патриарха после Рима, во-вторых уничтожает самостоятельность Фракийского, Понтийского и Эфесского диоцезов и по сути низводит их до степени простых митрополий. Принцип административно-территориального деления в нем окончательно торжествует: в 28 каноне нет ни слова об апостольском происхождении Римской кафедры а лишь констатируются преимущества как царствующего града. По сути дела Халкидонский собор установил систему пентархии, окончательно утвердив статус Константинопольской кафедры и введя Иерусалимского патриарха на пятое место[25].

Рассмотрим происхождение термина Πατριάρχης. Он происходит от двух корней — πατριᾶ и αρχὴ

Буквальный перевод — начальник отечества. Слово πατριὰ многозначно, оно означает либо «род», либо территорию, занимаемую родом, либо страну-место происхождения — понятие, близкое к современному «отечеству». В Священном Писании термин используется применительно к родоначальникам человечества до потопа, а также родоначальникам избранного народа — Авраам, Исаак, Иаков и его сыновья. Показательно, что в Деяниях 2, 29, в речи св. апостола Петра патриархом был назван царь Давид. Подобный термин применительно к царю Давиду допускает два толкования. Первое (и основное) — царь Давид — предок Мессии по плоти. Второе: царь Давид — основатель государства.

В святоотеческой письменности первых христианских веков первоначально термин «патриарх» применяется к епископам вообще, в том числе — простым. Одно из первых употреблений в собственном значении — у святителя Григория Богослова в его прощальной 42 проповеди: «Разве не старейших епископов, а лучше сказать — патриархов?»[26]. Уже на Эфесском соборе термин «патриарх» появляется в канонических текстах[27]. На Четвертом Вселенском соборе патриархом был назван Лев Римский и, по известию Евагрия, Анатолий Константинопольский[28].После Халкидона этот термин становится общераспространенным. 

И в завершении коснемся статуса патриарха. И здесь необходимо развеять два важных заблуждения. Римо-католическая традиция выработала доктрину, согласно которой папа является Викарием Христа и между ним и другими епископами проходит четкая граница.

К сожалению, не чужда подобных папистских тенденций временами была и православная мысль. Во вступлении ко Эпанагоге — (или Исагоге) — сборнику византийских законов, принятых в IX в. при императоре Василии I и патриархе Фотии, говорится, что «патриарх является образом и иконой Христа (τύπο καὶεἰκὼν Χριστου). Это утверждение справедливо, но ограниченно, и следственно верно лишь частично, ибо епископ каждой местной церкви (не поместной, а именно — местной). Церкви во время свершения таинства Божетсвенной Евхаристии не представляет и не замещает Христа, как викарий, или заместитель Первосвященника Христа, но он является иконой и образом Христа: «Епископ, будучи во образе Христа, исполняет его дело» — говорит преп. Исидор Пелусиот»[29]. Икона не занимает место отсутствующего, но приобщает созерцающих икону к невидимому изображенному, и являет его невидимое присутствие: «И ясно, что на епископа, предстоящего Господу, надлежит смотреть, как на Самого Господа».

По степени священства все епископы равны и изначально епископ, патриарх и Папа Рима, а также епископ Нового Рима мыслились как primi inter pares — первые среди равных.

Первоначально римский папа и патриарх Константинопольский считались старшими братьями и преимущества их не носили сакраментального характера.

К сожалению, «дымное надмение века сего» привело к ложному пониманию института патриаршества в Римо-католической традиции, приведшее к Лжеисидоровым декреталиям, тезисам папы Григория VII, а затем и к печально известному догмату о непогрешимости папы.

Однако временами и в православном мире встречались примеры помутнения канонического сознания. Достаточно указать на то, что в Московской Руси поставление в митрополиты и патриархи происходило через полную епископскую хиротонию со всеми четырьмя стадиями. С радостью можно свидетельствовать, что в наше время мы возвращаемся к подлинному пониманию института патриаршества, к духу апостольской мирности, простоты, соборности и единомыслия, к которому призывает 34 Апостольское правило: «И первый нчего да не творит без рассуждения всех. Ибо так будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын, и Святой Дух».